Сольвейг пожала лапу снежного стража, и на ее руке осталась россыпь полупрозрачных когтей. А тилкхе растворился в белом полотне, стал сотнями из миллионов его снежинок. Сольвейг коснулась ледяными когтями подаренной Леттой цепочки, и они послушно нанизались на нее, словно причудливой формы драгоценные камни.

Войдя внутрь, она восхищенно поводила носом – в воздухе упоительно пахло ягодами и сдобным тестом.

– Как прогулка? – поинтересовалась Летта, выкладывая на тарелку кусок пирога.

Сольвейг отполовинила его одним укусом и принялась восторженно рассказывать.

– Прожуй сначала, – добродушно рассмеялась сестра. – Негоже ледяным принцессам не знать правил этикета.

– Я не принцесса, – нахмурилась Сольвейг. – Я ледяная сирена.

Произносить это было приятно, хоть глубоко в душе и всколыхнулась горечь, что лишь недавно улеглась. Однажды она исчезнет. Вот только… когда?

Сестры проболтали до самого вечера. Сольвейг показала Летте новые эскизы платьев, которые, как она надеялась, придутся по душе модницам Атриви-Норд. Ей нравились летящие платья из тонких газовых тканей и невесомых кружев, украшенные сверкающими бусинами. Последнее ее творение по задумке было именно таким – сложный крой, кружева и рубиновая россыпь камней на белоснежной ткани.

Туве Иверсен, их мама, когда-то обшивала весь город. Из-под ее пальцев и прирученных ею ледяных иголочек выходили простые, но добротные и нужные вещи. Платья и юбки из мягкой шерсти, отороченные мехом пальто, теплые пледы и шали. То, что помимо каминов, согревало людей вечнозимними вечерами.

Сольвейг же всегда тянуло к красоте изысканной, утонченной. К изяществу легких газовых тканей, к изгибам и плавностям линий, подчеркивающих грацию девичьих фигур, к хрупким, будто лед, кружевам, к инеевым узорам на белых и перламутровых полотнах. Вечная зима Крамарка, несомненно, стал ее вдохновением.

«Наша семья – союз стихий, – с неизменной улыбкой говорила Летта. – Я – спокойный, устойчивый лед, потому что безо льда жизни не представляю. Папа – неудержимый, яростный огонь. Мама – земля, надежная твердь под нашими ногами. А ты – воздух. Зимний ветер, неудержимый полет».

Сольвейг хорошо шила, но стеснялась незнакомых людей, а потому ее наряды в их небольшом ателье продавала Летта. Улыбчивая, шутливая и способная с кем угодно найти общий язык, она легко справлялась с этой ролью. Сестры мечтали, что когда-нибудь в их магазинчик будут приезжать великосветские дамы со всего Крамарка – а не только с Атриви-Норд.

И снова в камине пылал огонь, и Сольвейг снова играла для Летты. И засыпала она с надеждой на лучшее завтра.

Не зная, что сегодня навсегда изменит ее жизнь.

Сольвейг снилось, что она падает в глубокую пропасть. Она отчаянно цеплялась руками за воздух, а где-то высоко, у самого края пропасти, стояла Летта. Сестра кричала, протягивая руку в бессмысленной попытке дотянуться до нее.

Летта кричала.

Сольвейг вынырнула из сна, задыхаясь. В первые мгновения она даже не поняла, где находится и что происходит. Крик Летты – обыкновенный человеческий крик – до сих пор звучал в голове, хотя в самом доме стояла пугающе мертвая тишина.

Надежда, что крик Летты ей просто приснился, мелькнула и тут же пропала, когда он повторился вновь.

– Сольвейг, беги!

Разумеется, она не послушалась. Часть нее – холодная и способная мыслить ясно даже в такие мгновения, понимала: Летта хочет, чтобы ее младшая сестра выбежала на улицу. Убежала как можно дальше от того, что происходило сейчас в ее спальне.

И Сольвейг бы так и сделала, если бы точно знала, что успеет позвать на помощь и вернуться, пока не станет слишком поздно. Но их дом находился за городской стеной, слишком далеко от патрулирующей улицы Атриви-Норд городской стражи. Далеко от спрятанных в ночи огненных стражей, что прочесывали ельник и Ледяной Венец.

Все эти мысли пронеслись в голове Сольвейг за одно лишь мгновение. Она бросилась из комнаты на второй этаж. Босые ноги едва касались деревянных ступеней, сердце билось отчаянно, и стук его эхом отдавался в висках. Добравшись до комнаты Летты, Сольвейг в ужасе замерла на пороге.

