Зазвенел звонок, человек поднялся с кровати и щёлкнул выключателем. Жёлтый свет мутной электрической лампочки залил серое пространство комнаты без окон. Настенные часы показывали ровно семь. Встал, умылся и почистил зубы у железной раковины возле кровати, а затем по привычке заварил кашу из странно пахнущего порошка, о происхождении которого задумываться не хотелось. Похожий на мясо кусок твёрдой субстанции дополнил скромный завтрак. Это приходилось есть утром, в обед и вечером — другую пищу рабочий низшего звена позволить себе не мог. Порой каша отличалась цветом или запахом, но эти мелочи уже не имели значения, и поглощение питательной массы не доставляло никакого удовольствия.

Работник N459S17 привык к своему порядковому номеру, цифры были набит на рукавах серых рубашек, которые ему полагалось носить, и на бейджике с фотографией — неотъемлемой части повседневного костюма, по которой каждый мог узнать, каким номером человек числится, где и на какой должности работает.

Выйдя из похожей на гроб каморки, N459S17 оказался в железном коридоре и влился в оживлённый людской поток. Мужчины и женщины в одинаковых серых рубашках с цифрами на рукавах и бейджиками на груди выглядел все на одно лицо, и N459S17 полагал, что и сам стал, как они: так же ходил, так же разговаривал, так же прятал глаза в пол. И так же вместе со всеми он каждый день тащился по железному коридору на работу.

Это было большое мусороперерабатывающее предприятие; N459S17 работал в одном из цехов, управлял огромным прессом для пластика. Как и полагалось, без пятнадцати восемь, он уже находился на рабочем месте. Предыдущая смена закончилась, и люди отправлялись спать в свои комнатушки. Понятия ночи и дня здесь были относительными: день начинался, когда ты приходил на работу, а когда возвращался, для тебя наступала ночь. Поздоровавшись с коллегами, N459S17 надел фартук, перчатки и респиратор и встал за пульт. По конвейеру поползли горы использованного пластика, источая неприятный запах. Воняло здесь ужасно, но работники привыкали, привык и N459S17 — давно не обращал на это внимание. Соседним прессом управлял молодой парень Q231S8, такой же обычный, как и все здесь. Иногда N459S17 с ним перекидывался парой слов, но чаще работали молча: разговаривать было не о чем. С другими сотрудниками N459S17 виделся редко, в основном на обеденном перерыве.

Вонючий, шумный угол в сером помещении, занятым тушами прессов, окрашенных едкой красной краской, стал для N459S17 домом, где проходил каждый его день, где был сосредоточен весь смысл его однообразного, расписанного по часам, существования.

— Вчера у нас в коридоре прорвало трубу, — сообщил сегодня коллеге Q231S8.

— Такое часто случается, — ответил N459S17.

— Да, но теперь опять всё в порядке. Починили.

— Это хорошо.

Они вновь замолчали. Механизм прессовал поступающий по конвейеру хлам в ровные кубы, что уходили в плавильни, а затем на фабрики. Каждый день мимо работника проползали тонны отживших своё вещей, использованных и выброшенных — они мелькали перед глазами нескончаемой чередой и исчезали в железной утробе фабрики, где им будет дана новая жизнь. N459S17 в очередной раз подумал о том, что и он когда-нибудь превратится в мусор и тело его отправится на переработку, где переродится то ли в удобрение, то ли в питательный порошок. Во что точно он не знал — рассказывали разное.

