– Простите, – начал он, осторожно приблизившись к окошку регистрационной стойки.

За стеклом сидела молодая женщина с приветливыми глазами. От ее улыбки сразу потеплело на сердце. Гуннар умел радоваться радостью других и сам старался распространять вокруг себя как можно больше радости, как дома, так и во время службы.

Но сегодня в его груди не было места ни радости, ни даже надежде. Хотя Мэрта все еще надеялась, и в глубине души Гуннар не мечтал ни о чем другом, как только о том, чтобы на этот раз она оказалась права. Но он слишком хорошо знал эту тишину, которая словно схлопывалась вокруг, когда Гуннар в отчаянии возносил очередную молитву. Он больше не ощущал присутствия Господа, как ни старался. Ничего, кроме пустоты.

– Мы хотим заявить о пропаже человека, – начал Гуннар, привлекая к окошку Мэрту, чтобы женщина за стеклом видела и ее тоже.

– Кто этот человек, о пропаже которого вы хотите заявить? – Улыбка на лице женщины сменилась выражением теплого участия.

«Она ведь ко всему привыкла на этой работе», – подумал Гуннар. Эта женщина, каждый день принимавшая такие заявления, просто не могла чувствовать глубину их отчаяния и, быть может, даже не воспринимала их горе всерьез.

Не снимая перчатки, Мэрта достала из сумочки фотографию и просунула в щель под стеклом. Этот снимок они выбирали вместе. Его сделал Гуннар в парке возле их дома в уппланском Весбю, на карусели. Она сидела с мальчиком на руках на деревянной лошади. Это был счастливый день. Ее глаза светились, и не только от солнца. В них отражалось то, что Гуннар называл божественным светом. Она никогда не была верующей – во всяком случае, не так, как он и Мэрта. Разве по-детски радовалась Рождеству и Пасхе, их совместным семейным праздникам. Но с детства любила, когда Гуннар говорил про божественный свет внутри ее. Гуннар надеялся, что женщина за стеклом тоже это разглядит. Поскольку тот, кто несет в себе божественный свет и вдобавок держит на руках такого мальчика, не может исчезнуть добровольно.

– Это наши внучка и правнук, – пояснил Гуннар. – Пару недель тому назад она собиралась на морскую прогулку, да вот так и не вернулась. А на днях мы узнали, что даже и не отправлялась. Исчезла около месяца тому назад. Линус, ее сын, все это время жил у нас. Он скучает по маме.

– У вас есть основания подозревать, что она могла исчезнуть по собственной воле? – спросила женщина.

Теперь, когда у нее между бровей залегла глубокая морщинка, сомнения Гуннара развеялись окончательно. Слава богу, она воспринимала их всерьез.

– Наверное, нам стоило бы поговорить с кем-нибудь из полицейских, – робко предложила Мэрта и покачнулась.

Гуннар инстинктивно подхватил жену под руку. Давление плюс стресс – не самая подходящая компания для игр.

Следующие несколько минут супруги ждали, а женщина разглядывала фотографию. Наконец она кивнула.

– Вам непременно нужно поговорить с кем-нибудь из полицейских. Сейчас я им позвоню. Как зовут вашу внучку?

– Тува, – ответил Гунар. – Ее зовут Тува.

По крайней мере, выглядел он не слишком брутально. Винсент остался доволен. Для его шоу очень важно, чтобы публика могла расслабиться. Даже более того, ему нужна вменяемая публика. Уверенная в себе, с чувством юмора. И гора мускулов со сложенными на груди руками на краю сцены меньше всего этому способствует. Хотя Умберто вряд ли имел возможность выбирать.

Винсент поздоровался с охранником, которого звали Ула.

– Она объявляется, когда я ухожу со сцены, – объяснил он. – Сам не понимаю, как это у нее получается, но она оказывается на сцене, уже когда опускают занавес. И потом проникает ко мне за кулисы.

– И чего она хочет? – спросил Ула.

Винсент пожал плечами, поднялся на сцену и занялся проверкой реквизита для сегодняшнего шоу.

