– Врешь ты все! – снова выкрикнула девушка. – Для себя стараешься, злобу свою питаешь, погубил душу свою светлую колдовскими вещицами! Мама никогда бы…

Издав какое-то нечленораздельное восклицание, Товит с силой швырнул дочь перед собой. Та вскрикнула от боли, прокатившись по гладкому полу, и толком не успела подняться, как отец уже оказался рядом – и, схватив за косу, с силой запрокинул Арвеле голову.

– Не смей так со мной разговаривать, гадина! – прошипел он, склонив искаженное злобой лицо над дочкой.

Да полноте, над дочкой ли? Это какой же отец с родной кровинушкой так обращаться станет?.. Первым порывом Садко было броситься в бой, вырвать девушку из лап чудовища, он даже дернулся… но не успел.

Арвела попыталась ударить отца, даже руку занесла, и тут грянул голос Товита:

– ЗАМРИ!

Садко не сразу сообразил, что не способен шевельнуться. Он все понимал, все осознавал, но не мог двинуть и пальцем. Замерла и Арвела – как изваяние, с поднятой в замахе рукой.

Пухляк же выпрямился, убирая ладонь от оберега на груди, и неспешно поправил кушак.

– Не учишься, – повторил он чуть спокойнее, хотя смуглое его лицо потемнело, а ноздри раздувались. – В кого такая пошла, не возьму в толк! Хорошо мать твоя не дожила – не увидит, в какую гадину ты превратилась!

Ошарашенный внезапным пленом Садко раз за разом пытался пошевелиться, но никак не выходило. Получалось только моргать да мышцами лица шевелить. Мог ли он говорить – капитан проверять не решился, чтобы себя не выдать.

– Ты нелюдь, – прорыдала девушка, невольно давая ответ, – чудовище…

– Чудовище, говоришь? – зло прищурился в ответ Товит. – Прикажу тебе, и сама пойдешь к морякам в покои, сама проследишь, чтобы истуканы их в пещеру снесли да навеки в воде упокоили. Кто ж из нас тогда чудовищем станет?

Арвела плакала, слезы ее катились по лицу градом.

– Куклой меня послушной хочешь видеть? Так почему разумом моим не владеешь? Почему не управляешь, как прочими? Зачем говоришь со мной как с дочерью… а не как с истуканом?

Внезапная догадка заставила бы новеградца хлопнуть ладонью по лбу, если бы он мог сейчас двигаться. Выходит, по-разному голос Товита работает. Когда медом льется – усыпляет, разум туманит, а когда громом гремит – лишает движения тело. Как же у него это получается? Выходит, он что-то вроде обаянника, но только не для зверей, как Витослав, а для людей? Никогда раньше Садко про таких не слышал.

– Думал, – тем временем рычал хозяин острова, – коль в достатке и богатстве будешь жить, так ласковой да послушной станешь, а ошибался. Стоило подрасти – будто белены объелась. И ладно бы сидела смирно, ан нет – все в дела мои лезть пытаешься. Так что да, ты права. До тебя мне дела нет. И жива-то до сих пор лишь потому, что кровь мою в себе носишь. Придет срок, выдам тебя за нужного мне правителя, а там поглядим.

Он звучно усмехнулся, склонился к дочери, заглядывая ей в глаза.

– А что до разума твоего, так ежели пичужку поймать и слишком сильно кулак сжать, она умрет. Да и что мне в смерти твоей? Вот ежели в клеть посадить да то и дело дверцу приоткрывать… Чтобы думала птица, будто освободиться может. Чтобы билась, и трепетала, и пыталась коготками своими царапаться… То ж веселее будет, душа моя. Впрочем, – он выпрямился, – лопнет мое терпение, так и сделаю – будешь у меня истуканом ходить. Так что не искушай!

– Раньше ты не был таким… – было видно, что слова отца ранили Арвелу больно. Смяли ее, вонзились в сердце острее, чем нож каленой стали. – Проклятый колдун. Проклятые черные побрякушки. Проклятое золото.

Колдун… черные побрякушки… Двигаться Садко не мог, а вот смотреть – смотрел. Взгляд уперся в оберег, изображавший кричащий месяц. Так-так, зачарованный предмет это, не иначе. Уж не он ли позволяет Товиту людей воли лишать? Теперь новеградец присмотрелся внимательнее и к другим украшениям хозяина острова. Прежде-то думал, мол, блажь это все, ну любит человек нарядным ходить, что с того? Но тут он наконец-то приметил, что цацки эти – формы причудливой, некоторые и на украшения не похожи, больно уродливые, а иные… иные даже чуть светятся. Ох ма, да он же весь амулетами обвешан!

