Вдруг, в двух шагах от двери Любава вскинула голову, обернулась: «Завид! Завидушка!» С отчаянным криком она бросилась назад, к своему суженому. Борейка едва успел ухватить ее за подол платья, потянул к себе, обхватил за бедра. «Завидушка! Завид!» Любава отчаянно сопротивлялась, плакала навзрыд. Борейка пытался её удержать, да видно не решался бороться с ней в полную силу, ждал боярского приказа. «Да уведи ты её в дом! Ну же!» Этого было достаточно, чтобы Борейка плотно обхватил любавины руки и со всей силой потащил ее к дери. Любава продолжала сопротивляться, но хватка дворового оказалась железной. Через мгновение Никита проводил их глазами через дверь в темноту лестничного прохода. И почти тут же обернулся на боярина и его людей.
Боярин Федор неистовым взглядом посмотрел на Прошку:
– Ну что, пёсий сын? Доигрался! – боярин занес левую руку и размашисто, резко ударил Прошку по лицу. Тот не устоял на ногах, упал в снег. Приподнялся, встряхнул головой, оправляясь от удара. Боярин схватил его за грудки, подтащил к себе. – С живого шкуру сдеру, если не скажешь всё как на духу. – Резким движением боярин оттолкнул дворового. – Говори, собака, ты пустил?
Прошка не опускал глаз, только чуть потупил взгляд, смотрел исподолбья, буркнул чуть слышно:
– Я, господин.
Боярин завыл от злости:
– Змей! Иуда! Под корень рубишь, вражина! Говори, как было это, когда.
Прошка, видно, понял, что отпираться поздно, с ответом не медлил:
– Как в доме улеглись, я – к воротам. Завид там поджидал. Я ворота отпер, впустил. И к себе ушел.
– Ушел? А Завида назад выпустить?
– Назад он уж сам. По клетям на стену, со стены на коня…
– Конь у него, что, за воротами оставался?
Прошка кивнул.
– Один он был?
Снова кивок.
Боярин вскинул голову, быстрым взглядом окинул двор.
– Кругом что было? На дворе никого не видел? Не слышал ничего? Может, лучина где горела? Может дым из какой клети?
– Нет, господин, – Прошка помотал головой. – Тихо все было. Улеглись все. Если б не проверил, разве бы впустил?
Боярин тяжело выдохнул.
– Догад, – позвал он не оборачиваясь. – Бери этого Иуду да дай ему сотню розг. – И, посмотрев Прошке в глаза, добавил. – А там как Бог рассудит. Выживешь – твое счастье, а издохнешь – поделом! Ну!
Боярин настороженно обернулся. Дворовые стояли, не двигаясь, смотрели на него пристально, тяжело дыша сквозь заледенелые усы. Глаза боярина округлились.
– Да вы… что?! Белены объелись? Смерды! Это вы на меня думать собрались?! На своего господина?! Собственными руками передушу… – прошипел он сквозь зубы, обводя дворовых жестоким, карающим взглядом. – Догад! – позвал боярин властно, не глядя в сторону холопа.
Один за другим дворовые опускали глаза, виновато, словно побитые собаки. В следующий миг один из них, видно тот самый Догад, поспешно вышел из полукруга, приблизился к Прошке и подтолкнул его плечом. Прошка дернулся, бросил взгляд на Догада, но в тот же миг послушно потупил глаза и шагнул вперед. Они с Догадом еще не скрылись за домом, а боярин уже принялся давать распоряжения. На дворе оставались только псарь да еще один холоп. Ему-то боярин и наказывал:
– Живо буди Михая, пусть сколотит гроб. Бери еще людей, тело на сани и на погост, а ты за попом беги. Пусть похоронит по-христиански. – Боярин отстегнул с пояса кошель, швырнул дворовому. – Попу накажи чтобы молчал, да скажи, что как на Москве успокоится, я сам к великому с челобитной поеду, сам душегубца найду, только до срока пусть язык под замком держит. Да, – боярин словно опомнился.– Всем то же от меня скажи. Пока я сам на Москве не разберусь – не было сегодня ничего, слышали: не было!
Дворовый в тот же миг бросился прочь.
– Беги к воротам, спускай собак. – обращался боярин уже к псарю. – Если кто чужой был, далеко уйти не мог. Собаки по следу найдут. Пусть хватают и рвут, а там разберемся. Собак спустишь – ко мне иди. Я двор осмотрю. Может следы остались.
«Ату! Ату!» – закричал псарь, и свора отозвалась истошным, рычащим лаем. Псарь едва поспел за собаками, которые потащили его к воротам с такою силой и остервенением, что он с трудом мог их удержать.
Оставшись один, боярин Федор постоял молча, оглядывая бездыханное тело. Нагнулся, словно хотел то ли обыскать его, то ли рассмотретрь поближе. Вдруг потянул вперед свободную левую руку, коснулся век, пытаясь их закрыть, подержал их прижатыми, да видно заледенели на морозе, не подавались. Боярин тяжело выдохнул. Поднялся. Переложил факел в левую руку, перекрестился, резко бросая сомкнутое двоеперстие ото лба к груди, одесную и ошуюю, и, вернув факел в правую, пошел точно ищейка, вокруг дома, в сторону ворот, высматривая что-то на снегу.
