– Вовсе не глупая. Ты самый заботливый человек из всех, кого я знаю, Пайпер. – Кас берет меня за руку.

Я невольно краснею. Никак не могу выкинуть из головы его слова о том, что он когда-то был в меня влюблен.

До того как я успеваю что-то ответить, меня похлопывает по плечу тетушка Джоан:

– Нужно побеседовать.

Приятель немедленно отстраняется, и я иду следом за ней в подвал. Здесь, внизу, находятся спальни наших опекунш, а также небольшая зона отдыха и комната для шитья. Как всегда, тут пахнет плесенью, а свет приглушен.

Тетушка Джоан останавливается возле тумбочки в зоне отдыха.

– Ты обещала присмотреть за детьми и проследить, чтобы они не перепачкались.

– Так и было, – сглотнув, киваю я.

– А я сказала, что ты лично поплатишься, если на их одежде появится хоть одно пятно. Помнишь? – Она вынимает из ящика ремень. – Поднимай платье и поворачивайся.

– Пожалуйста, тетушка Джоан, вы, наверное, шутите? Я уже не ребенок, да и потом, это Томас виноват, а не я.

Как только ложь срывается с губ, я понимаю, что заслуживаю наказания, и невольно провожу языком по сколу на зубе – сувениру с прошлого визита в подвал.

Женщина вздыхает, внимательно глядя на меня. Потом аккуратно кладет ремень на тумбочку.

– Если кто-нибудь спросит, скажешь, что тебе серьезно влетело. А теперь ступай. Выметайся отсюда, пока я не передумала.

Взлетев по лестнице, я застаю в обеденном зале матушку. Она сидит за столом одна и ест холодную курицу. Рядом стоит нетронутый пирог, испеченный Беверли Джин.

– Как ты себя чувствуешь? – спрашиваю я.

– Немного получше. В этот раз поездка выдалась кошмарной. Ты не представляешь, насколько тяжело одновременно работать, заниматься семьей и помогать вашему отцу в Коммуне. Я настолько вымоталась, что чувствую себя сухим листком, который вот-вот унесет ветром. – Макияж смазан, на щеке виднеется след от подушки.

Я присаживаюсь рядом и беру маму за руку.

– Ты замечательно справляешься. Не наговаривай на себя.

– Что бы я без тебя делала? – с улыбкой произносит матушка.

Я набираю воздух в легкие и на секунду задерживаю дыхание.

– Ты когда-нибудь думала о том, чтобы жить с нами постоянно? Или навещать чаще? Здесь так спокойно. Уверена, подобная обстановка пошла бы тебе на пользу. И отцу.

– Пайпер, дорогая, ты же знаешь, что это невозможно. Мне нужно управлять компаниями, а вашему отцу – возглавлять Коммуну. Как считаешь, кто обеспечивает все это? – она обводит комнату широким жестом.

– Вы.

Мама высвобождает руку из моей хватки и принимается нарезать курицу на все более и более мелкие кусочки.

– Я знаю, как сложно это понять, но пока все должно идти так, как заведено. Мы не можем путешествовать туда и обратно по первому желанию. Каждый визит сюда приходится планировать за много недель. Нужно соблюдать осторожность, чтобы не привести никого из Внешнего мира к нашим детям.

– А если мы переедем жить с вами? Уверена, младшим ребятам эта идея особенно понравится. Милли иногда плачет и зовет тебя во сне.

– Стараешься заставить меня почувствовать себя виноватой? – Мама откладывает нож и делает глоток воды. – В поселении условия менее благоприятны. Здесь вы наслаждаетесь солнечным светом, озером, уединением и наилучшим образованием, которое можно купить, – всем, чего хочет или в чем нуждается любой ребенок.

– Я бы помогала заботиться о малышах. Они не станут тебе обузой.

– Значит, такой ты меня себе представляешь, Пайпер? Матерью, которая считает собственных детей обузой?

– Мы просто очень по тебе скучаем, вот и все.

Она дотрагивается до моей щеки.

– Именно поэтому мы должны провести отведенное нам время с максимальной пользой, а не грустить о том, чего нельзя изменить. Ты меня понимаешь?

Я киваю, а затем спрашиваю после секундного колебания:

– А отец доволен мной? У меня такое ощущение, что я его постоянно разочаровываю.

– С чего ты это взяла? – Мама роняет вилку, и та звякает о тарелку.

