— Ты хочешь защитить их, дитя мое? — тихо спросил Евн, подойдя к ней сбоку, а затем повернулся к Дамофилу и Мегаллиде и повысил голос. — Видите? Ваша дочь пришла к вам, хотя вы и не заслуживаете почтения, какое обычно выказывают родителям!
Антиопа, ничего не ответив, подошла к отцу и матери. Оторвав от подола своей туники полосу ткани, она поднесла было ее к окровавленному и замаранному лицу Дамофила, но тот отшатнулся, наградив ее таким испепеляющим взглядом, что Антиопа неожиданно для самой себя наконец-то расплакалась.
— Отец… я хочу помочь вам! Если ты и мать признаете свою вину, мне, возможно, удастся уговорить их даровать вам свободу, а не смерть! Умоляю вас…
Девушка опустилась на колени, надеясь, что этим смягчит сердце Дамофила. Мегаллида, стоявшая рядом и удерживаемая крепкими руками суровых рабов, не переставала страдальчески стенать, размазывая по лицу кровь и грязь, но ни слова дочери не сказала.
— Отец, прошу…
— Нет! — рыкнул Дамофил. — Как порядочная дочь, ты должна стать рядом с нами и умереть вслед за мной и матерью. Твой дочерний долг — сопроводить нас до самого Аида. Она должна умереть вместе с нами! — закричал он так, чтобы все его слышали.
Антиопа ощутила, как сердце ее закаменело. Мир вокруг померк, и голоса теперь звучали словно издалека. Отец продолжал что-то кричать, вырываясь из рук державших его мужчин, мать голосила и выла, как сумасшедшая, сердитое перешептывание вокруг выросло до яростного гула, что-то говорил Евн… Антиопа поднялась на ноги и, обхватив себя руками, подошла к предводителю восставших.
— Он, верно, повредился рассудком, — тусклым голосом сказала она первое, что пришло ей в голову. — Отпустите его.
— Да ты сама тронулась, раз просишь о таком теперь, — недобро рассмеялся Евн. — Может, хочешь отправиться за ними? Право, мне было бы жаль тебя убивать.
— Не слушай его! — внезапно закричал Дамофил. — Проклятый раб чародейством туманит твой разум! Он думает, будто тебе хорошо будет жить без меня! Без отца, породившего тебя! Думает, им всем хорошо и сладко будет жить без нас, законных их хозяев! Как бы не так! Вы все сдохнете — рано или поздно! Ваша гибель — вопрос времени! Ведь разве могут рабы создать нечто жизнеспособное и устойчивое? Разве смогут рабы противостоять римскому закону, когда тот очнется, чтобы покарать бунтовщиков! Вы должны все умереть — сейчас же… грязное недостойное отродье…
Кто-то из мужчин грязно выругался. Лязгнуло лезвие, засвистел воздух.
— Гермий! — рявкнул Евн, толпа же радостно загудела, а Мегаллида зашлась в истошном вопле.
Антиопа вздрогнула. Все вокруг снова обрело яркость, звучность и объем. А еще — запах. Резкий, металлический запах крови. Развернувшись, Антиопа увидела отца — он лежал на земле с перерезанным горлом и все еще пытался что-то сказать. Кровь фонтаном била из разрубленной шеи, на губах пузырилась алая пена, а взгляд одного-единственного целого глаза с ненавистью сверлил небо, удивительно ясное и чистое сегодня. Антиопа же стояла и смотрела, как он умирает. Она не знала, что чувствует, не знала, хочется ли ей плакать или ненавидеть того, чья рука это сделала. А может, ей стоит ненавидеть отца, который хотел ее гибели? Может, ей стоило наложить сейчас на себя руки? Или все же она признавала правоту творящих возмездие?
Когда-нибудь она ответит на эти вопросы. Но не сейчас. Сейчас она положит голову на плечо Корины, которая неожиданно оказалась рядом и тоже, подобно Мегаллиде, рыдала, хотя за все время не видела от господина ни капли доброты.
— Уведите их, — поморщился Евн. — И ее тоже, — он кивнул в сторону супруги убитого.
Мегаллида же, словно ополоумев, из последних сил рванулась вперед и, бросившись к ногам Антиопы, прижалась заплаканным лицом к ее рукам. Все ее тело содрогалось от рыданий.
— Антиопа, дочь… не оставляй меня…
Остальные ее слова утонули в бессвязных всхлипываниях и полных отчаяния стонах. Антиопа же стояла как статуя, глядя сверху вниз на мать, которую она всегда знала гордой, надменной и полной презрения к окружающим. От жесткой и непреклонной хозяйки богатого дома не осталось ни следа, ни тени — все, что раньше составляло самую сущность Мегаллиды, смело ураганом страха, боли и безумия. Эту полную ужаса и страстно молящую о спасении женщину Антиопа не знала.
— Тебе пора, — чей-то жесткий голос раздался над ее ухом, чьи-то сильные и безжалостные руки отняли цепкие окровавленные пальцы Мегаллиды от ее запястий и оттащили женщину, извивающуюся в попытках высвободиться, в сторону.
Антиопа, роняя слезы, хотя и не до конца осознавая, отчего ей так больно, покорно позволила увести себя с агоры. Рядом шла Корина. Она больше не плакала, лишь изучала свою госпожу внимательным взглядом. А где-то позади кричала безумная женщина. Антиопа знала, что это молит о спасении Мегаллида, ее мать, и это знание сжимало ее сердце болезненным спазмом. Но что она могла сделать?
— Госпожа, если бы ты оказалась в их руках, твоя мать и пальцем бы не пошевельнула ради твоего спасения, — словно видя, о чем думает Антиопа, мягко проговорила Корина.
— Я знаю.
Антиопа также знала, что пронесет память о сегодняшнем дне до самой смерти, когда бы та ни наступила — завтра ли, или через десятилетия. Своим милосердием к рабам она случайно выторговала себе жизнь, но предала отца и мать. Здесь, в мире живых, мало кто осудит ее за то, что было вне ее власти, но в мире мертвых ей предстоит терпеть бесконечное осуждение. Но, может, боги будут милостивы к ней? Может, гуляя по асфоделевым полям, она никогда и не увидит ни отца, ни мать, даже если те будут упорно искать встречи?
Антиопа остановилась и подняла голову к ясному синему небу. Откуда-то ударил порыв свежего ветра, принесший с собой запахи весенних лугов; голоса вокруг становились все тише, холодный утренний воздух напитывался теплом. Антиопа подумала о том, что если закрыть глаза, то на мгновение может показаться, будто и не было этой кровопролитной ночи, этого мертвенно-тихого рассвета и последовавшего за ним безжалостного утра, навсегда отнявшего у нее отчий дом. Но она не стала охотиться за зыбкой иллюзией, продолжая свой путь по изуродованным улицам Энны, крепко держа за руку молчаливую Корину.
