— Карету мне. К Алешке поеду.

— Так ведь, под страхом смерти… барин — напомнил Тихон.

— Не твоего ума дело, выполняй, — усталым, бесцветным голосом прервал его Бестужев, по-прежнему тяжело опираясь на стену.

— Как прикажете, Михайло Петрович, — ответил старый слуга. — А одеться желаете?

Михаил растерянно окинул себя взглядом: он стоял в ночной рубахе и кальсонах, кивнул Тихону:

— Давай все сюда.

Граф пошатываясь прошел через залу, неуклюже опустился на резной стул. Ему казалось, все вокруг медленно кружилось и плыло в густом, плотном дыму.

*

Анна Гавриловна в открытом экипаже ехала на приморский двор. На душе у нее становилось то пасмурно и тоскливо, когда вспоминалось о домашнем аресте подруги, то светло и радостно при мысли о явлении мужа прямо посреди ночи. И весь мир казался ей то бесцветным и хмурым, то вдруг наполнялся щебетанием птиц, запахом клумб и диких, придорожных трав и порывами морского бриза.

Проплыли распахнутые створки ворот царской резиденции, обвитые затейливым растительным узором, кованным искусными мастерами. Чистая, ухоженная аллея разворачивалась извилистой скатертью, кокетливо постепенно демонстрируя свое зеленое обрамление. Представали перед глазами пеших и каретных гостей двора хитро сработанные зеленые фигуры заморских животных, бесстыдные и прекрасные скульптуры обнаженных девушек и юношей. Все это великолепие пейзажа, равно как и вырастающий из-за зелени кустов и деревьев дворец, предназначено было восхищать и радовать взор любого человека, ступившего на территорию царского двора. Графиня Бестужева смотрела вокруг с улыбкой, пряча вглубь души грусть и тоску. Она не могла, несмотря на всю внешнюю благосклонность к ней Елизаветы, избавиться от ощущения своей отрешенности и одиночества среди нового окружения трона. За двенадцать тысяч миль отсюда, в краю, где мерзлая, белесая земля, нелюбимая скупым, редким солнцем, не родит пышной зелени, а только убогие, жмущиеся к ней, низенькие деревца, да жидкую, чахлую травку, в краю густых, холодных туманов и плесени, где девять месяцев в году зима, содержался ее братик Мишенька. За что? За то, что судьба улыбалась ему при прошлых правителях. Но разве кто-то обязан добровольно отказываться от благосклонности капризной фортуны? Нынешнее правительство посчитало, что обязан, раз на троне тогда была не та императрица. Сжималось сердце, и мимо проносился танцующий, поющий, сверкающий огнями фейерверков праздник царствующей Елизаветы. Анна Гавриловна держала свою печаль в себе, улыбалась, флиртовала, танцевала на балах, на маскарадах принимала участие в шуточных конкурсах. Иногда забывалась беда, и Аня веселилась от души, но временами через силу. Только в кругу близких друзей позволяла она себе излить душу, разделить тоску. И становилось легче. Но вот теперь беда нависла над Натальей и ее семьей. И от того болела душа, и мысли тревожные бродили рядом, как ни гони. “А ведь никто еще не знает, в чем обвинили Лопухиных. Быть может, и нас не минует разрушительная сила начинающейся грозы”. Анна не исключала возможности того, что не станет ей даром дружба с ненавидимой Елизаветой Лопухиной, и не ошиблась.

У самого крыльца догнал ее черный экипаж в сопровождении четверых конных. Выскочил из него гвардейский майор и протянул ей лист бумаги с гербовой печатью — приказ о ее аресте.

— В чем меня обвиняют? — спокойно поинтересовалась Бестужева.

— Не могу знать, — отрапортовал майор. — Вам сообщат на месте.

Анна Гавриловна безропотно пересела из своего экипажа в незатейливую тюремную карету. Заскрипели колеса, качнулась где-то под неструганным, деревянным полом земля, и судьба свернула на узкую тропу, ведущую в несулящую добра неизвестность. Через решетку на окне Аня заметила во дворе среди деревьев еще одну такую же карету, и с холодеющим сердцем подумала, что судьи взялись за дело с размахом и, возможно, она видит этот сад в последний раз.

