Литмир - Электронная Библиотека
A
A

– 

М-да. Самое время сказать, что тебе нечего меня бояться и что мне хочется поговорить с тобой по душам. Только вот печально что: не верю я в существование души, – сказал он, не меняя позы, не поворачивая головы.

– 

Душа есть, – уверенно сказал Сергей, – и она бессмертна.

Тут Андрей Ильич повернулся всем телом, смерил мальчишку неожиданно посерьёзневшим взглядом и произнёс очень тихо, но отчётливо:

– 

«Невольное ожидание прекрасной блаженной судьбы»… Как жаль, что я же так давно сочинительствую, что этот сюжет не кажется мне ни славным, ни занимательным, ни выгодным. И самое печальное, он не кажется мне настоящим.

– 

«Ну-ка», – сказал он неожиданно наклонившись и упершись лбом в лоб Сергея. – Ну-ка слушай меня внимательно, парень. Я давно уже живу в этом городе. Я люблю его, люблю те сказки, что он рассказывает, люблю те песни, что он мурлычет. Но это страшные сказки и невесёлые песни. И я уже давно живу, я

пожил в

разных городах и странах, и скажу тебе, так повсюду. А слова – это не просто знаки и звуки. Слова – это инструмент. И есть люди, такие люди, как я и ты, которые могут пользоваться этим инструментом так же легко, как хозяйка пользуется венчиком и сковородкой. Это не волшебство. Это просто резонанс, если использовать термины физики, так любимой тобою.

Ты качаешь головой, ты не веришь и пытаешься возразить, но не можешь. Потому что слова мои кажутся тебе словами безумца, а страшно возражать безумцу. Но послушай, я расскажу тебе правду. Такую правду, как миф.

Жил не так далеко отсюда, да и не так давно, чтоб называть это «когда-то» исландский воин и поэт Эгиль. И владел он мечом безупречно, а словом ещё лучше. Но был дурного нрава и часто со всеми ссорился. Так и рассорился со шведской королевой. Она была неплохая женщина, но чересчур впечатлительная. Как-то на пиру разозлил он её своими непристойными намёками и злыми песенками так, что она залезла в бабушкин сундук и достала оттуда склянку с сильнейшим восточным ядом. Растворила яд в браге, налила брагу в драгоценный кубок из моржовой кости, оправленный в золото, украшенный тонкой резьбой и с поклоном поднесла Эгилю. «Вот», – сказала она, – «доблестный воин, наш сладкогласный скальд, тебе в подарок этот кубок и милость шведской королевы». И будь на месте хитрого скальда кто другой, тут бы и помер он. Потому что, друг мой Серый, даже если знаешь, что дело нечисто и могут дать яду, от даров, предложенных королевами, не отказываются. Но Эгиль только благодарно улыбнулся, принял кубок и начертал на нём пару рун. Разное говорят про то, что то были за руны, да всё неправда. А правда вот что: кубок немедленно лопнул на множество частей, и вся брага пролилась на землю.

Потому что, серый друг мой, слова сильнее кости, сильнее металла и сильнее яда. И даже иногда сильнее камней и растений.

– 

Это миф, – сказал Сергей, дрожа от волнения, – так не бывает.

– 

Это было, уверяю тебя, и именно так.

– 

Тогда он, наверное, был сильный, и так сдавил кубок рукой, что тот лопнул.

– 

Хорошая версия. Но, видишь ли, пьян он к тому моменту был уже достаточно для того, чтобы ослабли все мышцы, хотя мысли его оставались сильными. Да всё это пустое. Ответь мне, Сергей, хочешь ли ты получить такую силу, чувствуешь ли ты, что сможешь владеть ей и не дать ей завладеть тобой?

И он ответил «да». Потом Андрей Ильич стал ему рассказывать уже особое: о том, как сплетаются звуки, и как надо уметь читать знаки, как находить места, где слово подуманное обретёт силу, а произнесённое станет реальностью, и как правильным жестом придать мысли направление, как руками вырисовать контур желаемого события. Сергей слушал, повторял слова и жесты, сбивался, сам понимал свою ошибку и снова повторял, и не заметил, как пролетели три часа.

– Однако, – сказал Андрей Ильич, – друзья твои уж, верно, решили, что ты пропал совсем или сбежал, как распоследний трус. Да и дома влетит, если я задержу тебя подольше. Но есть у меня ещё пять минут, чтоб сказать тебе последнее слово. Не знаю, встретимся ли мы снова. Сердце моё хотело бы этой встречи, потому что мало я тебе передал, и слишком многому тебе придётся учиться самому. Нехорошо это – быть самоучкой. Наплетёшь ты петлей, там где простым узлом обойтись можно… – Вгляделся ему в испуганные глаза, смягчился лицом и добавил, – Только помни, как бы тяжко ни было, не говори никому.