Лампа разбилась, но комнату заливал яркий свет полной луны. Сольвейг отчетливо видела Летту – горло сестры было перехвачено чем-то, что она сначала приняла за темную ленту. Лентой оказалась торчащая прямо из живота неведомой твари тонкая рука. Очертания ее фигуры были размыты, а тело было черным, дымчатым, словно сотканным из притаившейся в углу тьмы. На лишенном всяческих черт лице зажглись серебристые глаза – два маяка посреди беспроглядного мрака. Свет, который они излучали, был невозможно холоден. Совсем как…

– Дыхание Смерти… – выдохнула Сольвейг.

Исчадие льда впилось в нее взглядом своих жутких глаз.

– Отпусти мою сестру. – Она чеканила слова, чтобы не выдать дрожь в голосе.

Демоническая тварь издевательски расхохоталась. Звук шел откуда-то изнутри, из живота – в том месте, откуда вылезала подрагивающая в лунном свете лента-рука. Глаза Летты закрывались, словно она мучительно боролась со сном. Она прошептала из последних сил:

– Сольвейг, прошу тебя… Беги.

Куда делся ее голос сирены? Почему пространство дома не взорвала ее Песнь, что могла, если нужно, смести все на своем пути?!

Сольвейг перевела взгляд на исчадие льда и поняла, что ответ кроется в нем – в тонкой руке, что держала горло Летты. Ненависть вскипела в ней, заглушая страх перед тварью льда и ночи. Страх потерять сестру оказался куда сильней.

Взгляд, что метался по комнате, выхватил лежащие на полу осколки лампы. Сольвейг бросилась вперед, схватила самый крупный и не глядя рубанула воздух там, где виднелась призрачная лента-рука. Существо, лишенное рта, закричало. Жуткий горловой стон вырвался из живота, ворвался в голову Сольвейг, больно сдавливая виски.

От тела исчадия льда отделились тонкие призрачные руки, потянулись к ней. Внутренности Сольвейг пронзила незнакомая, тянущая боль. Конечности отяжелели, в голове, заглушая все мысли и чувства, ревел гул сонма голосов – это дымчатая лента-рука твари коснулась ее висков.

«Бедняжка, ты переполнена силой, как дойная корова – молоком. Но ты не знаешь, как совладать с нею, как вывести ее на свет. – В призрачном голосе, существующем только в голове Сольвейг, звучало разочарование. – Ты мне не нужна».

И снова боль жесткой зазубренной проволокой прошила все ее естество, но на этот раз была куда беспощаднее. Сольвейг опустила взгляд вниз и обмерла – кончики пальцев стремительно чернели, словно их коснулась неведомая зараза. Дыхание перехватило – паника украла воздух в ее легких.

Сольвейг понимала – как только тварь расправится с ней, она закончит начатое с Леттой. Сестра уже не реагировала на происходящее – висела в петле ленты-руки исчадия льда, как послушная кукла. Глаза ее закатились, обнажая белки, из приоткрытых губ вырывалось тяжелое дыхание.

Сольвейг не могла позволить, чтобы все закончилось так. Она должна хотя бы попытаться воззвать к силе своего сиреньего голоса, к силе своей Песни.

«Давай, Сольвейг! – мысленно взмолилась она. – Хотя бы раз в жизни будь истинной ледяной сиреной!»

«Пой не голосом, не связками – сердцем! Сосредоточь всю силу, которая в тебе скрыта, сплети ее в один большой клубок. А затем выплесни наружу, высвободи ее!»

Последние слова Летты, сказанные вчера, Сольвейг повторила уже вслух: «Пой!»

И она запела.

Сольвейг представила, что ее изуродованных когтями Хладного связок нет вовсе. Что она – и есть Песнь. Исцеление ли, разрушение ли или сотворение – легендарная сила сирен имела разные воплощения. Но, так или иначе, они были лишь сосудами, шкатулками с даром. А шкатулки не имеют связок.

Некая сила внутри нее, пускай и запоздало, пробила преграду. Прежде лишь надломленные, перед лицом смертельной опасности барьеры рухнули, и дар Сольвейг наконец обрел звучание. Под напором яростной, злой Песни, олицетворением страха за сестру и ненавистью к Дыханию Смерти, что посмел так грубо вторгнуться в их жизнь, дом содрогнулся.