— Мне, России необходимы, такие подданные иудеи, которые искреннее, честно ей бы служили, наравне с другими. Не жалели сил, денег и даже жизни. Как это сейчас делают многие, в том, числе и я сам. Я сам здесь, мои сыновья и братья. Как видите я не жалею себя, своих родных, и даже… генералов. Никого, ради достижения цели, результата. В данное время — это успешное завершение войны., -твёрдо говорил я, смотря прямо на Гинцбурга, уверен мой намёк им был понят. Тем более, что с марта шла проверка подлинности разрешений для проживания за чертой оседлости. Уличённые в нарушении получали большие штрафы. Теряли деньги, недвижимость и имущество заработанные и приобретенное за это время и выселялись обратно. Кто не мог уплатить штраф сразу, того ждал срок и опять-таки штраф поменьше. Кроме того, запрет на получения разрешения проживания за чертой на двадцать пять лет тем, кто попался и членам их семьи. Тот кто из евреев помогал органам в выявлении нарушений и нарушителей получал снисхождение. Совершеннолетние дети могли остаться при условии принятия православия. Гинцбург не мог не знать об этом. Да, это было давление, но, мне нужно было как можно быстрее начать решать еврейский вопрос в положительную сторону для меня и для другой стороны тоже. И опять же деньги.

Так же полиция, жандармы проводила рейды против воровских кагалов, контрабандистов, от Балтики до Одессы, и тут под удар попадали не только еврейские ОПГ, а, все «воровские артели», шайки и прочий криминал. Профессиональные попрошайки и босяки тоже шли под жернова. Военное положение отличный повод, объявить криминал независимо от национальности и вероисповедания внутренним врагом, врагом империи. Что, впрочем, так и есть. В стране будет больше порядка и спокойствия, доверия к власти, казан получит деньги, а стройки империализма рабочие руки.

— А, ведь, вы, можете стать кем-то вроде Моисея… для евреев России. Войти в историю не как самый богатый еврей России или тем, кто из миллионщика стал каторжанином. А тем, кто начал менять судьбу евреев… и может даже не только в России. И добиться успеха не только в виде денег, но, как вы, сами сказали, благих дел, — сказал я. И густые брови Гинцбурга невольно поднялись высоко вверх.

— Да, пророком Моисеем. Спасти, вывести свой народ из плена…нет не из русского плена, а, плена заблуждений, от том, что они живут в России как в плену. Хотя это далеко не так на самом деле. Особенно если сравнить с пленом египетским и вавилонским для евреев. Или с их жизнью в Европе несколько веков назад. Если вас услышат ваши соплеменники, а через вас меня и примут условия, то положение дел для евреев в России начнёт улучшаться, постепенно, но, верно. И, запомните, господин Гинцбург, торг… неуместен, — голосом и взглядом я обозначил это положение.

— Либо вы принимаете условия, либо нет. Да или нет! Судьба иудеев России находиться в их собственных руках, она будет от них самих же зависеть. От принятого ими решения в ответ на предложение. Вы и те, с кем вы будете говорить об этом, должны ЭТО понять. И не делать сразу и потом виноватыми всех, кроме вас самих.,-подводил я к концу по сути не беседу, а, монолог с постановкой задачи.

— Вы, готовы, господин, Гинцбург к этому? Мне нужен ответ сейчас, да или нет? — давил я.

— Вам, полчаса на раздумья. Вас проводят в отдельную комнату и вызовут вновь для ответа ко мне.

После этого его проводили в эту самую комнату. Если не он, найдём другого, проблем в России с умными евреями, которые не отказываются от предложений сделанных им императором России не было.

Е́взель Гаврии́лович Ги́нцбург был конечно умным человеком и в обозначенное время сказал мне «да». А потом у этой матёрой акуле-капитализма аж сбилось дыхание, когда он услышал от меня условия.

— Вы, ещё можете оказаться. Как говориться, «свято место, пусто не бывает»., -сказал я ему, глядя на его растерянное лицо. Тут я погрузился в бумаги, а, он остался стоять. Через несколько минут я поднял на него взгляд.

— Я готов, Ваше императорское величество, — уже спокойно и твёрдо ответил он.

