Вера села на свободное место у крайнего столика, неуверенно взяла стакан с простоквашей и яйцо в подставке. Замечаний ей никто не сделал, она быстро все съела, и, совершенно без всякого желания, глотнула капучино.

– Я Глеб. Я врач, мы с вами сейчас пойдем вместе. Вы ведь – Вера, я не ошибся?

Пожилой, слегка сгорбленный, маленький человечек, присевший рядом с ней на стул, смотрел пытливо и немного неприятно из-под косматых бровей. Кудрявые, длинноватые для такого возраста седые патлы, были неопрятно заправлены в медицинскую шапочку, так, что кое-где торчали завитки. Его руки, неловко выглядывающие из-под широких рукавов блузы, были странно молодыми, с очень светлой, слегка веснушчатой кожей и слишком длинными ногтями. Он проследил за Вериным взглядом и смутился – «Не успеваю стричь, представляете? По три раза в день. Вода здесь такая, что ли? Мог бы – на анализ отдал. И волосы растут быстро. Вы потом увидите. Не только у меня, кстати»

Они встали, пошли к выходу, но Глеб придержал Веру за локоть, около длинного стола, сплошь уставленного рядами маленьких фарфоровых чашечек с коричневатым прозрачным напитком. Он махнул одну чашечку, чуть сморщившись, как будто пил водку, потом выпил вторую.

– Пейте. Это отвар шиповника. Хозяин заботиться о здоровье своей прислуги.

Вера терпеть не могла этот отвар с его слегка слащавым запахом и помотала головой.

–Пейте. Это обязательно. Не выпустят на работу. Им не нужны больные и слабые. Они тут параноики.

Глеб странно смотрел на Веру, слегка шевеля губами, как будто что-то шептал. Она взяла чашечку и, с трудом выпила, еле проглотив. И. когда ставила пустую на место, поймала на себе чей-то колючий взгляд. Там, с балкона, нависшего под самым сводчатым потолком, на нее смотрел вчерашний блондин.

Алексей лежал в огромной комнате – помещении неровной формы, с уходящим ввысь куполообразным потолком и узкими стрельчатыми окнами. Кровать его, широченная, просто необъятная, стояла на мраморном постаменте с пологими ступенями, сверху свисал полупрозрачный полог, ложившийся ровными складками на мрамор. Здесь тоже все было белым, только еще и неимоверно холодным. Как-то один знакомый художник сказал Вере, что белый цвет – один из самых непознанных – один и тот же, он может быть, как ледяным, так и теплым, ласковым. Все зависит от окружения. От настроения тех, кто на него смотрит. Так вот белый в комнате Алексея был мертвенным. От него стыла кожа и по спине пробирало могильным ветром. Только лицо лежащего нарушало равномерный тон, оно было серым. Темно-серым, даже синеватым, как будто из него вылили кровь и накачали чернил. Он тяжело, со свистом дышал, острый подбородок поднимался вверх-вниз, пальцы беспокойно перебирали складки пододеяльника.

Глеб подтолкнул ее к кровати, подошел сам, положил пальцы на запястье, поморщился. Потом достал упаковку с ампулами, сделал укол. И показав Вере, что она может приступать к своим обязанностям – круто развернулся и, подняв плечи, как будто ссутулясь еще больше и скрылся в крошечной двери, почти не заметной в дальнем углу комнаты.

Коснувшись руки Алексея, Вера замерла. Ей вдруг показалось, что ее пальцы, как будто прилипли к его серой коже, и немного закружилась голова. Веки у него дрогнули, горло судорожно дернулось, он захрипел. Вера еле отняла руку, быстро повернула его голову набок, их угла рта у него стекла тонкая розовая струйка. И тут, он приоткрыл глаза, посмотрел на Веру и явно узнал. Чуть улыбнулся, провел острым языком по губам, и снова закрыл глаза. Лицо его немного посветлело, даже легкий румянец пробился сквозь темный налет щетины.

Дальше день прошел, как в тумане. Вера выполняла привычную работу, мыла, протирала, меняла белье, снова мыла. Ходила на обед, что-то ела, не ощущая вкуса. Потом снова работала, и только, когда чернота проникла сквозь белоснежную взвесь тончайших занавесей, Глеб показал ей на дверь.

