Класс пришел к складу, сторож отворил широкие кованные двери и пустил делегацию. Склад был пустой, хлеб уже посеяли и на потертом, во многих местах пробитом полу валялись куски мешковины, старое автомобильное колесо, куча старой пересохшей конской упряжи, какие-то куски досок, масляные тряпки.

Учитель распорядился мальчикам выносить старье и складывать за складом в канаве, а девочкам подметать мелкий мусор и складывать в мешки.

Ваня носил доски, перетаскивал с места на место какие-то железяки, видимо выбитые из стен, но не пригодившиеся. Но самое главное, он смотрел на верх. Изнутри склад был выбелен, но на потолке почему-то были нарисованы какие-то люди. Все в длинной одежде, у многих в руках книги с непонятными буквами. Разглядывая их, Ваня остановился.

– Что, Чернов, – окликнул его учитель, – смотришь на пережитки прошлого? И очень зря.

– Да я и не смотрю, – ответил было Иван.

Но учитель вдруг заподозрил неладное и продолжил.

– Это, дорогой ты мой товарищ, пионер Чернов, все глупость и мракобесие, – кладя Ване руку на плечо начал учитель. – Вон видишь тетка стоит, голову наклонила. Так эти самые попы-мракобесы считали, что она сама, без мужа родила целого Бога. Вон он там, на половину замалеванный. Говорят, что он по земле ходил, мертвых мол воскрешал, слепых там разных лечил. А потом его свой же друг предал, и его римляне к кресту прибили. Вон там смотри слева. Как ты считаешь, если бы он был Бог, такое бы можно было с ним сделать?

Ваня пожал плечами.

– Верно товарищ Чернов. – вокруг стали собираться пионеры и тоже поглядывали туда, куда указал учитель. – Так вон те люди, которые с ним ходили и считали его своим учителем и спасителем, потом всем рассказали, что он, три дня будучи мертвым ожил и на небо улетел. И попы в этой церкви народ учили, что и мы так должны.

– А почему он не сбежал от тех, кто его судил? – деловито спросил Ваня, рассказ учителя как-то очень бегло описывал то, что было нарисовано на потолке и стенах.

– А он якобы думал, что тем самым всех людей спасает, – рассмеялся учитель и окинул взглядом всех собравшихся. – Но нам, коммунистам и комсомольцам, не нужны такие милости. Мы сами построим свою жизнь и создадим новое общество.

– Точно, – подхватил кто-то из ребят. – А всяких там колеблющихся и слабохарактерных мы в раз вычистим.

Класс загалдел. Ваня не слушал, он взял очередную доску и понес выкидывать. Теперь он старался работать и не останавливаться, но украдкой посматривал на расписной потолок. Вспоминая слова учителя, он никак не мог сопоставить его с картинками. Да и картинки казались не связанными друг с другом. Ваня никак не мог связать их в одну историю, как бывает на агитационных плакатах. Где сначала буржуи, потом революционные матросы, а потом светлое будущее. Он то и дело ловил уже знакомые лица. Но яснее не становилось.

Наконец, субботник кончился, учитель всех распустил по домам. Правда перед этим он поручил троим ребятам подготовить к понедельнику доклад на тему церковного мракобесия и пережитков поповской жизни. Ваня обрадовался, что его в докладчики не назначили, но вида не показал, к тому же возникла возможность подумать над этой историей.

Однако, в понедельник, никакого доклада не случилось, потому что за день до этого черная тарелка радиоприемника передала обращение Молотова к гражданам Советского Союза.

С первых же дней войны, жизнь в деревне совершенно изменилась. Почти всех мужиков призвали в красную армию. А Ваниным одноклассникам пришлось заменять их на колхозных работах. Ивана приставили на помощь к плотникам в колхозных мастерских.

Первый военный год прошел тяжело. Почти всю наличную скотину свели на мясо, потому что оно стало важнее молока. Все что росло на полях бесконечными караванами тянулось к фронту. А оттуда все летели и летели бумажки, от которых женщины становились черными и молчаливыми.