— Отлично. Ответ, я, жду как можно скорее. Не тяните. Отправляйтесь в путь немедленно и займитесь этим делом. Всех денег не заработаешь, — был ему мой ответ. И посланник убыл к своему народу, чтоб сообщить для него благую весть о том, что скоро могут наступить новые, лучшее времена в жизни евреев России. Или наоборот, могут и не наступить.

Потом я узнал, что Гинцбург после встречи на свои деньги открыл в Симферополе госпиталь на триста мест, снабжал его всем необходимым. И внёс в общероссийский фонд… полмиллиона рублей серебром. Да-да!!! Полмиллиона. Надо понимать это десять процентов от всего, что есть у него, наверное. Это вызвало конечно большой резонанс. Ну, не хочет человек на каторгу, а может и на эшафот с конфискатом. Может всех откупщиков пропустить через воспитательную беседу? Их чуть за две сотни человек. Алекса́ндр Макси́мович Княже́вич, тогда, очень сильно меня полюбит. Ха-ха! На откупщиков уже пошла охота. Им тоже будет дан сигнал и возможность в ответ принять правильное решение.

— Об этом всё!!! Больше не говорим. А на передовую, ты, попадёшь и не раз. Захочешь пострелять, постреляешь. Но, в бой не пойдёшь. Хоть и подполковник. Ты штатский человек. А твоё перо, талант России и мне нужнее, чем твоя героическая гибель, — так шёл у меня разговор с Алексеем Константиновичем Толстым. Другом детства Александра Второго. Который сидел напротив меня с недовольным лицом. Он, узнав, что Александр в Крыму оставил свои дела в ополчении и приехал сюда.

— Другое, занятие у тебя будет на войне. Не менее важно, чем в бой ходить. Ты, поэт, и хороший поэт, писатель. Вот, напиши рассказы, очерки, поэму про русского человека, русского солдата на войне. Расскажи о нём, покажи его со всех сторон.,-начал я его подводить к главной теме разговора.

— Ты, Алексей Константинович, когда пообщаешься с солдатами поближе увидишь сам, что, это за люди. Сколько в них всего, силы сколько. Россию увидишь в них.

— Я, даже тебе главного героя придумал. Василий Тёркин. Хороший солдат, человек, балагур и весельчак в меру и в тоже время скромный, лишнего себе не попросит, но, и своего не упустит. Далеко не трус, когда надо выйдет охотником в числе первых и в тоже не лубочный герой одним махом, — говорил я, а Толстой смотрел на меня.

— «Бой идёт святой и правый. Смертный бой не ради славы. Ради родины своей». Такие мне строки пришли. Используй их пожалуйста, — попросил я, взяв их у великого Твардовского немного изменив.

— Поэму о войне, простом солдате? А ведь до этого никто не писал подобное, — задумчиво сказал Толстой.

— Почему? Писали, — сказал я.

— Кто!?

— Гомер. Илиаду, — был мой ответ. И я сам начал смеяться первым своей шутке.

— Да, Лермонтов «Бородино» нам дал, а, ты, поэму напиши. Настоящий поэт он про простую жизнь и людей должен уметь. Пушкин Онегина, ты, Василия Тёркина, — раззадоривал я Толстого. Гомер, Пушкин, Лермонтов, Твардовский достойный ряд, чтоб встать рядом. И было видно, что он, поэт Толстой, начинает загораться моей идеей. Так, то лучше. А то собрался он, церемониймейстер двора, что по табелю о рангах равно подполковнику в бой идти. А Князя Серебрянного, «Колокольчики мои, Цветики степные! Что глядите на меня, Тёмно-голубые?» Кто будет писать? Пушкин что-ли!? А на меня смотрел автор надеюсь этих будущих строк. Изучал. Александра он то хорошо знал, с детства, на себе даже катал по Зимнему дворцу во время игр.

— Да, Алексей Константинович, другим я стал. Не совсем я тот Александр, которого ты знал, — пошёл я в атаку, чтоб лишнего не надумал обо мне Толстой.

— Ты, сам здесь станешь другим. Более настоящим, что ли. Ты ещё в состоянии живёшь ДО войны, а я уже на войне. Ты поймешь о чём я. Повоюешь, пообщаемся с севастопольцами. Сам поймёшь, объяснять не буду. Поймёшь, обдумаешь, напишешь. Ты сможешь, я знаю, — говорил я молчавшему поэту и человеку, который Россию любил больше себя.