Литмир - Электронная Библиотека
A
A

Анна Поршнева

Не страшные страшные рассказы

Всё равно тебе водить

1

Ещё ветер этот, ветер, ветер, б-кий ветер, пыль прямо в глаза! Не было в апреле никогда такой жарищи и этих дурацких смерчей не было, И х… с ними, все они б-и, б-и, б-и и все они сдохнут! И это всё не просто так, это всё сделает он, он сделает это, потому что может, потому что всё зависит только от него!

На Балканской площади, действительно, гуляли смерчи. Столбы мусора, вытряхнутого ветром из поваленных мусорных баков, извивались в каждой из арок-коридоров, соединявших торговые центры в единый комплекс, ещё одна спираль – поменьше, поигривее, вздымала пыль и окурки под самый золотой нос бравого солдата Швейка. Сами баки с грохотом катались под ногами, и с ними вместе несколько вывернутых изломанных зонтиков, пара сумок–тележек и длинный размотавшийся рулон чёрной плёнки для огородов. Люди бежали через площадь, прикрываясь газетами, сумками и воротниками одежды, а по сухому лилово-серому небу вычерчивали бесконечный танец короткие белые молнии. Раскаты и треск грома сливались со скрипом тормозов, хлопаньем не запертых дверей центра, скрежетом трамваев, которые, несмотря на то, что были ещё вчера закованы в колодки, раскачивались из стороны в сторону и грохотали железными колёсами о железные же рельсы.

Вода в Неве превысила уровень 1824 года. Каналы вышли из берегов, метро было закрыто по всему центру, наземный общественный транспорт не ходил, и только большегрузные машины, упрямые деловые люди да беспечные мотоциклисты мчались по улицам, доверившись своему чутью или удаче среди мигавших жёлтых огней светофоров и клубов пыли.

Порт был закрыт. Аэропорт был закрыт. Линии связи были порваны. Городская телеантенна была повреждена два дня назад во время страшной грозы, спалившей половину Юсуповского садика вместе с дворцом, пять старых полу расселённых домов на Лиговке, красные корпуса давно мёртвого «Красного треугольника» и пару-тройку голубей, облюбовавших в качестве насеста голову Ленина, стоящего у Финляндского вокзала (вместе с головой). И всё это сделал он! Он всё это сделал, потому что ему надоело быть водой, и он больше никогда не будет водить, никогда, никогда, никогда!

На углу Гашека и Малой Балканской он едва не налетел на высокую полногрудую девицу.

– 

Вот дура! – подумал он, – Безмозглая дырка! Что ей дома не сидится! А намазана-то как: вся чёрная и красная, и ногти в дешёвом лаке и пахнет какой-то дрянью поддельной. Вон, побежала к стоянке, садится в … в красный Матисс, конечно, как её длинные ноги только и влезли туда и задница. Такая задница, а туда же – юбка задралась по самое не балуйся, трусики видны – красная кружевная фитюлька – и на ногах тоже красный дешёвый лак. И вся она дешёвка, как эти б-и, которым больше не жить.

Как же описать человека, в голове которого без перерыва мелькали эти бессвязные злые мысли? Он был … нормален. Среднего роста, не блондин, не брюнет, пострижен аккуратно и неброско, с серыми невыразительными глазами, узким, но не чересчур ртом, не полный, но и не тощий, одетый в голубую с тонкой вишнёвой полоской рубашку и брюки от хорошего костюма, но без пиджака и галстука, в серую, наглухо застёгнутую ветровку (не из тех, что продают на рынках и в магазинах спортивной одежды), в хороших туфлях с острыми носками, тщательно отполированных перед выходом на улицу, но теперь покрытых слоем пыли и песка разнообразных оттенков, так что нельзя было сказать коричневого они цвета, чёрного или даже бежевого. Хотя вряд ли бежевого, потому что общие тона одежды сводились к серо-голубой благородной гамме. Он шёл, засунув левую руку в карман и прикрывая правой глаза и нос, так что не мог никого видеть перед собой. Да и шёл не глядя, поминутно натыкаясь на столбы, деревья, заграждения от машин, на редких прохожих и матеря всех сухим злым баритоном.