А на второй год умер дед Афанасий. Гроб деду Ваня сделал сам из остатков горбылей и брусков. На похороны приехала из города Ольга Макаровна, мать Ваниного отца. Мать знала ее плохо, потому как с Павлом они расписаны не были. И хотя Павел Ваню признавал, и даже приезжая привозил подарки, особой тяги к сыну не испытывал. Почти все время он жил в городе и работал на фабрике.

Оказалось, что отец пропал без вести, под Ленинградом.

– Вот что, Настасья, – после поминок сказала матери Ольга Макаровна. – Переезжать вам отсюда надо.

– Куда же это? – удивилась Настасья.

– В город, – решительно ответила Ольга Макаровна. – Ты знаешь, промеж нами всякое случалось, но я в ваши с Пашкой дела не лезла, может и зря, что не лезла. Да только сейчас не время старое поминать. Вон у тебя и Иван подрос. А война поди еще год не кончится. Тогда и ему повестка придет.

– Да как же это переехать? – удивлялась мать. – Тут хозяйство, а у вас, чем жить?

– А так. В городе несколько эвакуированных заводов запустили. Рабочих не хватает. Открыли школу для рабочей молодежи. Кормят, учат, общежитие. Выучится Ванька на токаря или на литейщика, глядишь и бронь получит.

– И то верно, – покосилась на сына Настасья. Почитай последний мужик в роду и остался.

Еще пару дней мать колебалась, по потом поддалась и, выправив к колхозу документы, поехала в город вместе с Иваном.

Ольга Макаровна не обманула. Работа нашлась быстро. Мать устроилась на швейную фабрику, а Ивана взяли разнорабочим на эвакуированный машиностроительный завод. Литейщик из Ивана не вышел, и он пошел учится на токаря. Учились прямо на заводе. То по утрам, то вечерами. Ваню приставили к пожилому усатому мастеру, Петру Гавриловичу. Был он старым рабочим, всю жизнь прожил бобылем, но дело свое знал. А так как Иван успел освоить в колхозе плотницкое дело, то и токарную науку от своего наставника перенял по четвертому разряду.

– Давай, давай, парень выходи в люди, – подтрунивал над ним Петр Гаврилович, глядя как Иван, высунув язык примеряет штангелем очередную деталь.

Бронь Иван не получил, да и не особенно старался, хотя план выполнял на сто пять процентов. Несмотря на это, в конце сорок третьего года Ивану пришла повестка в военкомат.

В те годы все происходило так быстро, что удивляться не было времени. Уже через три дня поезд вез рядового Ивана Чернова на запад мимо разорённых городов, через реки, текущие с севера на юг или с юга на север.

На фронт Иван попал не сразу, а почти до апреля сорок четвертого года, провел в запасном саперном полку, под Воронежем. Суеты хватало и там, и ни о чем кроме военной науки думать было некогда.

Только один раз Ивану приснился дед, каким он помнил его за день до смерти. Дед уже не вставал, но все равно улыбался всем, кто к нему приходил. Ваньку он по долгу держал рядом и требовал рассказывать деревенские новости. В такие минуты Ивану казалось, что дед вот-вот встанет. Но так не произошло.

В самый последний день, дед вдруг снова заговорил с внуком, как тогда в лодке.

– Ты, Иван, всегда помни, – говорил дел крепко держа внука за руку. – Что бы не случилось всегда помни, что Бог тебя любит и всех любит, и ты должен любить. Иначе никак нельзя, без любви все зря, все пустое. а с любовью ничего не страшно. Ты с ней как в танке.

Иван думал, что дед уже заговаривается, но память сама все запомнила.

Именно таким дед и вспомнился Ивану перед отправкой. И всю ночь Иван ворочался, силясь в голове понять, что же это за такая любовь, про которую говорил дед. Вспомнил он и то, как дед говорил обращаться к Богу за помощью. Как можешь, хоть самодельно. Только искренне. И тогда Ваня обратился.

Это было сложно. Слова получались не связные, то через чур простецкие, то наоборот мудреные. И Ваня думал, что обратись кто к нему с такими словами, он бы ничего не понял.

До утра он ворочался, то растягивая свою самодельную молитву до такой степени, что потом сам не мог ее повторить, то сжимая до двух трех слов. Наконец за минуту до подъема, он оставил это дело и сказал просто: «На тебя надеюсь, Господи».