На этот раз, положив под голову картонную коробку с нижним бельем, которую, к счастью, ей все-таки отдали поутру, явно перетряхнув перед этим каждую вещь, подтянув к груди колени, Лопухина умудрилась проспать часов шесть. Испарился сон также стремительно, как и снизошел. Она просто подняла веки и не смогла вспомнить ни одного сновидения или хотя бы обрывка. Будто только закрыла и сразу открыла глаза. Но светлое пятно заметно расплылось, побледнело и отполз по неровной стене вверх и вправо. Вечер. Наталья Федоровна села, поджав под себя ноги, бессмысленно глядя на выкрошившиеся в стене ямки. Сон отступил, но тянущийся за ним шлейф полудремы еще не позволял яви подступиться близко, восприятие оставалось еще замедленным и неострым. Обычно Наталья мгновенно выныривала из этого состояния, вскакивая с кровати, или широко потягивалась: медленно разводила руки в стороны, прогибаясь назад, поднимала их кверху, при этом правая рука обычно запаздывала, прикрывая зевающий рот, а затем сбрасывала вниз, встряхивая волосами, и реальность тут же прояснялась, являя все свои оттенки и очертания. Но нынче явь не сулила ничего хорошего, и узница полубессознательно старалась удержать невесомую завесу безмятежности, бережливо впитывая ее всем телом, как воздушные корни орхидеи пьют живительную влагу.

Но, как ни таи дыхание, как ни запирай в недоступной сознанию глубине души тяжелые мысли, а последние остатки сна когда-нибудь стают. Наталья Федоровна почувствовала холод, низко расползающийся смрад от кадки, похрупывание чьих-то шагов вверху за окошком, и с сожалением поняла, что проснулась окончательно. Она посмотрела на бледное, длинное пятно, уже перебравшееся на стену, у которой стояла лавка. Княгиня стала на свое ложе ногами, приподнявшись на цыпочки, дотянулась до света, потрогала стену — холодная. «А ведь на улице лето. Что же бывает здесь зимой? Говорят, некоторые люди сидят здесь годами. Как можно выжить в таком холоде?» Она спрыгнула на пол, принялась делать нечто вроде утренней зарядки: размахивала руками, наклонялась вперед, в стороны, приседала. Сердце забилось быстрее, разогнало кровь. Наталья почувствовала прилив приятного тепла к озябшим пальцам, щекам, согрелся даже кончик курносого носа. Эта маленькая победа над холодом воодушевила арестантку на дальнейшую борьбу. Она с энтузиазмом решила, что не позволит трудностям сломать себя, сумеет преодолеть и другие препятствия на пути — пути обратно домой. «Что сейчас важно? Не бездействовать, предаваясь унынию, а найти… найти что-то, что было бы важно и… приятно. Что может быть здесь приятного? Но понравилось же мне двигаться. Вот, кстати, нужно ухаживать за собой. И важно, и приятно, и им всем назло!» Наташа быстро повытаскивала шпильки из сбившейся прически, помотав головой, разметала копну волос. Вытащила из коробки гребень с маленьким зеркальцем. «Умница Агашка, я не просила, а она догадалась». Бережно расчесала густые пряди, тускло светлеющие в сгущающихся сумерках, скрутила в объемные жгуты по обе стороны головы, сзади завернула в незатейливый узелок, закрепила шпильками. Встав на лавку — ближе к свету — не без труда рассмотрела себя в зеркале. Во всяком случае, спереди выглядела она очень даже неплохо. Вначале Наталья специально держала зеркальце так, чтоб видеть только верхнюю часть лица, но потом, приказав себе не падать духом, повернула его книзу. В полутьме нельзя было разглядеть, насколько сильно разбита губа, но припухлость, казалось, просматривалась. Наталья Федоровна сделала глубокий вдох и резкий выдох, маршевыми шагами подошла к кадке с водой. Осторожно, чтобы не забрызгать платье и потом не замерзнуть, умылась, достала из лифа платочек и, намочив край его, приложила к губе. Так, с прижатым к лицу платком, стала ходить по камере, три шага в одну сторону, три — в другую. Только не останавливаться, потому что стоит остановиться, как в ничем не занятое сознание, как тараканы, полезут бесполезные, несущие безвольный страх мысли.

