– Ешь, солнце, потом расскажешь. – «Скоро я уже от вас избавлюсь!»

– Пока – пока, Сонечка! – машет рукой бабушка Диана единственной своей любимой внучке. Она похожа на нее, как и дочь, но не только внешне – в отличие от Риты, Соня унаследовала еще и бабушкин характер – решительный, настойчивый, твердый, как гранит, при этом открытый и зачастую излишне прямолинейный.

«Поэтому мне с ней легко находить общий язык. Намного легче, чем с молчаливой и мечтательной Марго». То, что Диана когда-то отчаянно полюбила в ее отце, после всегда раздражало в родной дочери. Потому что послушная, покладистая непредсказуемость – это просто кошмар! Когда Диана объясняла как, что сделать, поступить в той или иной ситуации и прочее, Рита никогда не спорила, внимательно слушала, соглашалась, а потом оказывалось, либо она не так поняла, либо мама не так объяснила, либо что-нибудь еще уму Дианиному непостижимое, приводящее к совершенно неожиданным последствиям (подозрительно удовлетворяющим саму Риту).

Единственное, что Марго исполнила/оправдала из маминых надежд/стараний – это очень удачно вышла замуж. Хотя в самом начале отношений дочери с «золотым мальчиком», Диана очень сомневалась в удачном исходе дела.

«Это все наследственность», – неопределенно оправдывала она непонятный мир дочери, когда настойчивый Золотарев пришел к ней для предварительного разговора о «руке и сердце» несравненной Маргариты. Разница лишь в том, что при всей своей мечтательности и нерешительности, Ритин отец действительно самозабвенно любил Диану, а вот Кешина дочь… просто позволила любить себя.

– Мам, забери Сонечку из сада, я приболела, – сказала она вчера странным голосом. Диана вслушивалась сквозь телефонные помехи – сотовая связь всегда вносит некоторые коррективы в звучание голоса, какой бы идеальной она ни была.

– Ничего страшного, мам, – судя по всему, Рита идет по улице, и ей действительно «тяжело»?

– Она спит, – позже сердито дал отчет Миша. – Нет у нее никакой температуры. Не знаю я ничего. Просто спит, и все! Соньку сами завтра отведете?

Удачно выдав дочку замуж, Диана впервые за последние двадцать с лишним лет вздохнула легко и свободно.

Вспомнила о своей личной жизни, благо о своей внешности не забывала никогда. И даже позволила себе влюбиться, с головой уйдя в поздний и неожиданно страстный роман с завзятым (до встречи с ней) холостяком Павлом Юрьевичем.

– Все хорошо, – обычно/привычно ровно отвечает Рита.

Шесть лет примерной супружеской жизни без скандалов и кризисов.

И вот теперь это странное «приболела», после которого спится богатырским сном.

Поглядывая на часы, Диана прибавляет шаг. Впереди показалось здание, отделанное новомодной жестью. Там прозябает (иначе не назовешь), ее странная дочь, вместо того, чтобы блистать в управлении собственного мужа, который занимает далеко не последнюю ступень в большой компании.

Положив руки на стол, а голову на руки, Рита пребывает в полузадумчивом, полулежащем состоянии. В наушниках играет музыка. В крови еще покалывает легкая газация от вчерашних встреч – этакая фантомная память, словно ее обнаженной кожи еще касаются Ольгины невидимые руки…

Уже не утро, но еще и не день – время ланча. В это самое время они однажды встретились с Ольгой. Из мысленного сумбура наконец возникает одна более-менее определенная идея – собраться сейчас и отправиться в ТЦ по соседству. В надежде встретиться там опять случайно, на нейтральной территории, ибо очень хочется вновь увидеться с ней, поговорить, посмотреть в глаза и, быть может, даже вновь оказаться в ее теплой власти, но «я никогда не пойду к ней сама!»

В студии немноголюдно, все заняты своими делами, у каждого свой личный проектик. На новую посетительницу Рита обратила внимание последней, да и то лишь тогда, когда Диана вплотную приблизилась к ее столу.