Вскоре Никита остался один. Он губоко выдохнул и перевел дух. Не заметили! Бывают все-таки на свете чудеса, слава Господу, уж он и не думал так легко отделаться. Ну, все. Теперь поскорее в дом, да в свою клеть. Хотя, нет… Нет… Есть у него еще немного времени. Надо ему еще кое-что сделать. Никита прислушался. Тихо. Только откуда-то издалека доносятся обрывки собачьего лая, больше сейчас похожего на мышиный писк. Снег не скрипит, вокруг, значит, никого. Никита сделал шаг вперед. Холодно. Он чувствовал холод только потому, что ноги и руки слушались с трудом. Но озноба почему-то не ощущал. Вернее, ощущал где-то вдалеке, словно и не его тело мерзло на морозе, в одной рубахе, да и той с оторванным рукавом. Хорошо, что ветра нет. Совсем нет ветра. Тишь да гладь… Никита сделал шаг вперед. Хрустнул под ногой снег. Никита замер, снова прислушался. Никого. Тогда он сделал еще один шаг, и еще. Снова замер. Огляделся: направо, налево. Действовать надо было быстро, пока никого не было. И Никита в несколько шагов оказался там, где лежало на земле безжизненное, всеми брошенное тело Шемякина стольника.
Глава 8
14 февраля 1446 г.
Село Ховринка близ Радонежа
Глаза Завида смотрели на Никиту словно живые. Ледяные, пронзающие насквозь, зловеще раскрытые, тянущиеся к нему острыми копьями сквозь бойницы мраморных век, словно пытаясь мстить за себя любому, кто в них заглянет. Никита отпрянул назад, сердце его забилось. Какая нелепая смерть. И ничего уже не поделаешь, не исправишь. Даже если боярин Федор найдет убийцу, человека-то уже не вернуть. Плохой он был, хороший – сейчас уже все равно. Раз Любавино сердце ранено словно тем же ножом. А с ним и его, Никиты. Никита отвел взгляд, постоял в нерешительности. А если не найдет боярин Федор душегуба, или… не станет искать, если правы были дворовые, и он сам… Эта мысль ударила Никиту точно громом. Он снова посмотрел на Завида. Нет, если так, то Любаве надо все рассказать, надо ее спасать, вызволять из отцовского дома. Не раздумывая больше ни мгновения Никита нагнулся к телу и беглым взглядом осмотрел его вблизи. Ничего приметного. Кафтан, пропитавшись во многих местах кровью, заиндевел. Никаких следов, ничего необычного. Никита и сам не знал, что он хотел увидеть. Что-то, что проглядели другие? что-то, что могло указать ему на убийцу? Никита попытался перевернуть тело на бок. Упершись ладонями в обледенелый кафтан, он подтолкнул его раз, другой. Тело не поддавалось, точно мельничный жернов тянуло вниз, как примерзло к земле. Наконец, на какой-то миг, Никита приподнял его, и прежде чем оно откатилось назад успел рассмотреть под ним только бурый от застывшей крови примятый снег. В отчаянии он выпрямился и принялся дуть на заледенелые пальцы. Ничего он здесь не найдет! Следы! Какие тут могут быть следы?! Нет, надо убираться в свою клеть. Не ровен час, вернутся люди. Тогда ему несдобровать…
Прочь отсюда, прочь! Добраться до клети, отогреться, а там решить на свежую голову, что делать. Последний раз Никита оглядел двор. От того места где он стоял отходило две утоптанные дорожки, одна, пошире, – вперед и влево, к воротам, другая – вдоль дома на передний двор. Между ними лежал на всем дворе ковер нетронутого снега. Никаких следов на нем, ни отпечатков ног. Разве что рядом с телом, где натоптали дворовые и сам боярин. А так – ничего. Совсем ниче… Никита осекся. Ему вдруг показалось, как в сугробе, прямо на углу дома, ближе ко входу, у которого он все это время прятался, что-то блеснуло. Эта часть двора была в тени, круг лунного света заканчивался в шаге от того места, разглядеть там что-нибудь было невозможно, и Никита с ужасом подумал, что ему уже стало мерещиться. Нет, так дело не пойдет. В несколько шагов он оказался у злополучного сугроба и быстрыми гребками чуть отогревшихся от его теплого дыхания пальцев стал расчищать его верхушку. Он едва сделал несколько движений, как сердце его подпрыгнуло от радости. На этот раз ему повезло, и ничего не померещилось. Из сугроба торчал кусок материи с золотистой бляшкой (она-то, значит, и блеснула, сверху была, только чуть снегом припорошило). Никита тут же с силой дернул за бляшку, и через мгновение держал в руках широкий, расписной, украшенный чеканными бляхами кушак. Никита выпрямился, развернулся к свету, отряхнул кушак от снега. Никаких пятен крови на нем не оказалось. Никита снова бросил взгляд на сугроб. И тут только заметил, что сугроб с одной стороны был весь разрыт, и снег справа от него был тоже словно распахан бороной. От напрашивавшейся сама собой догадки у Никиты аж дух перехватило. Сугроб был не так далеко от тела Завида. Стало быть, Завид сопротивлялся. Он боролся с убийцей, и тот потерял кушак!
