На торжественной линейке тётке вручили благодарственное письмо за хорошее воспитание Беллы. В ответном слове тётка поблагодарила школу и объявила, что её племянница исполнит для любимых учителей песню «То берёзка, то рябина»…

– Ужас! – воскликнула Света.

– И что тут такого? – возмутилась Любовь Ивановна.

– А ты, Света, что бы сделала, если бы тебя на выпускном так выставили? – вкрадчиво спросила Белла, обозлившись наконец на Любовь Ивановну, которая вбила себе в голову, что юная Белла – неблагодарное дитя, а тётка в своём праве.

– Ха! Ну, не застрелилась бы! Но тётке бы мало не показалось!

– А я не осмелилась ослушаться. Подталкиваемая тёткой, споткнулась на ступеньках к сцене и потеряла одну балетку. Остановилась, поискала её глазами, не нашла, скинула вторую и вышла к микрофону босиком. За пианино усаживалась тёткина приятельница, учительница пения. Я ей: «Без аккомпанемента буду». Но она упрямо застучала по клавишам вступление: «Та-та-та тата-тата!» Я молчала. Она кивнула и опять: «Та-та-та тата-тата!» И я вдруг вспомнила песню, которую тётя Маруся за шитьём часто пела. И вместо тоненького голоска запела на низах: «Со младых-то лет сиротинушке у чужих людей жить из милости…» И замолчали парни, которые заржали после тёткиного объявления. И смутились учителя, которые всё видели, но, в отличие от воспитателей детского сада, никогда не пытались воззвать к тёткиной совести. Словом, на следующий день тётка забрала мои документы и собралась везти меня в училище. Только по дороге споткнулась и растянула связку, поэтому отправила меня одну. А тётя Маруся доехала со мной до райцентра и посадила на проходящий автобус до Новогорска, где встретила меня её подруга, она же и в педколледж привезла, и в общежитие определила, и в детдом на ночную подработку устроила неофициально, по чужой трудовой книжке, пока шестнадцать не исполнилось. И она после окончания колледжа меня у себя зарегистрировала. Я до сих пор у неё прописана.

– А тётка вас не искала? – спросила Тамара.

– Не знаю. Я специально телефон дома оставила. Понятия не имею, как они там. Через полгода тётя Маруся умерла, так что никакой информации о Покровском с тех пор я не имела. Я даже побоялась на её похороны приехать. До сих пор совестью мучаюсь, что не проводила в последний путь самого близкого мне человека.

– А с тётей своей выяснить отношения вам не хотелось?

– О чём? Ну, не любила она меня. И что тут выяснять? Почему в детдом не отдала? Я и так знаю: потому что садистка, ей это удовольствие доставляло. Больше ей мучать было некого, и мужа, и сына, и кошку она любила.

– А как остальные члены семьи к вам относились? И какая степень родства у вас была?

– Дядя относился никак. Сколько жила в доме, просто не замечал. А Виктор совсем маленькую бил, а потом он уехал и редко приезжал. На каникулах только… но я пряталась.

– Он старше был?

– Да, намного. Теперь ему лет за сорок. А в каком родстве с ними, я не знаю. Наверное, мать тёткина сестра… или отцова. Родная или двоюродная. Всё она мою мать проклятиями поливала, когда на меня ругалась. Ладно, как говорил один мой знакомый, близкая родня – жена и дети. У меня муж теперь. Кстати, я обещала ему пораньше прийти, мы сегодня в гости идём.

Они были приглашены в гости к его друзьям. Белла сначала отказалась, к этим людям она идти не хотела, но Егор уломал. А там после третьей рюмки кто-то и спроси, когда распишутся. А он отшутился, типа я орёл, меня в неволю не загонишь. Белла промолчала, потому что никогда сразу не отвечала, сначала просчитывала как истинный математик. Но обиделась. И минут через двадцать сказала, что пойдёт домой. С их ребятишками в коридоре парой слов перемолвилась, и тут хозяйка дома, тактичная такая женщина, сказала, что им пора детьми обзаводиться. И тут её прорвало: «Ты сапоги мои видела?» Подняла и показала правый, который с заплаткой. Вот, говорит, шестой год ношу. А если рожу, придётся босиком ходить. Так что нечего нищету плодить! Егора в краску бросило. А дома началось! Ты, дура бестактная, меня позоришь! А чем Белла его позорит? Можно подумать, он ей хоть тапки покупал? И не обязан, они же чужие люди! Как может его опозорить бедность чужой женщины?