– Сегодня из-за меня он не сумел снять видео. Просто… Похоже, я все время вас подвожу. – Я принимаюсь грызть ноготь. – И он не упомянул про посвящение. Ни разу.

– Ваш отец не такой, как другие люди. Если бы ты только могла видеть, как он разговаривает с последователями! Они нуждаются в нем, как дети в родителях. А он дарит им наставничество, надежду и уверенность в будущем. Живя здесь, в спокойствии, вы просто не знаете, насколько сумасшедшим стал мир. Сам факт того, что вы находитесь в безопасности этого дома, свидетельствует, насколько отец вас любит. И если вы этого не понимаете, то мне остается лишь вас пожалеть.

Этот дом дышит.

Ждет.

Комнаты постоянно меняют положение. Двери появляются в новых местах, лестницы возникают там, где раньше находились стены.

Иногда, если внимательно прислушаться, можно различить сердцебиение дома.

Каждый раз, когда помещения сдвигаются, женщина утверждает, что здание старое и что не только я путаюсь в коридорах.

– Ты привыкнешь, – уверяет она. – Кроме того, я всегда рядом, чтобы помочь.

Чаще всего я провожу время в отведенной мне комнате, покидая ее только для приема пищи. Притворяюсь, что наклейка в виде ромашки на столе – подарок от матушки, тайное послание только для меня. Я больше ни разу не видела ее с тех пор, как Они забрали всех нас, детей.

Не могу забыть, как рыдала Милли. Жаль, что не удается стереть это из памяти.

Я провожу пальцами по наклейке, потом смахиваю выступившие слезы. Неизвестно, когда вернется тюремщица, и не хочу доставлять ей удовольствие застать меня плачущей.

Пошарив в верхнем ящике стола, я достаю лист бумаги с ручкой и начинаю делать набросок карты дома. Если удастся сохранить разум ясным, то получится и отыскать путь на свободу.

Записываю то, что знаю.

Меня зовут Пайпер Блэквелл.

Мне семнадцать лет.

Мои родители – Кертис и Анжела Блэквеллы.

Люди из правительства увезли нас с мамой и остальными братьями и сестрами из дома три недели назад.

С тех пор я ничего не слышала ни о ком из них.

Меня заперли в доме, который принадлежит женщине по имени Джинни и находится в северной части Калифорнии. По крайней мере, мне кажется, что в Калифорнии, потому что так написано на газетах.

Иногда я просыпаюсь в странных местах. Либо сама туда прихожу, либо кто-то меня приносит.

Я сажусь на подоконник и выглядываю наружу. Где-то там – моя настоящая семья.

Передо мной простирается море зеленой травы, волнами взбегающей вверх и вниз по пологим холмам. Горизонт обрамляют силуэты сосен. Большинство других зданий виднеются вдалеке, за длинной дорожкой, которая ведет к воротам. Наверняка запертым, как и это окно.

Ближайший дом, белый с черными ставнями, располагается вплотную к забору, который огораживает мою тюрьму. Но я не заметила ни одного человека в соседнем дворе. Или на подъездной дорожке. Или внутри. Должно быть, там никто не живет.

За дверью моей комнаты раздаются шаги. Тихие, осторожные шаги женщины.

Она стучит.

– Я собираюсь в магазин за продуктами. Вернусь через час, хорошо? Оставайся в комнате.

Стоит ей уйти, как я снова пробую отпереть окно, но задвижка не поддается.

Из вентиляционного отверстия в стене вырывается холодный воздух, так что я направляюсь к шкафу, набитому одеждой, не подходящей мне по размеру. Джинсовые юбки, футболки, платья – все выглядит новым, неношеным, чистым. Я натягиваю толстовку, но она оказывается слишком короткой: едва доходит до талии. Читаю надпись красными буквами «Очень странные дела». Не представляю, что означает эта фраза. Может, название фильма или фирмы. Я стаскиваю свитер и достаю другой. Он тоже короткий, но я сдаюсь и оставляю его.

Затем снова забираюсь на подоконник и наблюдаю, как невероятно блестящая черная машина выкатывается из гаража по подъездной дорожке к ограде. Женщина вылезает с водительского сиденья, набирает код в маленьком ящичке, и ворота тут же распахиваются. Она поднимает глаза на мое окно перед тем, как сесть обратно и медленно поехать дальше. Створки медленно закрываются.