Ад – это повторение

Андре Ленож

«Буря Столетия»

Стивена Кинга

Вселенная сорвалась с шарниров, на которых вращается, двадцать третьего июля. Сразу, как только я проснулся и услышал голос Андрюшки, младшего брата. Он считал:

– …два… …три… …четыре… …пять…

Это в такт моему будильнику на сотовом, который проигрывал по кругу коротенькую – не более пяти секунд – вставку из песни «PSY» про Каннамский стиль. Я открываю глаза и вижу перед собой трусы брата.

– Ты всегда открываешь глаза на пятом повторе, – говорит сверху его серьёзный голос.

Я вздыхаю, устало переворачиваюсь на спину и потираю глаза.

– Дома никого?

– Папа на работе.

– Спасибо, кэп, – отвечаю. – Я про маму, вообще-то.

– Мама, как всегда, покупает в «Грозди» десяток яиц, нарезной батон, свиную вырезку, сушеный укроп и бутылку подсолнечного масла.

Вот это меня немного насторожило. Может, у вас есть чудаковатые братья, зависающие в мире физики, пропавшие на страницах алгебры, или затянутые паутиной аутизма. Мой же брат – самый нормальный, самый обычный мальчишка всей планеты, который рубится в Соньку Плейстешн, ворует мятные кексы по выходным, когда их печёт мама, и тайком лазает на крышу нашего коттеджа.

Я прекращаю потирать лицо и смотрю на Андрюшку сквозь пальцы правой руки. Всё тот же малец, в семейных трусах, чуть взъерошенной копной кофейных волос, кляксах веснушек по щекам, только… взгляд у брата какой-то странный. С рождения голубые зрачки Андрюшки прятались за венчиком огромных ресниц так глубоко, что казалось, будто сам мудрый Йода смотрит в тебя. В это утро взгляд стал глубже.

Или я себя накручиваю? Но зачем мне это надо? Может, Меня насторожило, что десятилетний малыш оповещает меня о списке продуктов, да ещё с этим пафосным как всегда.

– С тобой всё в порядке? – Я убираю руки от лица и серьёзно гляжу на брата. Тот словно столб, на лице пугающее безграничное спокойствие, даже отрешённость.

– Со мной уже давно не в порядке! – Адрюшка резко улыбается, обнажая ряды зубов, правый верхний перед клыком вырос криво, немного выше.

Внезапная весёлость на маленьком мудром лице превращается в гримасу сумасшествия, и вдруг мне становится по-настоящему страшно. И, чёрт, я не знаю, чего боюсь.

И будто стараюсь сбежать от невиданного страха, скидываю одеяло и сбрасываю ноги с другого конца кровати. Только утро, а жара душит потными руками, словно маньяк-живодёр.

Кровать брата взъерошена, как и волосы на его голове.

– Прибери лучше своё спальное место, опарыш.

Кличка опарыш приклеилась к Андрюшке с тех пор, как Стёпка, мой закодычный друг, прочёл в нашей компании описание личинки, пожирающей мертвечину. Я тогда весело воскликнул: Прямо портрет Андрюшки! С тех пор к брату так и приклеилось: опарыш.

Я двигаю в ванную, выход в которую прямо из… детской. Ужасное слово. Так родители называют комнату, где живём мы с Андрюшкой. Ну пускай брату можно жить в детской, но мне тринадцать, и я уже не ребёнок. И, кстати, этот не-ребёнок уже давно хочет свою комнату. Можно же освободить склад на чердаке, половину вещей выкинуть, половину сбросить в подвал, сделать ремонт и та-да. Willkommen Артём Бреус.

Да, Артём – это я.

А Андрюху оставить в детской. Будет его комнатой, и плевать, что она больше. От голубо-розовых тонов меня уже тошнит. Я люблю мотоциклы, кожанки, банданы и чтобы черепов побольше, а тут цветочки, мячики и тошнотворные дельфины.

Так вот, я двигаю в ванную, а краем глаза замечаю, что голова брата поворачивается, следя за моим движением. Жутко, чёрт! Как будто он сейчас бросится на меня, как все эти девки-демоны из роликов-мемов интернета.

Вот моё заспанное лицо отражается в шкафчике над раковиной, чёрые, почти как смола, волосы растрёпаны не хуже Андрюшкиных, да у меня вообще жёсткая и не послушная причёска. Как у того анимешного пацана, который повелевал покемонами. Как его бишь там…

Белая футболка, в которой я сплю, помята, словно шкура мопса. Я попробовал погладить ткань пальцами, всё бесполезно. Пора менять.

