Мне снилось зияющее дуло револьвера Доброго Луиджи. Палец шевельнулся на спусковом крючке, но выстрел так и не прогремел. Револьвер дал осечку. Тогда Луиджи посмотрел в ствол и нажал на спуск…

– Да проснись ты, соня! – Нинель, что есть силы, трясла меня за плечо. – Босс на горизонте!

В коридоре раздались твердые, уверенные шаги. Я едва успел вскочить. Распахнулась дверь и в лаборатории появился Ольсен.

Шеф сиял, лучился счастьем, у него был довольный вид человека, который исполнил свое предназначение в жизни. Впрочем, говорил он сдержанно и спокойно:

– Статья – бомба. Мы дополнительно допечатали два тиража. Рейтинг газеты вырос на пять пунктов. Публика любит жареное. Что ж, вы заслужили премию, – босс положил на стол две купюры по пятьдесят долларов и продолжил: – Питер, можешь идти домой. На сегодня ты свободен.

Нинель бросила в мою сторону умоляющий взгляд. Я не смог оставить ее без поддержки:

– Да мне и делать-то дома нечего, – ответил я на предложение босса.

– Как знаешь. Понадобится выходной – свистни.

Ольсен оставил нас. Часы показывали время обеденного перерыва. Мы с Нинель оделись и вышли на улицу.

Дождь усилился. По асфальту с шумом бежали целые реки – мутные, грязные, все в пятнах радужной бензиновой пленки. Порывы ветра задували струи воды прямо в лицо. Она проникала сквозь плотно застегнутый плащ и, как это ни удивительно, оказалась мокрой. Даже в такую противную минуту я нашел возможность мысленно пошутить.

Утираясь и проклиная погоду, мы добежали до кафе. Как и вчера, я расплатился за себя и за Нинель. Журналистка в знак благодарности положила накрыла мою руку своей ладонью.

Вилка еще не коснулась котлеты, когда к нам без спроса подсел Персиваль Фелпс. Фотограф, пригнув голову, ел нас глазами. В его взгляде застыла нескрываемая зависть.

– Думаешь, один раз повезло, и ты теперь круче всех?

– И в мыслях не было, – спокойно ответил я.

– Ну-ну. Все так говорят. Лучше не стой у меня на пути. Раздавлю, как муху. Рассчитываешь, что, босс тебя прикроет, если что? Не надейся. Он выжмет из тебя все и выбросит.

Я не стал задавать избитый вопрос: «Это угроза?» Просто сказал:

– Понятно. Последнее китайское предупреждение.

– Рад, что мы с вами на одной волне. Разрешите откланяться, – Фелпс вдруг стал вежливым. Он встал и пересел за другой столик – самый дальний, в углу. «Выскочка» – услышал я единственное слово в свой адрес.

– Перси – славный парень, но самолюбие у него раздуто, как оболочка дирижабля «Шенандоа», – рассеянно произнесла Нинель, прикончив кофе с пирожным. – Как-то раз он, единственный из всей редакции, меня выручил. Одолжил денег. Я тогда не рассчитала – купила новые туфли… Да, ему нравится творить добро, помогать голодным и страждущим. Но если кому-то сопутствует удача, наш Перси съест его живьем. Вместе с собой, разумеется.

– А как же босс? Он, по-моему, успешнее.

– К шефу Перси относится спокойно. Кто знает, что у него в голове? Может, какая-то сложная иерархия?

Мы оставили пустые тарелки на столе, и вышли в дождь и слякоть. Теперь ветер дул в спину и нам не пришлось прорываться с боем сквозь полчища водяных брызг. Потом к нам в лабораторию заглянул Перси и, словно ничего не произошло, принес на проявку пленки. Я беспрекословно выполнил все, что он сказал.

– Вас подвезти? – вдруг спросил фотограф, обращаясь к нам обоим. – Погода – жуть, а я на колесах. Не читали рассказ в последнем номере «Современной фантастики»? Там два инопланетянина, их называли «зеленые ниггеры», установили на холмах возле города маленькие коробочки, они притягивали дожди и грозы. Может, и у нас что-то похожее?

– Фантастика приходит в жизнь? – неуклюже пошутил я. – Сейчас у меня другие интересы.

– Да? И что же ты читаешь?

– Эмиль Золя. «Жерминаль».

– Классику? Что ж, это похвально. Только не проникнитесь случайно идеями коммунизма. Это плохо для вас закончится, – Фелпс сказал это снисходительно и взял у меня из рук мокрые снимки. – Жду вас обоих в машине.

