– А кто еще с вами едет в Брандис? – спросила она, особо выделив голосом последнее слово, так что у меня не осталось сомнения в том, что она все поняла.

– Да ты не знаешь, – сказал я, отметив про себя, насколько по-дурацки звучит моя отговорка. – В основном друзья Генриха. Любители природы.

Мама посмотрела на мои вещички, разложенные на кровати, потом в окно, потом снова на меня.

– Я хорошо знакома с господином Умратом. Тебе это известно?

Нет, мне это было неизвестно. Как неизвестно было и то, к чему мне это сообщалось. Я пожал плечами.

– Ну и замечательно, что знакомы, – отозвался я.

Мама помолчала.

– Не наделайте там глупостей, – сказала она наконец, и было видно, что ей хочется добавить что-то еще. – Надеюсь, не подведешь.

Когда после обеда я уже направился к месту встречи у церкви, у меня возникло спонтанное решение заглянуть к Умратам. Я поднялся по лестнице, одолевая пролет за пролетом, – табличка с нужным именем обнаружилась под самой крышей.

– А Генрих уже ушел, – сообщил мне с порога его отец, видный мужчина, по сутулой осанке которого можно было сразу определить трудягу. Мы, конечно, встречались с ним уже не раз на улице, но то, что он так спокойно воспринял мое появление у себя дома, меня немало удивило и ободрило.

– Можно вам кое-что сказать?

– Конечно, говори! – Лицо у него было вполне дружелюбным, но каким-то непроницаемым. Под глазами темнели круги, большие, как блюдца.

– Мы собрались в поход на Любшюцские озера.

Отец Генриха кивнул.

– Это мне известно. Что дальше?

– А мои родители – они были против. Я им сказал, что мы едем в Брандис.

Отец Генриха потер губы. Руки у него были еще больше, чем у сына.

– И чего ты хочешь?

– Вы не могли бы не выдавать меня? Ну, если они у вас спросят.

Отец Генриха, и без того сутулый, еще больше наклонился вперед. Я испугался, что он сейчас рухнет и придавит меня собой. Только верхняя часть туловища весила у него наверняка не меньше центнера.

– Ты хочешь, чтобы я врал твоим родителям? Тебе не кажется, что это уже слишком?

– Кажется, – ответил я, хотя полной уверенности у меня в этом не было. – Но у меня нет выхода. Вы не могли бы в виде исключения один-единственный разок пойти на это? Тем более что они вряд ли будут спрашивать вас.

Отец Генриха сомкнул руки, потом смахнул с брюк невидимые пылинки, потом снова сомкнул руки.

– Ох, ребята… – вздохнул он. – Ладно. Но только один раз! Мне такое не нравится, а главное – не хочется, чтобы ты к таким вещам привыкал. Понял?

– Понял, – быстро ответил я. – Спасибо!

– Но не воображай о себе слишком много! Я делаю это прежде всего ради Генриха. Он тебя очень ценит.

Я быстро кивнул, старясь скрыть, что его последние слова меня изрядно смутили.

– Ну хорошо, – сказал я. – Тогда тем более спасибо. Огромное спасибо.

– Не за что.

Я уже собрался идти вниз.

– Меня зовут Фридрих. Будем на «ты».

Отец Генриха протянул мне руку. Я пожал ее с силой, на какую только был способен.

За церковью Пауля Герхардта, слева, среди велосипедов, палаток, рюкзаков и канистр с водой, около шести часов вечера собралось несколько человек: Хильма, Генрих, Эдгар, Рихард, Пит, к счастью, один, и я. Придет ли Жозефина, было неизвестно, и от этого у меня сосало под ложечкой. Я не знал, чего я ожидал от предстоящих дней в ее обществе, но определенно знал, что хотел бы видеть ее вместе со всеми.

– Кто-нибудь знает, что с Жозефиной? – спросил я собравшихся в конце концов, не имея сил больше терпеть.

– Не придет, наверное. Что и понятно, – сказала Хильма. – Если только не наврет что-нибудь родителям с три короба. Ее родители даже не знают, что она встречается с такими гражданами, как мы. – Я невольно усмехнулся. Представляет ли себе Хильма, что́ известно моим родителям? – И есть еще одна проблема. Она девочка. – Хильма откинула челку, падавшую ей на глаза. – Мне разрешили только потому, что брат уговорил родителей. – Она рассмеялась. – И вообще проделал уже большую предварительную работу.