N459S17 не помнил, кто он и откуда. Всё, что было до того, как он попал сюда, вылетело из памяти. Прошлая жизнь казалась сном, который ушёл, оставив только смутные ощущения. Но предаваться им было некогда: всего себя приходилось отдавать работе, а об остальном стоило забыть. Ведь если потерять работу, нечем станет оплачивать комнату, и тогда он превратится в бездомного, которого выкинут вон. Конечно, некоторые, даже потеряв работу и жильё, умудрялись прятаться от службы безопасности, но рано или поздно их всё равно находили и выкидывали. А что было там, куда их выкидывали, никто не знал: то ли абсолютная пустота, то ли выжженная земля — предполагали разное. Так или иначе, жизни там не было, а потому все боялись вылететь отсюда. Впрочем, большинство даже забыло, чего они боялись, и продолжали трудиться просто потому, что иную жизнь себе не представляли. N459S17 поначалу пытался понять, зачем он здесь, в чём смысл происходящего, и что ждёт впереди, но потом перестал. Теперь он знал, что всё, ради чего он трудится — это перерождение. Он полагал, что сие есть великая цель, поставленная кем-то наверху, возможно Главным, хотя Главный сам об этом никому не говорил, и знание это помогало избежать дискомфорта, вызванного ощущением бессмысленности, а так же поднимало его в собственных глазах. А ещё была цель, правда более мелкого порядка: дослужиться до начальника отдела, а потом до заведующего цехом. Поговаривали, что начальство живёт в просторных комнатах на верхних этажах и хорошо питается. По крайней мере, заведующий ходил не, как все рабочие, в серой рубашке, а в белой, имел зелёную нашивку на лацкане пиджака и сидел в помещении, где его никто не видел, и куда не доносилась мусорная вонь. А начальник участка всегда говорил, что главное — хорошо трудиться, поскольку счастье каждого в его руках, и работая усердно, любой может продвинуться на руководящую должность или хотя бы стабильно получать премию.

Но N459S17 не сильно надеялся на повышение, гораздо больше он ждал перевода на другую работу, ведь когда-то давно он владел некой специальностью, но ему сказали, что вначале надо получить стаж, а потом руководство посмотрит. Поначалу N459S17 пытался расспрашивать парня за соседним прессом о том, как тот сюда попал, но, оказалось, он тоже не помнил прошлую жизнь, впрочем, как и остальные сотрудники.

— Опять респиратор испортился, — сказал Q231S8, — придётся идти менять на обеде.

Насколько плохими здесь были респираторы, N459S17 знал не понаслышке: самому бракованные попадались регулярно. Впрочем, тут всё было плохим: оборудование постоянно ломалось, а форменная одежда расходилась по швам. Энтропия довлела над вещами и людьми, всё шло к своей кончине ускоренными темпами. Люди тоже часто ломались и помирали прямо на рабочем месте, то ли от старости, то ли от чего-то ещё — кто умер, уже не мог этого рассказать. С тех пор, как N459S17 попал на фабрику, скончались и отправились на переработку более десятка сотрудников.

Двадцать минут обеденного перерыва прошли незаметно, и вот N459S17 снова стоял за пультом пресса.

— Не поменяли респиратор, — пожаловался Q231S8, — говорят, положен один в неделю.

— Гады, — поддержал его N459S17, — неужели жалко?

— Ничего не поделаешь, у них всё распланировано.

И тут конвейер встал. В соседнем цехе завыла сирена, сообщая о неисправности. Поломки случались часто, и чинились обычно быстро, но сегодня всё получилось иначе. Прошло десять минут, двадцать, полчаса, а конвейер не запускался. N459S17 сидел в углу и ждал. От нечего делать он погрузился в собственные мысли. Стал представлять, что будет, если однажды все механизмы сломаются и больше никогда не запустятся, какой хаос тогда начнётся, и куда податься в этом случае. Подумал о том, на какую работу он хотел бы устроиться, если б мог выбирать, и пришёл к выводу, что здесь он желает находиться меньше всего. Захотелось покинуть свой вонючий угол. Конвейеры не запускались, и N459S17 решил прогуляться, подумав, что его вряд ли кто-то хватится. Снял фартук, перчатки и респиратор, и вышел из цеха.

Первым делом он попал в коридор фабрики, выкрашенный в зелёный цвет. Свет лампы дрожал, и в глазах неприятно рябило, а под потолком гудела труба вентиляции, будто дикий зверь, запертый в тесную жестяную конструкцию. Тут были и другие люди, они сновали туда-сюда, занятые важными делами, и не обращали на N459S17 ни капли внимания. Из зелёного коридора попал в общий. Огромное помещение с серыми стенами наполнял грохот работающих механизмов, наперебой звучали голоса людей. Вагончики, забитые рабочими в серых рубашках, ползли по рельсам в нескольких метрах над головами пешеходов, дополняя общую какофонию лязгом сцеплений и стуком колёс. N459S17 захотел уединиться, спрятаться от электрического света и производственного шума, но было некуда.