– Из этих ружей ещё стрелять надо уметь, – возразил Меньшиков. – Зачем они нужны в первой линии со своими абордажными пиками? На пушки взгляните. Откуда они их взяли? К станкам верёвками прикручены. А зарядные ящики из какого хлама сколочены? Впрочем, стрелков можно выделить. Пусть занимают позиции перед Бурлюком.

– Какие будут распоряжение по шестому сапёрному батальону? – спросил адъютант Панаев

– Дома наполнить сеном, хворостом – всем, что может гореть. По приказу пусть подожгут аулы. Мост подготовить к разрушению.

***

Тоскливо смотрелись покинутые дома. Уходя, люди запирали ворота, в надежде, что их жилища останутся нетронутыми. Ворота приходилось ломать, двери выносить. Солдаты закидывали внутрь тюки соломы, доски, хворост.

– Вспыхнет, так вспыхнет, – довольно произнёс ефрейтор Козлов, но потом грустно добавил: – Эх, жалко! Кто-то здесь жил, детей растил, добро наживал…. Один пепел останется от его жизни.

Когда все приготовления были окончены, сапёры спрятались за невысоким каменным заборчиком. Достали трубки и кисеты. Сверху, в лагере оркестр затянул «Коль славен наш Господь в Сионе».

– Шапки долой! – тут же скомандовал ефрейтор Козлов. Солдаты сняли фуражки. Павел последовал их примеру.

– Оркестр Углицкого полка, – прошептал один из сапёров. – Хорошо играют.

– Цыц! – погрозил ему ефрейтор. Когда последний аккорд гимна смолк, он перекрестился и недовольно пробурчал, надевая фуражную шапку: – Могли бы следом что-нибудь бодрящее сыграть.

– Сейчас, тебе хранцузы сыграют, – подшутил кто-то.

Вскоре прибежал сверху от батареи запыхавшийся солдат, узнать, все ли готово.

– Доложите, что аул к поджогу подготовлен, – ответил Павел.

– Что там? – спросил у гонца ефрейтор.

– Все полки выстроились. Пушки зарядили.

– Вот и хорошо.

– Только, знаете что, братцы, – с тревогой в голосе сказал вестовой. – Странное дело: приказано знамёна полков не расчехлять.

– Что за ерунду несёшь? – накинулся на него ефрейтор. – Как это – не расчехлять?

– Вот тебе крест! Полки без знамён стоят. Сам можешь подняться и посмотреть.

– Отправляйся обратно с докладом, – строго приказал ему Павел.

– Ваше благородие, коль он не брешет, что же это такое? – сопел недовольно Козлов. – Как же без знамени можно в бой идти? Оно же святое. Ежели умирать, так под знаменем. Это же, как под образом Господнем, как с покаянием….

– Не знаю я, – раздражённо пожал плечами Павел. – Наше дело – аул поджечь. Об остальном начальство пусть думает.

Он всматривался вдаль, туда, где в утреннем тумане пропадала дорога. Полное умиротворение. Тишина. Может ему только кажется, что он на войне? Это же его первый бой. Много читал, как герои романов переживают свои первые сражения, горят героизмом, дают громкие клятвы… Ничего в душе не почувствовал. Что будет – то будет. Сколько не заглядывал в себя – полная тишина, как в Альминской долине.

Но вдруг до слуха долетел еле различимый треск барабанов. Идут! Отчего-то руки стали дрожать. Павел крепче сжал кулаки, но дрожало все внутри.

– Водки дать, ваше благородие? – шепнул Козлов, заметив, что творится с командиром.

Павел коротко кивнул. Тут же почувствовал в дрожащей руке холодную крышку от манерки.

– Нет, погоди! – Он отдал крышку обратно Козлову. – Без водки справлюсь.

Но прошло четверть часа, полчаса, час…, а вражеские колонны так и не показались. Туман давно растаял. Солнце поднималось к зениту; бой ещё не начался.

***

Около девяти часов адъютант Панаев попросил Меньшикова обратить внимание на берег моря. Князь прильнул к окуляру подзорной трубы.

– Вот и африканские герои, – произнес Меньшиков.

– Странно, я не вижу батальонных коробок, – сказал капитан Панаев.

– И не увидите, – ответил Меньшиков. – Впереди алжирские стрелки. За ними зуавы. Они привыкли воевать в развёрнутом строе.

– Экая глупость! – усмехнулся Панаев. – Мы же их в штыковой сомнём.