В зеркале отражается кусок брата, хорошо ещё что не глаза. Я открываю дверцу и достаю зубную пасту, мятная, синего цвета, называется доктор Заяц. Ох, как же уже тошнит от подобных мимимишностей.

Откидываю колпачок и слышу позади голос брата:

– Осторожно, она на тебя сейчас кинется.

Слова пропускаю мимо ушей, и выдавливаю пасту на щётку, но в тюбике закрался пузырёк с воздухом, поэтому при давлении горлышко пукнуло мне на палец мятной кляксой.

– Итит твою мать, – шиплю я и промываю руку.

– А я предупреждал, – серьёзно говорит Андрюшка.

И я опять его не слушаю.

Почистив зубы, умывшись, я прибираю постель. Брат куда-то исчез, может, это и к лучшему. Я, конечно, его брат, и люблю его, должен любить, по крайней мере, но люди боятся перемен и убегают от них. Любая иррациональность заставляет нас закрыть глаза, повернуться к ней задницей и смотреть только на привычный мир. С утра Андрюшка какой-то не такой, это проблема, её надо решить… но, можно это буду не я?

Опарыш ждал меня на кухне. Всё ещё в одних трусах и светло-зелёной майке, правая лямка которой соскользнула с худенького плеча братишки. Глубокий взгляд Андрюшки сверлил дверцу холодильника.

– Завтракать будешь? – спрашиваю, подходя к шкафчикам и сканируя их на наличие необычных вкусностей. Тщетно. Одна унылая луковица в углу.

– Я ел, – коротко отвечает Андрюшка тоном мальчика-зомби.

– А вот я…

– …сделаю себе яичницу, порежу туда колбаски и выпью литр апельсинового сока, – заканчивает за меня Андрюшка.

– Поразительно прав, – усмехаюсь я и открываю холодильник.

– Ты ешь это уже двадцать третье утро, – отвечает брат, и я не успеваю спросить, что это значит, как Андрюшка продолжает: – а второе яйцо, которое ты возьмёшь, будет протухшим.

Я подозрительно кошусь на опарыша. По лицу последнего опять растягивается эта нездоровая улыбка. Слева тянет холодом, на меня уставились продукты.

– Всё ты врёшь, – говорю я и теперь смотрю на уставленные в рядок яйца, так похожие на личинки опарышей, мать их. Я тянусь к паре яиц, зависаю над одной, потом думаю и выбираю их в рандомном порядке. На секунду вдруг кажется, что Андрюшка окажется прав.

Под напряжённое молчание я разогреваю сковороду, добавляю масло, осторожно разбиваю первое яйцо. Глазунья, и только глазунья. Яйцо нормальное. Разбиваю второе – тоже свежее.

И вдруг душа срывается в полёт, меня охватывает бесконечная лёгкость и напряжение утра спадает. Конечно, всё это игра. Андрюшка старается заставить меня поверить в его… сумасшествие, что ли, вот и придумывает ерунду.

– Оба яйца свежие, умник, – я оглядываюсь.

Глазки опарыша хмурятся. Он вскакивает и смешно семенит к сковородке. Смотрит на яичницу словно профессор на ход эксперимента.

– Ты уверен? – почти шепчет он.

– Начала денатурация белка, – усмехаюсь я. Слово умное. Услышал у учительницы биологии. Так называется процесс, когда белок в яйце сворачивается. – К тому же, запах. Чувствуешь этот прекрасный запах яичницы?

Андрюшка задумчиво прикладывает палец к виску, хмурится и отходит от плиты, бормоча про себя невнятицу. Я могу расслышать несколько фраз:

– …новое качество динамической системы… …малое изменение некоторых параметров…

– Слушай, – мямлю я, снова чуточку пугаясь. Такие слова мой опарыш точно не знает. – В чём дело? Что ты творишь?

– Пытаюсь вырваться из цикла, – немного резко отвечает Андрюшка и стреляет в меня совсем шизоидным взглядом. Постояв так секунду, он возвращается за стол.

Я сажусь напротив, когда яичница уже готова и остывает на тарелке. До этой секунды мы не сказали друг другу ни слова. Под отрешённый взгляд опарыша я начинаю есть. Мелкий прикалывается, точно прикалывается, но почему тогда моё сердце настойчиво ковыряет пальцем страх.