– Я никогда с ней не разговаривал, – ответил он. – Работникам сцены ни разу не удавалось ее остановить. Они не заметили в ней никакой угрозы, но это ведь ничего не значит. Эта женщина ведет себя на редкость целеустремленно. На прошлой неделе я выступал в театре, где был установлен железный занавес, и ей все равно удалось пробраться. Больше всего я опасаюсь, что она испортит что-нибудь из реквизита. Или, чего доброго, пострадает сама.

Ула поднял бровь. Винсент поправил стопку кубиков Рубика и карточную колоду с изображениями знаменитых людей.

– Да, в этом чувствуется что-то нездоровое, – заметил охранник.

– Именно поэтому вы здесь.

– И все-таки я не совсем понимаю. – Ула сложил руки на груди. – Нет, я с удовольствием буду стоять за сценой всю оставшуюся часть турне и следить за тем, чтобы никто посторонний не проник за кулисы как во время, так и после шоу. В конце концов, это моя работа. Но если она так хочет с вами встретиться, почему бы ей не пройти к служебному входу и не подождать вас там? Рано или поздно вы объявитесь…

Винсенту не нравилась эта привычка складывать руки на груди. Во‐первых, эта поза с головой выдавала в Уле охранника. Но, кроме того, есть результаты исследований, и они недвусмысленно подтверждают, что люди со скрещенными на груди руками хуже воспринимают информацию. Человек автоматически замыкается на себе и закрывается от внешнего мира. Неужели Ула этого не понимает?

– Будьте добры, возьмите это в руку. – Винсент протянул охраннику колоду карт. Это был единственный способ заставить Улу сменить позу. – Вот и у меня возник такой же вопрос, – продолжал он. – Почему бы ей не подождать меня на выходе? Единственный ответ, который приходит мне в голову, состоит в том, что ее поведение по большей части нерационально. Хотя одна и та же схема повторяется из раза в раз. Она смотрит одно и то же шоу – сегодня, наверное, будет десятый раз. И после выступления испытывает импульс подняться на сцену, которому в точности следует. Она не планировала вести себя так с самого начала, но теперь просто не может остановиться. Каждый раз ей приходит в голову безумная мысль, что, возможно, именно на этот раз все получится.

Винсент серьезно посмотрел на Улу.

– Само определение безумия основывается на том, что человек совершает те же самые действия, ожидая от них другого результата. И сам я не могу объяснить это ни чем иным, кроме как… проблемами с психикой. И потом, на днях я получил вот это…

Винсент достал из кармана сложенные листки бумаги.

– Письмо? – удивился Ула. – Не знал, что люди до сих пор пишут такие.

– Сейчас этим занимаются разве старики, – объяснил Винсент, – но здесь другой случай…

Он развернул первый листок до середины и протянул Уле. Эмоциональность содержания плохо вязалась с аккуратным, почти каллиграфическим почерком.

«Я видела тебя в утренних новостях, – прочитал Ула. – Ты был там с Йенни и Стеффо и, как всегда, посылал мне отчетливые сигналы. Почему я не замечала их раньше? Ты прав, я и ты – мы созданы друг для друга…»

– О‐о‐о… – протянул охранник и покачал головой.

– До сих пор это не более чем сбитая с толку женщина, которая проецирует свои потребности на то, что видит по телевизору. Не такая уж редкость в наше время, когда люди принимают героев телешоу, даже вымышленных персонажей фильмов за своих настоящих друзей. С тех пор как в моду вошли бесконечные сериалы, которые зрители глотают сезон за сезоном, такое случается сплошь и рядом. Наш мозг просто не создан для того, чтобы отличать художественную реальность от жизни. А в случае эмоциональной подавленности такие односторонние отношения могут стать жизненно важными. Или же, как в случае автора этого письма, восприниматься как взаимные.

– То есть вы считаете, что это написала она?

– Честно говоря, не знаю. Если б дело ограничивалось только этим письмом, я не стал бы так беспокоиться. Но есть еще одно, и оно написано той же рукой. Одно письмо еще можно списать на временное помрачение рассудка, два – это уже план. Но вы еще не дочитали и это. Вот здесь то, после чего я стал плохо спать.