Серафима Ананасова
Зачем сожгли моё чучело
Потребность вываливать на всеобщее обозрение неприглядную правду о себе – это самобичевание или самолюбование? Какая разница. Мне в любом случае будет приятно вывалить на вас всё это. А с тем, как будет вам, разбирайтесь сами.
У каждого повествования должен быть смысл. Сюжет, который ведёт тебя, по пути нашпиговывая «пищей для размышлений», идеями, над которыми ты должен задуматься, которые ты переваришь или срыгнёшь – это не имеет значения. «Автор ставит вопрос». «Автор поднимает тему». «Автор хотел сказать».
Я ничего не хочу сказать. Это просто история. Отрезок. Хаотичный набор событий, игральные кости упали так, а не иначе, одна из сотен комбинаций, данность.
Вокруг так много смыслов. Просто переизбыток величайших открытий по части человеческой жизни и её назначения. Сотни психологов, тысячи видеоуроков, полчища коучей и бесконечное множество статей о самопознании.
Проживи счастливую жизнь. Будь счастлив.
Но спроси двадцать случайных людей о том, что такое счастье, и половина из них промычит что-то невнятное, а половина назовёт абсолютно разные вещи. В основном, предсказуемые.
Дом у моря. Семья. Путешествия. Много денег.
Много ли вы встречали настоящих психов? Не этих, картонных безумцев, которые в какой-то момент решили, что психическая болезнь сделает их особенными и выделит из толпы. Они прочитали множество статей о биполярном расстройстве, депрессии, ОКР и шизофрении, они бесконечно жалуются на симптомы, вычитанные в этих статьях – и они действительно их у себя находят. Они даже принимают таблетки и отваливают огромные деньги за сеансы психотерапии, на которых смакуют подробности своего детства и, с ненавязчивой подачи ласково улыбающегося душеведа, находят корень всех проблем в том, что из семьи ушёл отец.
Да кто вообще рос с любящим отцом? Это ведь какая-то отдельная социальная группа. Особая прослойка общества. Недосягаемо Полноценные Люди.
И они, и Картонные Психи, и Непоправимо Помешанные, все они – Потребители Смыслов.
Те, кто продают эти смыслы, просто торгуют случайными ключами от вполне конкретных дверей.
Куда честнее торговать фантазиями. Да только в мире, где рассказаны тысячи сюжетов о тысячах придуманных миров, о чудищах и инопланетянах, о параллельных вселенных, вампирах и школах волшебства, настал переизбыток вымысла.
Теперь нужна только искренность. Неприглядные откровения. Честность без убогих попыток анализа, попыток оправдаться и подведения случившегося под общий знаменатель Великого Вопроса или Великого Смысла.
Нужна мерзкая, грязная, тошнотворная, постыдная правда.
Самый желанный деликатес.
* * *
«Заткнись, заткнись, заткнись, я больше не могу слышать музыку».
Он играл на гитаре часами. Перебирал струны, пытался что-то сочинить или просто тренировался, я не знаю. Эти монотонные, однотипные мелодии, они сменяли одна другую, поначалу ты мог их различать, но спустя час они сливались в один невыносимый звук. А он сидел всё с такой же непроницаемой рожей. Возможно, кайфовал. По этому блёклому лицу невозможно ничего прочитать.
«Ещё минута, и если он не прекратит, я вырву у него эту гитару и отнесу на помойку. Даю ему ровно минуту».
Звук входящего сообщения на его компьютере. Там сейчас открыта моя страница, значит, пишут мне.
– Посмотри, кто мне там пишет.
– Встань и посмотри. Или в телефоне посмотри, где твой телефон?
– Не знаю. Просто обернись, это так сложно?
Он морщится и, не откладывая своей поганой гитары, оборачивается. Молчит дольше, чем нужно, чтобы прочитать, кто пишет.
– Ну?! – я теряю терпение, но даже нахлёстывающая злоба не придаёт мне физических сил.
Я так устала, хотя толком ничего не делала сегодня. Как и вчера. Как и позавчера.
– Тут… Это. Слушай, лучше подойди сама.
– Ты издеваешься надо мной?
– Подойди.
Я встаю с кровати. Тело вялое, набитое поролоном. Я всё время лежу. Ничем не больна, но всё время лежу.