– Нет, все же дура ты набитая, – хмыкнул бывший купец. – И нянька твоя ученая – дура. Если б не дела – сам бы твоим воспитанием занялся, а сейчас уже поздно. Ты теперь слов не понимаешь, только дела, да?

– Твои дела – черные, а сам ты не заметил, как подался в услужение Чернобо…

Договорить не успела – Товит наотмашь ударил ее в лицо кулаком. Садко почувствовал, как у него от гнева вспыхнули щеки, а в глазах помутилось. Попытался дернуться – тщетно. Горячая ярость захлестнула резко набежавшей волной. Ах ты, паскудник! Ну дай я до тебя доберусь…

Голову Арвелы от удара увело в сторону, но она по-прежнему стояла на коленях, как статуя, не в силах двигаться. Как и капитан. Почему же этот гад ползучий раньше голосом своим приезжих гостей не обездвижил? Или не велел на гору всем скопом лезть? Похоже, не всемогущий амулет у Товита на груди висит, есть у него какая-то слабина. Разобраться бы, какая, да воспользоваться…

Тем временем мерзкий пухляк двумя пальцами развернул лицо дочери к себе, потряс перед покрасневшими от слез глазами амулетами, что висели у него на запястьях.

– Никак ты в толк не возьмешь, что мы живы только благодаря этим «проклятым черным побрякушкам», да? Тот колдун нам великое сокровище оставил! Ты мала еще, не понимаешь мира большого. А я – понимаю. Нас бы давно тут всех вырезали. Ведь такое сокровище под боком, гора золотая! Еще и дворец чудесный, и сам остров богат на дичь да улов! Лакомая добыча для любого головореза. Что случилось бы, не прибери я к рукам все это колдовское добро?

– Жили бы как все, – глухо отозвалась Арвела. Казалось, будто удар отца ее не удивил и не расстроил, будто привыкла она к такому обращению…

– «Как все», – передразнил Товит. – Когда я с дедом твоим, душегубом, расправился и на матери твоей женился – жили мы «как все». Тебя зачали, думали, бед знать не будем, золота наберем – заживем! Уже хотели ко мне на родину, в Славию, ехать…

Садко ошарашенно моргнул. Так он все же из Славии! Теперь понятно, почему так складно языком владеет и почему они сейчас на нем говорят. Видать, родом мерзавец из южных царств Золотой Цепи, но как же его сюда занесло, в такую даль?

– …и что, как судьба распорядилась, забыла? – зло спрашивал дочь Товит, вышагивая взад-вперед. – Ну?! Радмила тебе не рассказывала, чем дело закончилось?

– Она мне много чего рассказывала…

– То-то же. Кабы не удача, погубил бы нас всех тот колдун. А теперь нам никакой враг не страшен!

– Про деда-душегуба она мне тоже рассказывала. Только неужели ты не видишь, что сам таким же стал? Если не хуже…

Хозяин острова вдруг замер на месте.

– Ты меня с тем чудищем не сравнивай! Я в другие страны за работниками не езжу, только чужаков-захватчиков незваных на золотую гору посылаю!

– Отпусти их, – устало прошептала девушка.

– Каждый раз… – покачал головой проклятый пухляк. Говорил он с таким сожалением, что трудно было не поверить в его искренность. Но Садко слушал и чувствовал, как холодный пот стекает по спине и жжет раны от птичьих когтей, как мурашки бегут по плечам, как во рту горько становится от ярости. А хозяин дворца продолжал: – Каждый раз ты за них просишь. Все спасти заезжих пытаешься. Родного отца на чужаков размениваешь.

– Я о душе твоей пекусь, – снова заплакала Арвела. – Черная волшба тебя с ума свела. Я в книгах читала, пыталась тебе объяснить, да ты не слушал…

– Чужакам до тебя дела нет, – будто и в этот раз не услышал ее Товит. – Каждый раз объяснять тебе приходится.

– Не чужаки они! Из Славии, как и ты!

– Не все, – живо возразил пухляк. – Да и что с того, что они из Славии? Надо их отпустить восвояси? Может, еще кораблю их дать уйти? И что же случится тогда?

– Люди живы останутся, отец. Грех на душу не возьмем.