– Посмотрите внимательно, – сказал Меньшиков. – У них штыки отомкнуты.

– Но как же они пойдут в атаку?

– Вот, так и пойдут. Прикажите укрепить первую цепь штуцерными из резервных батальонов, – дал распоряжение главнокомандующий.

***

До Павла долетели урывками звуки марша. Они доносились из долины, откуда должен был появиться враг. Музыка звучала все громче и громче. Послышались команды; на каком языке – не разобрать.

– Сейчас! – рычал ефрейтор Козлов. – Уже скоро….

– Да поскорей бы! – в нетерпении воскликнул Павел. Его вновь пробрал озноб.

Прибежал солдат с приказом поджигать дома.

***

Казак из пикета доложил Меньшикову, что французские стрелки подошли с левого фланга к склону и уже находятся в разрушенном ауле Улюкул. Вскоре новый доклад: зуавы переходят Альму вброд. Третий доклад: французские стрелки поднимаются на плато.

– Что с их артиллерией? – спросил Меньшиков у казака.

– Застряли, ваша светлость. Брод илистый. А у них упряжки из двух лошадей – не вытянут.

Меньшиков подозвал адъютанта Стеценко.

– Скачите к Кирьякову. Пусть будет внимателен. Против него не турки идут, а французские части зуавов. Они тоже в фесках и шароварах. Дерутся, как звери.

Через некоторое время Меньшиков с удивлением воскликнул, отрываясь от подзорной трубы:

– Что за черт? Почему они встали?

Действительно, французские батальоны остановили движение.

– Хотят подтянуть резервы, – решил адъютант Панаев. – Возможно, сражение начнут завтра.

– С чего вы так подумали? Узнайте, что там, на правом фланге?

Адъютант ускакал к телеграфной башне к генералу Кишинскому, который наблюдал в телескоп за противником, для корректировки огня артиллерией. Вскоре Панаев вернулся и доложил: в лагере англичан полный покой.

– Ерунда, какая-то, – забеспокоился Меньшиков. – Они даже не строятся?

– Нет, – развёл руками Панаев.

– Коль к вечеру не начнётся бой, прикажите Кирьякову разжечь побольше костров на возвышенностях.

– Может, дать распоряжение кашеварам готовить обед? Солдаты могут попеременно приступать к трапезе, – предложил Панаев.

– Погодите с обедом, – недовольно сказал Меньшиков. – Как бы нам самим в котёл не угодить. – Что-то здесь не так…. Скачите вновь к Кишинскому. Пусть внимательно следит за английским лагерем. Если что-то заметит неладное – немедленно ко мне вестового!

Панаев вернулся через полчаса.

– В английском лагере только что проиграли сбор, – доложил он.

– Не торопится сэр Раглан. Слишком уверен в себе. Это хорошо, – решил Меньшиков.

***

Со стороны моря грянул выстрел, протяжный, гулкий – так стреляют корабельные орудия большого калибра. За ним второй. Выстрелы звучали все чаще. Пароходы принялись обстреливать плато, прикрывая, карабкавшихся по склону, зуавов. Ночью с пароходов спускали шлюпки и произвели замеры глубин. Теперь одиннадцать судов с малой осадкой подошли как можно ближе к берегу и встали на шпринги. Ядра скакали по камням, рыхлили землю. Пара штук даже докатилась до второго батальона Минского полка, стоявшего на оконечности левого фланга и сторожившего овраг.

– Прикажите Московскому полку атаковать? – подлетел к Меньшикову подполковник Циммерман.

– Нет. Второму батальону Минского оттянуться назад, – сказал главнокомандующий.

– Но французы уже вышли на плато, – доложил Циммерман.

– Кирьякову передайте, чтобы следил за артиллерией. Как только французы попытаются втащить орудия, тогда и атакуйте.

Вдруг на левом фланге грохнул пушка.

– Откуда? – засуетился Меньшиков. – С донской батареи?

– Похоже, нет, – растерянно сказал адъютант Панаев.

– Циммерман, вы проследили, чтобы генерал Кирьяков поставил заслон по дну оврага?

– Простите, я не помню такого приказа, – побледнел подполковник.

– Самому надо было догадаться! – взорвался Меньшиков. – Поздравляю! Французская батарея у нас на левом фланге.

Меньшиков приказал подать коня и помчался в сторону позиций Московского полка. Вся свита, человек двадцать офицеров, двинулась вслед за князем.