Ей казалось, что она ведёт себя как обычно. Но её приятельница Зоя Симоновна приглядывалась-приглядывалась, а потом с вопросом:

– Дома неладно? Белочка, я же вижу, ты кислая ходишь. С Егором поцапалась?

– Две недели не разговариваем.

– Ни фига себе! У вас же однокомнатная… а спите вы вместе?

– Я ему постель на кресло-кровать выложила…

– Однако! Маманя моя говорила, что если мужик не ест дома, то питается либо в ресторане, либо в столовой самообслуживания.

Собеседница невольно фыркнула:

– А вариант анорексии не рассматривается?

– Во времена её молодости об этом заболевании не слыхали. Но сомнительно. Сколько ему, лет тридцать пять?

– Тридцать три.

– Ну вот, в таком возрасте две недели воздержания – это нонсенс. А из-за чего поругались?

– Зой, ты ж меня знаешь, я никогда не ругаюсь. А Егор тоже голоса не повышает, только ворчит. А чаще вообще обидится неизвестно на что и наказывает меня молчанием.

– А как вы миритесь потом?

– Некоторое время выдерживаю, а потом начинаю заговаривать, налаживать отношения. И получается, что во всех неурядицах виновата всегда я. Но на этот раз я всерьёз обозлилась, и говорить с ним не хочу. Только ещё больше завожусь. Вчера сказала только, что если я его так раздражаю, то пусть к маме съезжает, на фига мучиться. А он ответил, если меня что-то не устраивает, чтобы сама валила.

– А может и стоит свалить? Сколько вы вместе, пять лет? И до сих пор не расписаны?

– Психологи говорят, что, если мужик в первые полгода знакомства не предлагает расписаться, так уж никогда не предложит. У нас не союз, а просто привычка. А он, получается, это в достоинство возводит.

– Из-за чего всё началось?

Рассказала вкратце. Подруга уточнила:

– И чего ты добиваешься? Предложения?

– Нет… точно нет. Я понять хочу… зачем я ему?

– А он тебе?

– Да вот… получается, и он мне не нужен…

А потом стало не до того. Позвонила дочь тёти Марусиной подруги тёти Нины, той самой, что приютила её в незнакомом городе двенадцать лет назад: у матери инсульт. Вдвоём они, сменяясь, дежурили в больнице у её постели. Но не удержали на этом свете. После похорон она вернулась обессиленная, свалилась на диван и уснула, даже не обратив внимания на мужа, пытавшегося с ней заговорить. И наутро он по своему обыкновению замолчал. Белла сразу хотела расставить все точки над «и», но уже опаздывала на уроки, поэтому отложила разговор на вечер. И вечером он не пришёл. Было это неприятно, но звонить она не стала ни ему, ни свекрови.

А назавтра, в субботу, выходя из ворот школы, она столкнулась с Виктором.

Шок. Ну, выкинула же их из головы! Только в последнее время, встретив знакомцев по Покровскому, пришлось кое-что проговорить. Теперь уж никто не знает о её сиротском детстве. Немного Зое когда-то рассказала, да Панафидиным на днях. После смерти тёти Нины все связи с Покровским обрублены. Но ведь не зря Зюкины тут появились, явно Любовь Ивановна влезла. За что она так с ней?

Белла развернулась и попыталась его обойти, но Виктор ухватил её за рукав куртки. Дальше какой-то сумбур: Белла грозилась позвать охрану, Виктор предлагал зайти в кафе и поговорить, Белла вырывалась, некстати появившаяся Зоя стала уговаривать её пойти в кафе и выяснить, что понадобилось родственнику, но Белла ответила, что её не интересует, что может понадобиться этим упырям, и вообще, она торопится. Вырвалась наконец и свернула к дому молодых Панафидиных.

Тамара удивлённо воскликнула:

– Ох, как ты всё успеваешь? Я слышала, ты за больной родственницей ухаживаешь!

– Когда ночами в больнице дежурила, рукоделием занималась, дремать же нельзя. Ирочка, проснулась? Давай маскарадный костюм мерить! И вот ещё шапочка еловая конусом и со звездой. Не то Робинзон Крузо, не то Верка Сердючка.