Раздражённо отталкиваю его плечом, протискиваюсь к компьютеру. Яркий свет монитора режет глаза. Щёлкаю мышкой, щурюсь.
«Слушай. Походу, Олю убили».
Автор сообщения – Макс. Мой приятель из родного города.
Никаких мыслей вроде «он что, прикалывается?», «он обдолбался?» Я поверила в первую же секунду. Это не огорошило и не парализовало меня. Кажется, моя подруга Оля мертва.
Я открываю диалоговое окошко и пишу: «Как это случилось? Давно? Кто?»
Мне нужны подробности. Мне действительно любопытно. Не каждый день получаешь такие новости.
Пока Макс печатал ответ, я повернулась к Матвею. Снова эта постная мина и томные глаза с внешними уголками, опущенными вниз. Полгода назад я повелась на эти глаза, они казались мне загадочными, я ожидала найти в них какую-то непонятную мне мысль, мечту. Но за поволокой не скрывалось ничего.
Он молчал, ожидая, что я сама как-то прокомментирую происходящее.
– Мою подругу убили. Не знаю, кто и как. Сейчас расскажут.
Матвей отложил гитару. Кому-то нужно умереть, чтобы он перестал бренчать.
– Вы близко дружили?
Я не знаю. Близко ли мы дружили? Мой бывший парень ушёл к ней, но потом бросил и её. Сначала я её ненавидела, а потом, как это часто бывает, мы сошлись на общем интересе: ненависти к тому, кто кинул нас обеих. Мы бродили по городу целыми ночами. Она рассказывала о нём, и я рассказывала о нём. Мы пили вино, лёжа на теннисном столе, а потом шли к ней и спали под одним одеялом, обнявшись. Несколько раз мы целовались, но не из-за страсти, а ради интереса. Близко ли мы дружили?
– Достаточно близко, – ответила я и повернулась к монитору.
«Да мы пока сами толком ничего не знаем. Её нашли дома, с проломленной головой. Пока это всё. Думаю, скоро нас всех на допросы потащат».
Мы с Матвеем лежим на кровати. Темно, за окном ливень, настолько сильный, что видно только размытые пятна фонарей. Пелена. Я лежу у него на груди, мне так спокойнее и теплее. Большую часть времени он вызывает у меня только раздражение, но не ночью, когда вокруг темень, за окном водопад, а за двести километров отсюда в морге лежит моя мёртвая подруга.
Зачем им вызывать меня на допрос? Что полезного я им скажу? Я не видела Олю с тех пор, как поступила в универ. У меня другая жизнь, и я ни капельки не скучаю по старым знакомым. Это была та ещё компашка.
Нас мало что объединяло, кроме того, что каждого отвергли все остальные компании подростков. В школе меня терпеть не могли, у себя на районе друзей я тоже не завела. Не то что бы я стремилась – я понятия не имела, о чём говорить с упырями и упырихами, хлещущими пиво, гогочущими и сосущимися в тёмных подъездах. Это вызывало у меня неосознанное отвращение, оттого вдвойне смешно, что в итоге я прибилась к точно таким же отщепенцам, только разряженным в яркие шмотки.
Пирсинг, разноцветные волосы, значки, вещи в чёрно-розовую и чёрно-белую шашечку. Тогда мы были ещё с чистой кожей, без татуировок. Мерились количеством и оригинальностью проколов на лице. Губы, брови, нос. Щёки. Язык. Уздечка под языком.
Мы пили дешёвые коктейли, смесь спирта и очистителя стёкол с ягодным привкусом. Потребляли их литрами. За вечер на человека уходило по шесть-семь банок. Я не спрашиваю себя, откуда у меня гастрит.
Мы трахались друг с другом, особо не переживая насчёт венерических болезней или того, какое это производит впечатление. Менялись партнёрами, как в свингер-клубе. Да мы и были свингер-клубом. Я не могу вспомнить ни одного нашего разговора хоть о чём-то: музыка, фильмы, книги, да хоть что-нибудь. Мы трахались, а затем обсуждали: как, когда и с кем.
И мы действительно мнили себя лучше гопников, которые тусовались у пивных киосков, гоготали и начищали друг другу морды. Мы считали их отбросами, выродками. Ровно то же самое они думали о нас.
Мне удалось вырваться и свалить, но болото позвало меня обратно.