*

В саду под сенью холеных резнолистных кленов «черный ворон» восемнадцатого столетия поджидал очередную жертву. На этот раз его острые когти были нацелены на Анастасию Лопухину, но оказалось, что фрейлина уехала кататься с великим князем и караульные пришли в замешательство: кому ж хочется расстраивать наследника престола. Вот и решили они подождать, пока девушка не вернется с прогулки, притаились.

Настя в то утро была разбужена громким стуком в дверь своей маленькой комнатки, больше похожей на монашескую келью (во дворце фрейлин не баловали роскошными хоромами). Дуня, камеристка юной Лопухиной, бойкая двадцатилетняя девица подскочила с кровати и маршевым шагом направилась к двери, полная решимости объяснить утреннему гостю правила этикета. Но, отворив тяжелую створку, в миг лишилась боевого пыла. Перед ней, самодовольно улыбаясь и, как голубь, выпятив вперед грудь стоял наследник, по обыкновению с эскортом из голштинцев.

— Желаю видеться с фрейлиной Лопухиной! — воскликнул он и шагнул на порог.

Как ни была растеряна Дуняша, а все же заслонила ему дорогу своей пышной грудью.

— Настасья Степановна не одета! Обождите! — вознегодовала она и буквально спихнула Петрушу с порога комнаты, резко захлопнула дверь и задвинула щеколду.

— Барыня, Настасья Степановна, — кинулась она к закрытой шторкой кровати хозяйки, но та уже была на ногах и сама натягивала бирюзового шелка фрипон.

— Я все слышала, одевай меня скорее, сегодня я поговорю с Чертушкой, — заявила она служанке.

В дверь снова затарабанили в несколько рук.

— Ваше высочество, будьте галантным кавалером, дайте девушке одеться, — крикнула Настя, и стук прекратился.

Наследник не переставал домогаться ее, встречая на балах, в саду, в коридорах. В конце концов она решила: «Сколько можно бегать от этого Чертушки! Это, по сути, всего лишь взбалмошенный мальчишка. Неужели, не сумею его обхитрить?!» И вот сегодня он явился к ней с утра пораньше («Что ж, самое время!»). Когда платье и прическа ее были приведены в совершенный порядок, она предстала перед наследником во всем очаровании своей юной красоты: высокая, стройная, с нежной, тронутой естественным румянцем кожей, распахнутыми карими глазами и светлыми, высоковзбитыми волосами.

— Я готова, ваше высочество, — обратила Настя к Петру искрящийся от волнения взор, изобразив обворожительную улыбку, — зачем вы хотели меня видеть?

Пораженный такой резкой перемене, произошедшей с обычно робкой и пугливой фрейлиной, великий князь оторопел и утратил на короткое время свою чрезвычайную подвижность.

— Я жела-аю, — растерянно сказал он высоким голосом, снизу-вверх во все глаза таращась на Лопухину, и после затягивающейся паузы быстро закончил, — с тобой прогуляться.

— Извольте, государь, я с радостью принимаю ваше приглашение, — девушка протянула тонкую руку, затянутую в зеленую гипюровую перчатку. Петр подставил ей свой локоть и с растерянностью и восторгом коротко рассмеялся. Они двинулись по узкому, темноватому коридору к светящейся солнечным светом входной двери. Но Настя, пройдя несколько шагов, остановилась с выражением недоумения.

— Ваше высочество, неужели ваш эскорт не оставит нас и на прогулке? — воскликнула она с досадой.

— Пошли вон, — небрежно махнул удивленным голштинцам Петр и, растягивая губы в широкую улыбку, обратился к Настасье, — так лучше?

— Гораздо, ваше высочество! — с благодарностью отозвалась фрейлина. Они вышли в тенистый двор. Настя старалась идти легко и непринужденно, с лица ее не сходила благосклонная улыбка, а Петруша шел вполоборота к ней, на пол шага впереди, бесцеремонно ее разглядывая. Он суетливо распахнул перед ней дверцу своей кареты, а когда девушка села, сам залез с той же стороны, что и она, и Насте, чтобы освободить ему место, пришлось отодвигаться, что непросто с кринолином и большим количеством юбок. После этой нелепой заминки, наконец, они расселись, и экипаж тронулся.

— А почему ты раньше от меня бегала? — насмешливо спросил великий князь, чрезмерно приближая свое лицо к лицу собеседницы.