— Берите здесь, что хотите. Внизу есть еда и питье. И люди, которые, возможно, захотят пойти за вами.

Мужчины молча вышли, оставив после себя лишь стойкий запах натруженных убийствами тел. Корина резко вскочила с колен — затрещала рвущаяся ткань, но она не обратила на это внимания, — и бросилась к госпоже.

— Ты можешь быть свободна, Корина, — слабо улыбнулась Антиопа, легко прикоснувшись пальцами к щеке девушки.

— Я останусь с тобой, моя госпожа, — Корина схватила ее руку и прижалась к ней губами. — Я готова была умереть вместе с тобой, когда они пришли, так неужели теперь тебя покину? Сердце мне не позволит. Я отправлюсь за тобой, как тень, куда бы ты ни пошла. Если ты только пожелаешь.

— Тебе бы стихи писать, моя хорошая, — Антиопа положила ладонь на голову Корины, а та в свою очередь уткнулась лицом в ее колени.

Так они и просидели до рассвета. Корина заснула, прижавшись к хозяйке, сама же Антиопа не сомкнула глаз в беспокойном ожидании первых лучей солнца. Никогда еще в ее жизни не было такой страшной ночи, как эта. Окруженная пылающим и стонущим от боли городом, она ощущала себя обитательницей пустынного острова, затерянного в бушующих волнах грозного моря. От нового дня она не ждала ничего, кроме того, что он поделит ее жизнь на “до” и “после”.

Антиопа провела рукой по спутанным волосам тихо спящей Корины. Мысли ее, оставив наконец в покое события отходящей в прошлое ночи, обратились к родителям. Все это время она каким-то неведомым ей самой образом сохраняла уверенность в том, что и отец ее, и мать вдали от города пребывают в полной безопасности — но было ли так на самом деле? Чем светлее становились утренние сумерки, тем яснее осознавала Антиопа, что судьба Дамофила и Мегаллиды предопределена. Они были жестокими людьми, и все, что творилось сейчас в Энне, во многом происходило по их вине, а потому немыслимо было предположить, что их, ненавистнейших из всех господ, возмездие обойдет стороной. Могла ли она спасти тех, от чьей плоти и крови была произведена на свет?

С восходом солнца Антиопа разбудила Корину. Воскурив фимиам богам перед домашним алтарем, они разделили скромный завтрак — скорее ради следования правилам, чем из настоящего голода, после чего накинули на себя простые плащи и вышли из дома. У выхода на улицу стоял изможденный, замаранный грязью мужчина — присмотревшись к его лицу, Антиопа узнала в нем одного из тех двоих, что приходили к ним ночью. Лицо его на свету не казалось больше таким страшным и злым, но в темных глазах она по-прежнему видела затаенный, не растраченный до дна гнев.

— Твоих родителей ведут на агору, — увидев ее, сказал он так, словно сообщил о том, что в небе виднеются признаки будущего дождя. — Будет суд.

— Я могу им помочь? — спросила Антиопа, поражаясь своему внешнему спокойствию, но внутри не ощущая его ни на мгновение.

— Нет, — просто ответил мужчина и устало прислонился к стене, потеряв к ним всякий интерес.

— Не отворачивайся, прошу, — мягко попросила Антиопа и, протянув руку, прикоснулась к его плечу. Мужчина вздрогнул и снова обратил к ней взгляд. — Отведи нас туда. Если мы пойдем одни, это может обернуться для нас бедой, ты сам знаешь.

— Так не ходите, — пожал он плечами.

— Не могу. Я ведь их дочь.

Антиопа действительно не могла не пойти. Хотела ли она видеть, чем все закончится? Не хотела. Но дочерний долг звал ее быть там, стать последним утешением для тех, кого боги определили ей в родители. Смалодушничав, она рисковала навлечь на себя куда более сильный гнев потусторонних сил, нежели Дамофил и Мегаллида, которые, будучи жестоки к рабам, не обделяли вниманием свою единственную дочь.

— Ты все равно им не поможешь, — голос раба прозвучал равнодушно. — Но я, пожалуй, побуду для вас охраной, если ты так просишь. Мне, честно говоря, и самому охота посмотреть на это зрелище, а я не мог вас здесь оставить без присмотра… Пойдем.

Крепко ухватившись за руку Корины, которая, почувствовав состояние госпожи, тут же подставила ей свое плечо, Антиопа последовала за молчаливым мужчиной. Он весь остаток этой жуткой ночи простоял здесь? Он их охранял? А теперь ведет ее, Антиопу, поглядеть, как толпа будет разрывать на части ее отца.

