Ирокез немного помолчал, вероятно, ожидая Мишкину реакцию, и, не дождавшись, продолжал:

– Вы сюда культурными приехали, с образованием и хорошими специальностями. Даже деньги кое-какие сумели привезти. Квартиры покупаете, машины, в театры ходите… Но всё равно завидуете нам, необразованным и тёмным. А кто и кому на самом деле завидовать должен? – Чувствовалось, Ирокезу тоже такие разговоры надоели, но со скуки хочется поболтать хоть о чём-то, а эта бесконечная и, по сути дела, бессмысленная тема могла в самом скором времени иссякнуть за неимением собеседника. Но другой темы просто пока не было.

Мишка невольно усмехнулся про себя, потому что Амнону всё равно никогда не понять, что не все репатрианты такие, какими их кто-то пытается выставить. Хорошие они или плохие, похожи ли на тех, кто приехал до них, или нет, в этом ещё предстоит тысячу раз разобраться, и не только Амнону, но и им самим… Ох, как не хочется начинать этот бесполезный и бесконечный разговор!..

Хотя Мишкин командир не так далёк от истины, запальчиво утверждая, что мы любим сгущать краски и видеть всё в мрачных тонах. Человеку, какого бы мнения о себе он ни был, всегда кажется, что его недооценивают, относятся к нему предвзято. То, что он мог бы сделать где-то за морями-океанами, где его таланты оценят в полной мере, здесь не прокатывает, и никому не требуется даже не по причине чиновничьей вредности или зависти, а из обыкновенной глупости и недальновидности. Лишь спустя какое-то время перед человеком начинает открываться более полная и не совсем приятная картина: дело-то как раз не в чиновниках, потому что везде люди одинаковы, и жизнь, как шла, так и идёт по накатанным рельсам, со своими радостями и горестями, а уж потесниться, чтобы уступить тебе место, никто не торопится. Хорошо, если ты смог, не взирая ни на что, стать нужным и необходимым окружающим, тогда тебя примут и оценят. Такое бывает не часто, потому что очень трудно порой догадаться, что в действительности от тебя нужно. Чаще – мы стремимся навязать себя такими, какие мы есть. Кому такое понравится? Отсюда неприятие, а следом за ним разочарование и обиды…

– Наверняка ты уверен, – упрямо продолжал Амнон, – что мы примитивные. Мол, нам бы только прожить свою муравьиную жизнь: сожрать питу с фалафелем, потискать белобрысых девиц, которые не могут дать достойного отпора из-за незнания иврита, и похохотать над телевизионными шутками пошляка с местного ивритского канала? А хвалёные книжки, без которых вы не можете обойтись, – где они, кто их здесь читает?.. Не качай головой, вижу, что ты думаешь так… Да, мы примитивные, по вашим меркам, потому что при внешнем благополучии замучились от бесконечных проблем, о которых вы знаете только понаслышке. На этой земле до сих пор не наступило время читать умные книжки – нужно без отдыха грызть камни, мёртвые и живые, и этих камней не убывает, а становится всё больше и больше. И мы уже не хотим ломать зубы об эти камни, нам хочется веселиться и радоваться жизни, действительно беззаботно жрать фалафель и тискать девиц, а мир без устали наваливает на нас всё новые и новые проблемы. Чтобы не погибнуть, нужно постоянно отбиваться от них и разгребать без передышки…

– Какие камни? Какие проблемы? – удивился Мишка. – О чём ты?

Амнон обиженно отвернулся к окну:

– Всё ты понимаешь… Когда к тем проблемам, которые здесь существовали, существуют и никак не решаются, добавляются ещё те, что вы привозите с собой, представляешь, как весело становится всем вокруг жить?! Какими добрыми глазами мы смотрим друг на друга… А человеку не хочется проблем, он устал от них! И даже не от них, а от того, что они не прекращаются… Представь, что младенцы наши рождаются уже усталыми – ты это можешь понять?! Чтобы бороться с усталостью, мы, как черепахи, влезаем в твёрдые панцири, отгораживаемся от всех и даже от себя самих… Бесконечное веселье, показная и нескрываемая туповатость, яростное отторжение всего, что не укладывается в наши пещерные понятия, – такими мы видимся вам, а вы не можете принять эту игру. И даже не хотите понять, что это всего лишь игра… О каком взаимном уважении можно говорить, если от вас даже ответного сочувствия не дождёшься?