Снова потянулись бесконечные минуты безделья. Впрочем, считал ворон только я – Нинель села за пишущую машинку и лабораторию наполнил пулеметный грохот клавиш и молоточков. Если бы не колокольчик, отмечающий конец строки, я бы подумал, что снова попал на войну. Чуть позже я нашел себе занятие: напечатал несколько фотографий Нинель. Особенно мне понравился снимок, где журналистка гневно глядела на меня исподлобья. Его я и повесил в проявочной.

Потом я сел на диван и до конца рабочего дня не отрывал глаз от напарницы. Не зря говорят, что можно вечно смотреть на то, как работают другие. От усердия Нинель высунула язык набок, иногда она замирала, словно прислушиваясь к своим мыслям и снова точными, выверенными движениями начинала бить по клавишам. Ради интереса я взял отпечатанный лист – все буквы были совершенно чистыми, не смазанными и одинаковой толщины. Профи, что и сказать!

Перси сдержал обещание. Он, включив мотор, ждал нас в своем угловатом седане «Шевроле» на автостоянке позади редакции. Я дождался, пока Нинель заберется на заднее сиденье, устроился рядом и захлопнул дверь. Через запотевшее стекло проглядывали мутные тени. Автомобиль тронулся и поплелся по взъерошенным ветром улицам.

– На этот раз я тебя все-таки провожу, – я коснулся руки Нинель.

В самом деле, не оставлять же девушку одну в машине со здоровенным мужиком. Да я бы перестал себя уважать, если бы трусливо сбежал!

– Как пожелаешь, – ответила журналистка.

– Вот только я кататься туда-сюда не буду, – не отрываясь от дороги, отрезал Перси. – Добирайся назад сам.

– Не растаю, не мармелад.

Нинель жила возле конечной остановки трамвая. Маленький одноэтажный коттедж с палисадом когда-то был выкрашен в синий цвет, но теперь краска облупилась, и дом казался заброшенным. В занавешенных окнах горел свет – значит, внутри есть кто-то еще.

– Не пригласишь на стакан кофе? – обнаглел я.

Увы, жалкая попытка навязаться провалилась.

– Боюсь, мой отец будет против. Он человек старой школы, разборчивый в людях. Ты хороший человек, Питер. Может, когда-нибудь он тебя примет…

Мимо пронесся грузовик. Нас окатило холодным душем из-под колес. Нинель получила поток воды прямо в лицо и теперь глупо моргала, пытаясь разглядеть хоть что-то сквозь залитые стекла очков. Макияж расплылся коричневыми полосами. Моя напарница сняла очки, и выражение лица ее стало беспомощным, как у маленького ребенка. Вернее, как у самой обычной девочки на все времена. У меня захватило дух. Мне захотелось обнять подругу и от чего-то, неважно от чего, ее защитить.

Нинель достала носовой платок, протерла очки, надела их и вновь спряталась от всего мира за «триплексами». Ладонью она стерла остатки косметики. Губы у нее оказались бледными, чуть посиневшими от холода.

– Поделом мне, – вздохнула журналистка и послала мне воздушный поцелуй. – На улице неуютно. Ну, пока что ли, напарник!

Она скрылась за калиткой. Я немного постоял и побрел к трамвайной остановке. Наверное, ужин миссис Хантингтон уже остыл…

Вечером, ворочаясь в постели, я подумал, что за последние два дня судьба отмерила мне слишком много приключений. «Хватит, довольно, мне нужна передышка!» – взмолился я неизвестно кому. Но никто мне не ответил.

Впрочем, меня услышали. Неприятности прекратились, по крайней мере, на какое-то время. Я с головой ушел в рабочую рутину – проявлял пленку, иногда снимал что-то малозначимое. Одним словом, был на подхвате. Нинель печатала свои бесконечные вирши. Но между нами пробежала… конечно, не искра, но слабенький разряд электрофорной машины. В перерыв мы сидели в кафе друг напротив друга, и ничто вокруг для нас не существовало. Иногда я ловил завистливые взгляды официанток, впрочем, они глазели на нас совершенно зря. Мы с Нинель оставались только друзьями.

Так продолжалось до начала зимы. Все больше становилось пасмурных дней, с неба все чаще сыпал мокрый снег, который тут же таял под колесами автомобилей. Когда стало холодать, я купил себе теплую одежду – куртку на синтепоне, брюки с флисовой подкладкой, беспалые перчатки и вязаную шапку. Все черное, как моя душа. Морозы перестали быть серьезной проблемой. Да, здесь не Калифорния, но все же и не Аляска.