С каждым шагом идти становилось все тяжелее. Улицы были залиты кровью, то там, то тут лежали мертвые люди: мужчины, старики, женщины, дети… Словно сквозь пелену Антиопа слышала, как где-то очень далеко испуганно рыдает Корина, а своих слез, которые безостановочно катились обжигающим градом по щекам, и вовсе не замечала. Если бы кто спросил ее, почему она плачет, то вряд ли бы она смогла дать внятный ответ.

Агора полнилась гневным ропотом. Восставшие рабы, уставшие, но не растерявшие пыла, грязные и залитые кровью, заполнили площадь, которая этим ранним утром лишилась своего обычного праздничного вида, превратившись в судилище. Почти у всех пришедших в руках были мечи: лишь немногие сохранили при себе обычные для работавших в саду и поле орудия труда, остальные же, очевидно, подвергли разграблению оружейные мастерские и склады.

Антиопа, Корина и их спутник застыли у торговой галереи, которая в отсутствие бойких торговцев — большинство их, скорее всего, были убиты — выглядела непривычно заброшенной. Прилавки, обыкновенно ломившиеся под весом товара, сегодня пустовали. Заполнятся ли они снова ароматными фруктами и свежими овощами, сочным мясом и благоуханными хлебами, дорогими благовониями, красивыми безделушками и изысканными тканями?

— Госпожа… — шепот Корины вывел Антиопу из печальной задумчивости.

Одновременно с этим всеобщее роптание многократно усилилось, а сама Антиопа ощутила, как по телу ее прокатилась ледяная волна. И только спустя мгновение, которое показалось ей вечностью, она увидела причину поднявшегося волнения. На агору бледных, обозленных, избитых, привели Дамофила и Мегаллиду: оба они были связаны, одежды на них были разодраны, а в глазах у каждого плескались животный страх и такая же животная ненависть. Впрочем, обступившие своих бывших мучителей рабы возвращали им те же чувства с лихвой — и не только во взглядах, но и в громких возгласах, приправленных отборной бранью, в метких и хлестких ударах, в презрительных плевках.

Антиопа прижала руки к губам, не в силах сдвинуться с места. Корина, не отрывая взгляда от развернувшейся посреди агоры сцены, обняла свою госпожу за плечи.

— Смерть им! Смерть им! Пусть ответят за каждый удар!

— Растерзать! Отнимите их одежду! На том свете им Харон одолжит!

— А перед смертью — высечь плетьми!

— …и бабенку хорошенько отодрать не забудьте!

— Твари! Умрите, твари!

— УТИХНИТЕ!

Последний зычный окрик раздался из уст рослого мужчины со смуглой кожей, темными вьющимися волосами и орлиным носом. На плечах его покоился красный плащ, а голову украшал наскоро сплетенный лавровый венец. Весь вид его говорил о том, что он в этой шумной разгневанной толпе — главный.

— Дамофил умрет, и Мегаллида, как и положено правильной жене, последует за ним в царство Аида. Там они ответят за все те мерзости, что мы терпели от них все это время, — грозно, но спокойно сказал он в воцарившейся тишине. — Но дадим им слово?! Возможно, перед смертью они хотят попросить у нас прощения и тем облегчить свою загробную участь? Что скажешь, Дамофил?

Растянув губы в издевательской ухмылке, он обернулся к бывшему теперь уже рабовладельцу. Дамофил, которого тотчас заставили опуститься на колени, вздернул подбородок и злобно сверкнул единственным целым глазом — второй подбили так, что за опухшим веком его вовсе не было видно.

— Чтоб тебя пожрали ламии, Евн! Ты будешь проклят за то, что пошел против естественного порядка вещей! Чтоб тебя…

Договорить ему не дали — один из тех, кто стоял рядом с плененными, одарил его мощным ударом по лицу. Дамофил замолк, пошатнулся, но не упал. Мегаллида же зарыдала, но и ее быстро заставили замолчать.

Антиопа, которая молча наблюдала эту сцену, решительно шагнула в толпу — ни Корина, ни раб, что шел с ними от самого дома, не успели остановить ее. Мужчины, которые не ожидали увидеть здесь молодую девушку, удивлялись, но расступались, давая ей дорогу. Добравшись до центра площади и не встретив почти ни одного препятствия, Антиопа вышла прямо к Евну и стала напротив своих изуродованных и изувеченных родителей. Пока она шла, в горле ее закипала гневная речь, но едва лишь взгляд ее пересекся с материнским, все слова словно испарились из головы, а в горло словно вогнали раскаленный кол. Что она могла сказать в их защиту, если в глазах матери видела сейчас лишь исступленную ненависть?