Злосчастной вестью продрался в камеру скрежет засова. Наталья Федоровна замерла у двери в ожидании. «На допрос? Опять ночью — это так здесь принято? Но, в конце концов, так лучше. Сна все равно нет, а это какой-никакой способ скоротать время», — ободряла она себя, следуя меж двух караульных знакомым уже путем. «Что будет на этот раз? Опять те же вопросы? Или придумали что-то еще? Господи, да что им вообще надо от нас? — копошились вопросы. — Лесток решил найти очередных преступников, врагов государства, но почему мы? Почему?! Неужели, все дело в нелепой случайности: Ваня наболтал не то, что надо, там, где не надо?» — не в первый раз уже спрашивала она себя и снова старалась не думать об этом: какой смысл гадать заранее, если даже верная догадка ничего не позволяет изменить. «Нужно быть готовой к любому повороту дела и не терять рассудка, — повторяла Наташа. — И больше ни о чем заранее не думать. Не думать!» В те минуты безвестности главным оружием мнилась ей ее гордость — это то, что поможет высоко держать голову и сохранить честь. С таким намерением Лопухина и входила в кабинет следователей — показать им, что ни при каких обстоятельствах не станет она играть роль ничтожества.

*

Распалив свой гнев, Наталья Федоровна шагнула через порог, тихо ненавидя всех находящихся в комнате, но первое, что увидела, это глаза любимой подруги. Аня сидела в пол оборота к двери. Выбившаяся из уложенной кренделем косы прядь русых волос, касавшаяся тонкой шеи, и вся изящная фигура, беззащитная и прямая, в суровой обстановке полицейской палаты являли пример вопиющей несправедливости и спокойного мужества. Она быстро, но плавно обернулась на скрип раскрывающейся створки и, встретившись взглядом с Натальей, улыбнулась приветливо и грустно: “Разве могли мы подумать?..” Злость княгини Лопухиной рассыпалась, как будто вылитая из стекла капсула натолкнулась на невидимое препятствие. От острого чувства вины навернулись слезы. Она подошла ко второму табурету, поставленному метрах в двух от Бестужевой, присела, рассеянно взглянула на следователей и снова на подругу. Опустила глаза.

— Продолжим, — сказал Лесток. — Как вы понимаете, над вами сейчас производится очная ставка.

— Имеет ли которая-нибудь из вас что-то добавить или изменить в своих прежних ответах? — вопросительно посмотрел на подследственных Ушаков.

— Нет, — спокойно ответила Бестужева.

— Нет, — качнув головой, тихо сказала Лопухина. Она думала о том, какие разногласия обнаружили в их ответах судьи.

— Значит, вы настаиваете на том, что говорили правду? — свысока взглянул на них Ушаков. Ответом ему было молчание. — Тогда приступим к разбирательству. На наш вопрос, говорили ли вы с Лопухиной о намерениях маркиза Ботты, помочь принцессе Анне, вы что отвечали? — наклонился он к Бестужевой.

— Нет, не говорили, — Анна Гавриловна без суеты смотрела в лицо грозного инквизитора.

— Что на оный вопрос, ты нам говорила? — хищно посмотрел он на Лопухину. Она отвернулась, ничего не отвечая. — Что забыла? — издевательски ухмыльнулся Андрей Иванович. — Напомним, — он перевернул несколько листов, начал читать: — «… в разговорах с графиней Бестужевой мы касались слов маркиза де Ботты…» Вот подпись…. Так? — повышая голос, снова обратился он к Наталье Федоровне.

Лопухина, которая сидела отвернувшись и неровно дышала, как будто не решаясь что-то сказать, быстро повернулась к Бестужевой.

— Прости меня… — с болью и безысходностью прошептала она.

— Я не сержусь, Натальюшка, успокойся, — утешительно ответила Аня.

— Прекратить! На очной ставке расследуемым запрещено вести беседы, — одернул их Ушаков. А Лесток самодовольно заметил, — беседовать будете, когда мы вам это разрешим.

— Так ты остаешься при своих прежних показаниях, или это ложь? — угрожая Лопухиной, продолжил глава тайной канцелярии.

— Да, но я говорила о том, что касались мы его слов вскользь, потому что ничего конкретного я не знаю, — справившись с собой, уверенно возразила Наталья Федоровна.