В комнате Вера бессильно опустилась на стул у зеркала. Она чувствовала себя так, как будто работала без перерыва и сна, минимум неделю. Положив голову на руки, задремала и только стук в дверь заставил ее встать. Мельком глянув в зеркало, равнодушно отметив свою бледность, но при этом странно яркие губы, по старушечьи добрела до дверей и щелкнула задвижкой.

На пороге стоял блондин и протягивал ей на маленьком серебряной подносике купюру. Все было без обмана…

Очередное утро ворвалось в Верину каморку через маленькое окошко острыми солнечными лучами слепящими и ломкими. Отразившись от зеркала, они ударили в накрахмаленную гладь белоснежной скатерти на столе и там рассыпались блестящими пятнами. Было воскресенье – единственный день, когда прислуге Вериного класса разрешалось встать позже. Сегодня ночная нянька Алексея должна была задержаться на два-три часа, и Вера могла не спешить. Слегка потянувшись, чувствуя странную легкость в теле, она встала и почти прыжками, как будто скинув сто лет, побежала в ванную. Уже ровно месяц, как она работала здесь. За это время маленькая сумочка с деньгами раздулась, как беременная свинка и очень грела ее душу. Работа была совсем не тяжелой, тем более что Алексей с каждым днем чувствовал себя все лучше. Кормили прекрасно, давали и отдохнуть, и выспаться. Единственное, что напрягало – это невозможность общения. По контракту, который Вера наконец-то дочитала до конца, ее общение с другими обитателями особняка сводилось практически к нулю. При малейшей попытке заговорить с кем-либо, откуда-то сразу, как чертик из коробочки выскакивал блондин и делал запрещающий жест. Да и общаться было особенно не с кем. Прислугу меняли еженедельно, во всяком случае ту, с которой она встречалась в столовой и бесконечных коридорах. Люди менялись с такой быстротой, что даже невозможно было запомнить лица. Только Глеб был постоянен, как осенний дождь, но Вера его побаивалась. Он был очень странным. За тот месяц, который они общались, врач очень постарел. Седая борода, длинные патлы неухоженных волос, бегающие лысые, безресничные глазки, огромные шаркающие ступни. Да и пахло от него неприятно – тиной что ли, или землей… Так пахнет на кладбище весной, оттаявшая могильная земля имеет особый аромат, слегка сладковатый, даже приторный. Вера старалась встречаться с ним как можно реже, но работа все-таки была работой. А он внимательно за ней следил. Раз в неделю он худым длинным пальцем с крючковатым ногтем манил ее к себе и тщательно обследовал. Проверял пульс, давление, зрачки, заглядывал в рот. Она старалась дышать через раз, смотреть в сторону, как побитая собака, но отстраняться не решалась – эти действия семейного доктора тоже были регламентированы контрактом. После осмотра Глеб удовлетворенно вздыхал и указующе махал в сторону Алексея. «Иди, работай», – голос его был скрипуч, но доволен, и Вера старалась как можно быстрее убежать.

А вот около Алексея она старалась задержаться как можно дольше. В мужчине с блестящими глазами, начинающими отрастать усиками и такими, до боли и сладкого замирания в сердце, кудрявыми волосами, вдруг начал проявляться, как негатив на старой фотографии, тот самый, ее забытый, но самый любимый безалаберный Алешка. Он уже легко приподнимался на кровати, чуть усмехался, когда Вера подносила к его губам белую чашку с гранатовым соком, делал пару глотков и вдруг становился похож на вампира с ярко-красным ртом и бледной до синевы кожей. Потом он слегка отталкивал Верину руку с напитком и сильно сжимал пальцы другой руки на ее запястье. Вера ойкала, но терпела. И каждый раз, когда он стискивал ее руку так, что потом на коже появлялись синяки, Вера замирала, как обморочная, и у нее кружилась голова. Сильно, почти до дурноты. И трепыхалось сердце, билось о ребра, стараясь выпрыгнуть. Да еще так пах гранатовый сок – противно, сладковато, горячо…

– Это особые гранаты, не вздумай пробовать, они на вес золота. Потом не расплатишься, вся ты, вместе с требухой, зернышка из них не стоишь.

– Я и не собираюсь! С чего ты взял!