Налетев в очередной раз на встречного человека у кинотеатра «Балканы», он вскинул голову и проорал с удовольствием:

– 

Куда лезешь, старый хрен! Улицы ему мало, сидел бы дома, сосал, – и осёкся. Между ним и пожилым мужчиной встала невысокая стройная женщина – дочь, жена? Он совершенно не мог разглядеть, как выглядел мужчина, но чувствовал, что от него исходит волна спокойной уверенной мощи, которая пробудила детские полузабытые тревоги и надежды. Но страшным казался не старик, а эта женщина с

красивым, спокойным лицом, в свободном летнем пальто-коконе из плотной набивной ткани с удивительным рисунком, в тончайших невероятно чистых для такой погоды золотистых чулках и красных изящных лодочках мягкой кожи на серебряных гнутых каблуках, которых тоже не коснулась грязь улиц.

– 

Ирина, друг мой, пойдёмте, – сказал тот, что был сзади, позволил ей мягко опереться на его локоть, и увёл в сторону от улицы, в глубь квартала.

Серо-синий нормальный мужчина проводил их взглядом, пока позволяла пыль, вздохнул и перевёл дыхание. Вот на кого он похож. На того, такого же неприметного, который тридцать лет назад отозвал его в сторону от других детей и сказал:

– 

Хочешь, мальчик, я научу тебя правильной считалке, и ты больше никогда не будешь водой?

2

Его звали тогда Серым, Серёжкой, мама называла Серёженькой, а отец в серьёзных разговорах с непременным участием ремня – Сергеем. Отёц всегда был для него авторитетом: умный, образованный, верующий, с крепкими немецкими дворянскими корнями.

– 

Кто щадит ребёнка, тот губит его. – говорил он великие слова из Библии и добавлял, – Сегодня ты получил четыре по математике, Сергей. Это была бы неплохая оценка, если б ты учился в институте. Приемлемая, если бы ты был старшеклассником. Но в шестом классе с твоим умом отметка «хорошо»

– это преступление! Пять ударов, чтоб ты помнил, чего я жду от тебя.

И отец был прав, правоту его подтверждала мать, всегда стоявшая тут же в аккуратном белом фартуке с кружевной каёмочкой, с изящной стрижкой сессен, с чёлкой, падавшей продуманной блестящей волной на светлые брови, под которыми всегда спокойной лаской светились добрые серо-голубые глаза. Нет, конечно, он не стал Лобачевским. Он даже не занял лидирующих позиций в своей области – программировании – но это не из-за отсутствия способностей, это из-за него, вовлекшего двенадцатилетнего мальчишку в эту грязную игру, из-за того гнусного старикашки – хотя сейчас, размышляя трезво, он сомневался, да было ли тому незнакомцу хотя бы пятьдесят. Да, всё из-за проклятого мудака, из-за девчонок, вечно дразнивших его, вот проклятые дырки, и кто придумал эти сказки о девичьей стыдливости и чистоте! Все они б-и с младенчества до седых рыхлых жирных старух, которые требуют, чтобы к ним относились с уважением только потому, что они умудрились дожить до семидесяти лет, наплодив при этом пару (на большее они и не способны, скопище болезней) ублюдков – алкоголиков и наркоманов, шляющихся около магазинов с потерянными лицами в ожидании, кто угостит или кого обобрать. И он сам, конечно, хорош. Вместо того, чтобы учиться, вздумалось играть.

Порыв ветра швырнул колким гравием в лицо и рассек ему губу. Кровь потекла в рот, и одновременно слёзы хлынули из глаз, уставших от бесконечных атак сухого воздуха, песка и пыли. И вспомнились бесконечные лабиринты старых дворов на Лиговке, подъезды с двойными и тройными выходами, подвалы и чердаки, соединявшие иногда дома, которые выходили на совсем разные улицы в квартале друг от друга. Казаки-разбойники, прятки-догонялки, салки – все эти игры, в которых он неизменно оказывался среди тех, кто должен искать, догонять, ловить. Среди тех, кто ползает в пыли и паутине, среди крыс. Среди тех, кто больно расшибает лоб о низкие своды и арки, ссаживает кожу на коленях и разбивает нос в бесконечных падениях, набивает синяки на локтях и голенях. Среди тех, кого мама через день таскает тайком от отца в травму колоть уколы от столбняка. Среди тех, кому нет покоя.

1
{"b":"755777","o":1}