То, что сказала Хильма, звучало вполне убедительно. Моя слабая надежда насладиться обществом Жозефины улетучилась. В этот момент какой-то велосипед вырулил на дорожку, ведущую к церкви. Девушка в синей юбке и белой блузке, ненакрашенная, с подобранными волосами.

– Фрау гауляйтер Рейхардт! Докладываю: отряд к походу готов! – Голос Генриха гремел на всю площадь.

Жозефина постучала пальцем по лбу, подкатила к нам и затормозила ногами. Я удивился.

– Ты что, член СНД?[22] – спросил я.

Теперь, когда она была так близко, я, конечно, понял, что это Жозефина. Но издалека, да еще в таком наряде, я бы никогда ее не узнал.

Жозефина скорчила гримасу.

– Иначе бы я сюда не попала. Отпущена на выходные в официальный девичий поход, если ты понимаешь, что я имею в виду.

Я-то понимал как никто другой. Но от ее взгляда мне все равно было не по себе. Других вопросов я решил не задавать.

И вот мы отправились в путь. Генрих с Хильмой ехали первыми. Их было не видно за огромными свертками, притороченными толстыми веревками к багажнику. Дорога шла на восток, по Вайзенхаусштрассе, мимо памятника Битве народов[23]. Я вспомнил своих одноклассников, которые с восторгом говорили о разных партийных маршах и военных парадах на площади перед монументом. Скоро он остался позади.

Город медленно растворялся. Улицы и тротуары становились все более пустынными. Плотные ряды домов сменились теперь полями и дачными поселками. Солнце клонилось к закату. Я весь промок насквозь, до нижнего белья. За Мёлькау, небольшим местечком под Лейпцигом, нас ожидали неприятности.

На обочине дороги расположились два гитлерюгендовца. Они сидели на каких-то ящиках, напоминавших ящики для боеприпасов, над их головами трепыхался зонтик. Перед ними на больших камнях были разложены карандаши, блокнот и складной фотоаппарат. Мы как раз выехали из-за поворота. Тот, что повыше, дремал, подперев голову руками. Он рухнул со своего сиденья как мешок с мукой, когда его товарищ, поменьше ростом, ткнул его в бок и без слов показал в нашу сторону. Высокий взял камеру в руки. Оба типа были старше нас, им было уже наверняка лет по восемнадцать. Мелкий был похож по лицу на дога из-за выдвинутой нижней челюсти. Какое лицо было у высокого, я не разглядел, потому что оно уже было скрыто за фотоаппаратом. Генрих и Хильма тут же отреагировали.

– Убери аппарат! – крикнул Генрих так громко, что вспугнул стаю воробьев, выпорхнувшую из гущи деревьев.

– Ты что, глухой? – тут же вмешалась Хильма, видя, что фотограф никак не реагирует. Ее жесткий голос звучал для меня непривычно.

Генрих и Хильма затормозили. За моей спиной раздался грохот. Я обернулся. Пит соскочил с велосипеда и даже не попытался его толком поставить. Свертки с его вещами покатились по асфальту. Он прямиком направился к гитлерюгендовцам. Фотограф отступил на шаг назад, второй попытался преградить Питу путь. Пит отодвинул его в сторону, как фортепианную табуретку, и протянул руку к фотоаппарату.

Я уже думал, сейчас начнется драка, но ничего такого не произошло. Я не успевал следить за руками Пита. Он открыл аппарат, вытянул из него пленку, скомкал ее и бросил в траву, где она валялась теперь, подрагивая, как издыхающая змея. Пит вернул камеру, собрал свои вещички, связал их как следует и сел на велосипед.

– Ну что, поехали? – Его вопрос звучал так, как будто он спрашивал, какое мороженое мы любим больше всего.

– Поехали, – отозвался Эдгар, замыкавший нашу колонну.

Разыгравшаяся сцена произвела на меня странное впечатление. Все произошло так стремительно. Я тронулся с места последним. Когда я оглянулся назад, то увидел, что высокий опять уселся на ящик и что-то пишет. Мелкий стоял посередине дороги. В правой руке у него сверкнул походный нож, левой он «резанул» себя по горлу. Я быстро отвернулся и теперь смотрел только вперед.