Матерью за это время анамнез был собран – Рита выглядит лучше обычного, задумчивость соответствует норме, но явно не соответствует содержанию – нежно-мечтательная улыбка вместо привычно отсутствующего взгляда в себя выглядит по меньшей мере необычно, хоть и весьма мило.

– Мам? – удивленно произносит молодая женщина, снимая наушники. – Привет… не ожидала.

Женщина постарше изображает теплую улыбку, за которой прячет подозрительность с волнением. Как же она могла не прийти после вчерашнего странного звонка? Как самочувствие, погода в доме? И я не отказалась бы от горячего кофе…

– …все хорошо. – Рита подвигает свободный стул к своему столу, убирает мамино пальто на вешалку, готовит в кофемашине мокачино. – Нет, мы не ругались. Нет, я не беременна. Кстати, я сама к тебе собиралась, показать первые наброски вашего фотопортрета…

В общении сложности обоюдны – если Диану иногда бесила задумчивая ненадежность/непонятность дочери, то Рите тяжело приходилось с маминой настойчивостью, дотошностью в добывании информации «непосредственно из моей головы!».

«Причем даже получив информацию открытым текстом, мама все равно делает неправильные, часто противоположные выводы! Я тебе думаю-думаю, ну почему ты меня не слышишь/не понимаешь?!» – возмутилась однажды еще маленькая Риточка, удивительно верно очертив разность восприятия. Позже каждая нашла свой личный способ получения/передачи информации с поправками на собственный темперамент. Одно осталось неизменным – Диана не любила рассказывать Дочери о ее собственном детстве, о тех годах, которые Рите запомнились отрывками, цветными картинками/картинами деда. Тем удивительнее редкие минуты откровений, появление и логику которых сама Рита до сих пор не смогла постичь, но обычно ловила их жадно и с удовольствием.

«Это была какая-то неправильная, больная зависимость…» – сегодня Ольга появилась в самый разгар Диано-Ритиного диалога о делах двадцативосьмилетней давности. Обсуждалась встреча, искра и фатальная влюбленность потомственного москвича с яркой представительницей дружбы народов. С экрана монитора за происходящим одним глазом подглядывает Павел Юрьевич. Второй у него, конечно, имеется. Просто увеличенный портрет остался именно в таком положении, отчего монитор показался Ольге гигантской замочной скважиной.

– Первое, что я помню, – негромко говорила Рита, – это запахи, шкаф, который отделял нас от других, и картины.

Диана отвлеченно смотрела вдаль, в окно, словно пыталась разглядеть за ним прошлое.

– Они вечно курили в доме, – полусердито-полугрустно вставила она. – Твой родной дед, три его гражданские жены-натурщицы и их вечные гости.

«Ого!» – Ольга мысленно усмехнулась.

– Да, таких откровенных картин я больше никогда не видела, – воспоминание явно смутило и развеселило Риту.

– Он талантливо писал, – заключила Диана. – Сейчас я могу, наконец, это признать. Он не только передавал красоту тела, каждая его картина была словно живая. Это меня и бесило в то время, представь, с каждой стенки и из каждого угла на меня, тебя и Кешу неизменно смотрели эти его живые нимфы, прикрываясь одними фиговыми листочками или не прикрываясь вовсе. Этого ты не помнишь, но я ему в то время постоянно устраивала выставки-продажи, чтобы только распродать срам.

– Ты не рассказывала!

Диана тихо вздыхает.

– Я сидела дома в академе, и мне чем-то нужно было заниматься в перерывах между стиркой твоих ползунков и готовкой борщей…

Рассеянным взглядом Рита замечает Ольгу, закусывает губу. Ольга демонстративно изучает прайсы типографии.

– Характер и мировоззрение ребенка закладывается до шести лет, неудивительно, что ты у меня такая странная, – продолжает рассуждение Диана Рудольфовна. – Богемно-цыганский образ жизни в квартире твоего гениального деда не мог не оставить свой след. Явление его жуткой матери позже всех нас едва не отправило на тот свет. Так что цени, доча, то, что у тебя есть сейчас. И хоть иногда выныривай из своего заоблачного мира.