– Ну, здесь ты палку перегибаешь! – смущённо пробормотал Мишка. – Всё наверняка не так. Может, мы попросту ещё не узнали друг друга настолько, чтобы жить одной семьёй? Но это поправимо – пройдёт какое-то время, притрёмся…

– Глупости говоришь! Когда за незнанием стоит нежелание узнавать, а следом за этим раздражение и злость, то о какой семье разговор? Кто к кому будет притираться?.. Даже сейчас мы беседуем, как лучшие друзья, а ты наверняка удивляешься: отчего этот Амнон сегодня такой сопливо-сентиментальный, как барышня, а в другое время грубый и бессердечный солдафон? Отчего он при каждом удобном случае с удовольствием пригибает моих соотечественников. А со мной откровенничает? Не забыл, небось, как я подставил шофёра-новичка на заправке? Знаю, тебе об этом рассказывали, не отнекивайся… А я не мог поступить иначе, ведь окажись он на моём месте, а я простым шоферюгой за рулём – кто оказался бы виноват? Тот же расклад без вариантов… Нельзя никого жалеть – запомни, солдат, если хочешь здесь жить долго и счастливо… – Амнон помолчал, потом, прищурившись, выдавил хрипловато и чуть заикаясь: – Кстати, помню выражение твоего лица тогда, в Ливане, когда я запретил вызывать вертолёт для раненого террориста… Боже, с какой жалостью ты, гуманист, разглядывал другого террориста – убитого!.. – При этих словах Мишка вздрогнул, но Амнон продолжал, не сводя с него взгляда: – Не такие уж вы простачки, чтобы не понимать наших проблем, но упорно трубите лишь о своих и одновременно посмеиваетесь над тем, чем мы отличаемся от вас. А я не скрываю: да, мне доставляет кайф сидеть, почёсывая яйца, весь вечер в кафе с такими же оболтусами, как я, обсуждать размеры каждой женской задницы, промелькнувшей мимо, часами болтать о баскетболе и ржать над телевизионной дурью! Мне надоело задумываться над судьбами мира, меня от них тошнит! Пускай мир думает о них сам, ведь и его не интересует моя судьба! Кто мне купит машину, лучше, чем у соседа, виллу с бассейном и зелёной лужайкой, даст зарплату хотя бы на сотню шекелей больше, чем у того же соседа? Никто! Самому нужно выгрызать, отнимать, отталкивать плечом… Скажи, я по-своему не прав? – Амнон перевёл дыхание и нервно сжал кулаки. – Я ни к кому не лезу в карман, ни у кого ничего не отнимаю, а хочу добиться и добиваюсь всего сам. И это будет моё – только моё. Делиться ни с кем не собираюсь. Пускай каждый самостоятельно добивается своей мечты. Я никому не буду мешать, но и мне не мешайте. Понимаешь?! – Он смахнул с лица капельки пота. – Так оно и будет. И вы, умные и образованные, не сможете помешать мне, примитивному и малограмотному…

– Чего ты раскипятился? – удивлённо спросил Мишка. – Тебе никто не собирается мешать! Пожалуйста, добивайся на здоровье…

– И добьюсь! – Он замолчал и стал смотреть в окно, но спустя минуту заявил: – Не хочу больше кататься. Скучно! Давай выйдем и мороженого купим. Посидим где-нибудь в тишине и в прохладе, а то ещё не известно, что завтра на базе будет…

Не глядя на Мишку, он встал, подхватил свою сумку, автомат и пошёл по проходу. Немного подумав, Мишка встал тоже и отправился за ним следом.

Они вышли в Рамат-Эшколе, новом и красивом районе, бывшей иерусалимской окраине, застроенной после Шестидневной войны. В конце проспекта автобус сворачивает к университету, но ехать в студенческий кампус и шумные учебные корпуса не хотелось.

В первом же уличном кафе с большим полосатым тентом над столиками они купили мороженое и уселись в белые пластмассовые кресла.

– Не хочу больше на эту тему разговаривать, лучше помолчим, – заявил Амнон. – Всё равно тема бесконечная, нервов жалко, а мы друг друга едва ли поймём…

Но долго молчать он не мог, а переключиться на что-то иное сразу не получалось.

– Понимаешь, наше государство задумали идеалисты, мечтавшие совместить несовместимые вещи – дать собственную землю народу, который две тысячи лет не имел даже своего угла и жил на чужих землях призрачными мечтами. Выработал в себе комплекс вечного гостя, ежесекундно ожидающего недовольный окрик хозяина. Если бы мы не верили все эти годы, что земля Израиля когда-то непременно станет нашей, возможно, стали бы совсем иными, не такими, какие есть сейчас. Ведь мы за тысячелетья приучили себя жить скрытой надеждой, считать, что окружающая действительность временна и недостойна нашего настоящего предназначения, выработали упрямство во всём, даже в собственных заблуждениях… Временами мы теряли путеводную нить, свыкались с недостижимостью идеалов, может быть, гораздо больше, чем другие народы, но, в отличие от них, никогда не утрачивали свою веру. И даже испытывали от этого своеобразное садистское удовольствие… Да, мы с тобой жили в разных условиях – я здесь, с постоянными родительскими воспоминаниями о жизни среди мусульман, ты – среди коммунистов, но, сам посуди, была ли между нами принципиальная разница? И в тебе, и во мне, помимо желания, уже была заложена многовековая обречённая готовность сносить оскорбления и вытирать плевки с лица, нежелание идти на открытый бунт, но всеми способами добиваться своего, упорно копить силы на чёрный день и не пускать в свой мир посторонних. Сокровенная мечта не давала преступить грань между нами и теми, у кого такой мечты нет… Улыбаешься? Думаешь, небось, с чего этот «интеллектуал» заворачивает такие цветастые фразы? Ему бы – про баб, деньги да баскетбол…