– 

И даже папе?

– 

Особенно папе. Никому ни слова. Пройдёт время… Я не знаю, сколько времени пройдёт, но ты будешь взрослым, Сергей. Совсем большим, умным мужчиной. И ты встретишь других, таких же, как мы. Этот день запомниться тебе надолго. Ты поймёшь, что такое единство мыслей, подуманных синхронно и созвучие слов, произнесённых вместе. Никаких алых галеонов не обещаю тебе, да и то сказать, пройдя здешними каналами, побуреет любой шёлк и запачкается любая мечта. И будут у тебя в жизни слёзы, и печаль будет, и звёзды не спустятся к тебе с небес…

Хотя, кто

знает, может быть одну счастливую звезду ты и поймаешь. Ладно, беги себе, Серый, и тренируйся на бегу!

И Сергей побежал, сочиняя на бегу свою первую считалку – такую, чтобы всегда выпадала на того, кого он захочет.

5

Тут серо-синий человек остановился, потому что дошёл до точки наивысшего приложения сил. Он уже давно её рассчитал – ещё лет двадцать назад, когда здесь пустырь был, полузаболоченный, ещё когда был наивным мальчишкой. Таким, как все эти тупые примитивные личности вокруг, у которых нет ни интеллекта, ни души, одни жалкие гипертрофированные инстинкты и глупые претензии. Для них эта старая история из его детства – всего лишь рассказ, как взрослый добрый дядя, наверное, пьяненький, пошутил с доверчивым мальчиком. Для него – непрекращающаяся боль, незаживающая рана. Даже сейчас, когда уже всё решено и близко к осуществлению, он не мог успокоиться и всё повторял про себя, сжимая слова в кулак, надеясь нагнать, дотянуться и ударить – «Лжец! Лжец! Лжец!»

Впрочем, в самом главном этот чёртов Андрей Ильич не солгал: сила у него была, и силу эту можно было превратить в умение. И ещё в увлечение на всю жизнь. Слова складывались в картинки, как мозаика, и если первые два года у Сережки ушли на то, чтоб сделать эту мозаику крепкой, несокрушимой конструкцией, всю дальнейшую жизнь он занимался приданием ей красоты. Сначала через знаки, создавая всё более и более изысканные орнаменты, а потом и через звуки, переходя в трёхмерное пространство и вплетая колебания вселенной в свои считалки. Он никогда не называл их заклинаньями, никогда не называл себя волшебником. Скорее мыслил себя математиком речи. И ещё – хранителем. Хранителем тайного знания, хранителем своего города, а теперь уже знал точно, что на самом деле он является хранителем структуры мироздания. Ну, или её разрушителем, если всё удастся.

Хитрая ложь, который был оплетён маленький Серёжа, заключалась в том, что, во-первых, кто-то придёт и поможет (а никто не пришёл и не помог!); во-вторых, что самоучкой быть плохо (и ничего подобного, он всего добился в жизни сам, всё узнал, всё умеет); в-третьих, что слово всесильно … А самого-то главного этим словом и не сделаешь. Узнал это Серёжка в девятом классе, когда влюбился в маленькую чёрноглазую Оленьку, которая пришла к ним в спецшколу из обычной восьмилетки. Она была такой хрупкой, беззащитной и тихой, от волнения постоянно путалась в задачах, даже когда понимала алгоритм решения, и Серёже почти сразу захотелось её защитить, научить, помочь. А потом однажды, когда перед уроком он показывал её простейший способ построения сечений, и она, наклонив по близорукости голову близко к тетрадке, старательно вычерчивала хитрый пятиугольник, секущий призму на равновеликие части, он увидел тонкие кудрявые тёмно-каштановые волоски, выбивавшиеся из под заколотых кос, и неожиданно потянулся к ним пальцами и погладил мягкую впадинку на затылке, она вдруг подняла голову, взглянула на него насмешливо и сказала «Что, нравлюсь?». Он пробурчал что-то невнятно, а Оленька сказала: «У меня парень есть, ещё со старой школы. Он сейчас в техникуме учится. Но если хочешь… Ты вообще-то ничего, умный». Он вскочил, никаких сил не было усидеть на месте, забежал в туалет и сунул голову под кран с холодной водой. Когда поднял глаза, испугался: из зеркала на него смотрело бледное лицо, покрытое бурыми пятнами, с огненно-красными ушами в белую точечку, со светлыми, облепившими кривой череп волосами, с мокрым воротничком, бессильное, жалкое, уродливое…

3
{"b":"755777","o":1}