На вхождение в возраст самостоятельных решений, на прояснение образа себя, на его реализацию в образе жизни требуется время. Сознание возрастной последовательности жизни позволяет понять, что ни существенное сокращение хроноэкспозиции[12] желанного образа себя, ни заметное ее увеличение невозможны[13]. Сама человечность человека, включающая в себя и сверхчеловеческое, выявляется постепенно, с возрастом. Предварительной завершенности своего конечного существования человек достигает в старости, а окончательной – после смерти (для других).

Те, кто имеет опыт работы с аналоговой фотокамерой, знают, как важна точность экспозиции при съемке. Точность выдержки необходима также на стадии проявки и закрепления скрытого образа на пленке и фотобумаге. При ошибке в выдержке снимок будет испорчен. Конечно, отклонения в экспозиции возможны, но в небольшом диапазоне. Впрочем, даже небольшие отклонения иногда дают интересные эффекты.

С хроноэкспозицией имеет дело каждый человек. Определенная выдержка должна быть проявлена ради выявления того, что возможно, желанно, намечено к исполнению субъектом. С природными параметрами хроноэкспозиции человеку приходится считаться, принимать их в расчет, поскольку корректировке они практически не поддаются. Время проявления-выявления тех или иных природных и психологических качеств задано био- и социо-хронопоэзисом, и человек не должен ни слишком спешить, ни тянуть время, если он хочет уложиться с воплощением образа в отпущенный ему срок. Человек нуждается в выдержке, в способности произвольно ускоряться и замедляться, а главное – в чувстве меры и в том, и в другом, и в третьем.

Хотя жизнь индивида временится в темпоритме, заданном биохронопоэзисом, человек способен, если говорить о взрослом, не только реактивно отзываться на возрастные изменения, но и заранее готовиться к ним, рефлексируя над вызовами, которые бросает время, и выстраивая тот этос, который позволяет ему быть соавтором своей жизни.

Знание временной границы жизни и ее возрастной разметки ставит перед знающим проблему выбора приоритетов, предполагающую отделение важного от неважного. Знание темпоральной меры жизни ставит вопрос о последовательности действий. Что сначала, что потом. Проясняя специфику каждого из возрастов взрослости, важно понять, как в них решаются эти вопросы.

Человек ищет себя в ином себе. Свобода (дух, ноуменальное «Я») открывает ему другое/Другое. Эта открытость иному (в широчайшем онтологическом диапазоне) неотделима от сознания своей конечности, временности, от возрастного устроения жизни. Сущность как задание сопрягается с временной структурой жизни, с ее динамикой, направленностью, возрастом. Человек по-разному соотносит себя с другим/Другим в разные периоды жизни. Он мыслит (понимает) его, он соотносит себя с ним и исполняет себя в соответствии с образом Другого.

В детстве, когда человек еще «не вошел в разум», образом Другого оказывается образ ближнего взрослого (мать, отец, бабушка…), в годы взрослости отношения с Другим (с тем, с кем/с чем человек соизмеряет себя) становятся драматичнее, поскольку взрослость предполагает осознанный выбор ориентиров и ответственность за выбор и исполнение/неисполнение собственного образа. Здесь важен масштаб того, с кем/чем человек себя соизмеряет, с кем/чем сообразуется, что считает своей сущностью: это может быть тот или иной образ сущего или образ Другого (Истины, Бога, Богочеловека). Персональный хронопоэзис зависит от прообраза[14].

Сдвиг философской мысли от данного к возможному, от ставшего к становящемуся, от сущности к существованию побуждает обратить внимание на то, как происходит – в зависимости от возраста – исполнение человека. Через возрастную дифференциацию обнаруживают себя разные модусы отношения человека к своей сущности как своей возможности (от игрового отношения в детстве до работы над извлечением смысла из уже прожитой жизни в старости). Различные формы отношения человека к сущности на разных стадиях его персонального хронопоэзиса – вот предмет описания и анализа в философии возраста.

Жизнь, которая раскачивается в просвете между рождением и смертью, требует продумывания, структурирования и проживания с учетом возможностей и ограничений, заданных биохронопоэзисом. Исполнение человеческого предназначения, обусловленного даром понимания (сознанием, временением, речью), предполагает и требует возрастной рефлексии в широком диапазоне от здравого смысла до осмысления возраста в философской рефлексии. Отсюда вопрос: что делает с нами время и что с ним делать нам?

Не имеет смысла говорить о философии возраста и при этом воспроизводить психологические или социологические подходы к исследованию этой темы. Для конституирования философской аналитики возраста необходим соответствующий ее задачам концептуальный горизонт.

История показывает, что не любая философия предрасполагает к тематизации возраста. Возможность или невозможность тематизации обусловлена в конечном счете тем, как в той или иной традиции понимается философия, ее предмет и задачи. Там, где философия возраста возможна, подходы к ее построению могут заметно отличаться друг от друга в зависимости от концептуального горизонта, в котором она разрабатывается¹. [15]

В нашем исследовании возраста мы исходим из концептуального горизонта, задаваемого герменевтической феноменологией. Герменевтика фактичности не только допускает аналитическое описание возрастной структуры существования, но и пред-полагает его, особенно если иметь в виду возможность разработки региональных онтологий, о чем в свое время писали Гуссерль и Хайдеггер. В набросках философии возраста, сделанных за последние 20 лет, отсутствуют проекты, концептуальный горизонт которых был бы задан экзистенциальной аналитикой.

Стремясь к построению философии возраста в координатах герменевтической феноменологии, мы отправляемся от возрастного опыта, делая акцент на возрастной расположенности как отправном пункте феноменологического анализа. Главное для нас – феноменологическое описание возраста как особого опыта. Установка на анализ внутренней данности времени в его возрастных формациях обязывает нас следовать не столько букве экзистенциальной аналитики, сколько ее духу[16]. Мы исходим из того, что работа в феноменологической традиции обязывает нас, прежде всего, проявлять чуткость к «самим вещам», фокусируя внимание на том, «что себя кажет, из него самого так, как оно себя от самого себя кажет»[17].

История философии – это, не в последнюю очередь, история трансформаций структуры философского знания. Происходящие в философии изменения находят отражение в ее предметно-тематической и дисциплинарной организации.

Философская тематизация возраста предполагает рассмотрение места, которое она занимает в структуре философского знания[18]. Структура современной философии сложна и постоянно трансформируется. Ее усложненность и нестабильность соответствуют подвижности ментального ландшафта постмодерной формации. Если мы хотим получить обобщенное представление о современной структуре философского знания, проще всего обратиться к его институциональным формам (к структуре кафедр философских факультетов, к подразделениям исследовательских институтов, к строению философских учебников и т. д.). Артикулированное в этих институциональных формах дисциплинарное деление отображает (пусть и не точно) сложившееся на данный момент распределение внимания философского сообщества по тематическим областям. Помимо учебно- и научно-административной фиксации строения философского знания, есть и неформальное, институционально не закрепленное распределение профессиональных философов по философским школам (традициям). Архитектоника философского знания, – в том числе и та, что отражена в учебных пособиях, – зависит от того, как те или иные философы и философские традиции понимают предмет, цели и методы философии[19].