Одним из первых его ответственных заданий было – пробраться в деревню за провизией… и там он узнал, что всех евреев расстреляли… вместе с его родителями, семилетней сестрой Геней и совсем маленьким Яшей. По свидетельствам очевидцев – это было леденящее от страха спокойствие, с которым, покорствуя ужасной участи судьбы, люди шли на собственную смерть. Несколько дней всех евреев собирали в местной школе… и под покровом осенней ночи вывезли на грузовиках в неизвестном направлении…

Но произошло чудо, о котором два брата-партизана узнали после войны! Их разыскала украинская семья Досщинских, из соседней деревни, которая, рискуя своими жизнями, приютила и всю оккупацию выдавала за свою дочь – маленькую еврейскую девочку! В ту роковую ночь, из последнего грузовика «дьявольской колонны» – соскочила на полном ходу сестра моего деда, и чудом уцелев, добралась до ближайшего села.

Уже в Израиле, в период совместного моего проживания с дедом – после смерти бабули, я узнал подробности партизанской деятельности, о которых он не любил говорить. И я понял, почему. После объединения их него отряда с одним из самых крупных формирований партизанского движения под командованием Ковпака, Сёма – старший брат попал в разведку и мстил за родных, вытаскивая «языков», парой, прямо из штабных расположений. Мой дед занимался диверсиями, подрывая коммуникацию снабжения фашисткой дивизии, находившейся на территории Украины. По его рассказам я понял, что и война может превратиться в рутину – человек привыкает к адреналину… но один случай оставил в его сознании неизгладимый след. Мой Давид задушил немецкого

солдата…, вцепившись мёртвой хваткой, он смотрел ему прямо в глаза…, душил до последней конвульсии, невзирая на раны, получаемые от штык-ножа. Это был солдат из патруля, охраняющего железнодорожное полотно. Разъярённым животным, дед буквально выпрыгнул на него из своей засады. Но прежде, чем он вцепился в его горло – солдат успел выхватить свой огромный нож и, беспорядочно размахивая им, начал наносить деду глубокие порезы…

Спустя годы, притупившие горечь утрат и неизгладимых переживаний, Давид не смог уменьшить яркость картины этого сюжета. Посыл деда уже взрослому внуку, отслужившему в советской армии и, недавно, вступившему в ряды резервистской армии Израиля, заключался в желании поделиться опытом и принципами, которые он приобрёл в размышлениях о смысле жизни. И я с радостью поделюсь ими с тобой, мой дорогой читатель.

Возвращаясь к теме формирования моего характера, главное, что я осознавал уже в то время – «одарённый бунтарь», это ещё и очень добрый мальчик. Взрослея, доброта стала основой моего мировоззрения. Где-то подсознательно я понимал, что к светлому будущему нас приведет не коммунистическое равенство, а искренняя доброта, заложенная в наши души изначально. Под «искренняя», я подразумеваю безусловная – не требующая что-либо взамен. Проявление агрессии – это плод нашего разума, зачастую связанный с инстинктом самосохранения. В свои пятнадцать лет, заканчивая восьмилетку, у меня уже был план – как избавиться от основных «грузов», мешающих быстрому достижению намеченной цели.

Первый – это избавление от «записи в журнале». Благо, что в этом случае я получил поддержку от родителей. План был прост – паспорта в Советском Союзе выдавали в шестнадцать лет, и по закону я имел право выбрать «национальность» любого из родителей. До этого, у меня на руках находилось свидетельство о рождении, в котором, чёрным по белому, было написано: «Черетенко Лев Борисович – сын Черетенко Бориса Давыдовича (еврей) и Черетенко Лидии Фёдоровны (белоруска)». Роговская – девичья фамилия мамы, нигде не фигурировала. Во время подачи документов в среднюю русскоязычную школу № 7 я сообщил об утере свидетельства о рождении, а на вопрос о национальности с облегчением сообщил – белорус.

Это было лето 1983 года и, до подачи документов в новую школу, я попытался избавиться от второго «груза» – совместного проживания с моими любимыми, но уже порядочно «доставшими» родителями. Я благодарен им за удачное сочетание генов и за все качества характера, связанные с дисциплиной, так пригодившиеся мне в период взросления. Моя попытка поступить в Кишинёвское художественное училище имени Репина, закончилась провалом. Высокий конкурс на скульптурное отделение, был связан не с большим количеством желающих, а с размерами самого отделения – на нём могло учиться не более десяти человек.

В девятом классе новой школы нас с Сергеем встретили «улюлюканьем» те ребята, которых мы знали по спортивным соревнованиям между школ. Нас было четверо новичков – с нами были еще две девчонки, одноклассницы по восьмилетке. Новая «классная» – учитель литературы, – выстроив нас у доски перед классом, представила как хороших учеников.

– Рассаживайтесь на свободные места, знакомиться будите после урока, – пояснила она, строго приложив указательный палец ко рту.

Бегло окинув взглядом весь класс и взяв курс на последние парты, я вдруг заметил симпатичную девочку. Она стеснительно уткнулась в книгу, как только я взглянул на неё. В тот момент я не мог себе представить, что эта невысокая, худощавая девчонка с короткой стрижкой и огромными глазами, станет моей первой женщиной, женой и матерью моего сына. Оля оказалась круглой отличницей и активной общественницей. Её родители – мать русская, отец молдаванин, были довольно либеральными людьми, любезно предоставлявшими свою квартиру для провидения вечеринок. В один из первых таких вечеров, дождавшись «белого» танца, Оля пригласила меня. Это не был обычный медленный танец – на «пионерском» расстоянии, к которому я привык в летних пионерских лагерях. Она прижалась ко мне всем телом и, взяв левую ладонь в свою, зафиксировала это положение, уверенно установив на спине в районе талии мою правую ладонь. Оля ловко повела меня в танце под итальянскую мелодию, записанную с одного из фестивалей в Сан-Ремо. Её свободная ладонь покоилась на моём плече и, в то же время, умело направляла меня. Благодаря осанке и длинной шее, слегка отводившей голову назад, я мог

украдкой разглядывать невозмутимое Олино лицо. Её огромные глаза были прикрыты, а взгляд периодически скользил из стороны в сторону, в зависимости от направления движения в танце.

– А я давно уже тебя знаю. – Шепнула мне Оля…»

Объявили посадку на мой рейс. Я закрыл ноутбук и оглянулся, вокруг было много людей, которые начали выстраиваться в очередь. Всё так же как и пятнадцать лет назад, я не спешил на посадку, давая попутчикам возможность разобраться с местами и ручной кладью. Разглядывая пассажиров, я поймал себя на мысли, что ищу Иру – моего «шикарного» психолога и друга. И если бы чудо произошло, я с удовольствием поделился бы с ней теми чувствами, которые испытываю сейчас. Я очарован любовью! Той самой безусловной любовью, о которой мы говорили в нашу первую встречу.

6

Это был элитный ресторан на Дерибасовской, сделанный в стиле ирландского бара. Мы сразу привлекли внимание постояльцев, точнее Ира – своей внешностью фотомодели. Ещё на улице у входа я обратил внимание на, припорошенные снегом, последние модели внедорожников. Наш забронированный столик оказался на бельэтаже, где находилось еще несколько пар, и откуда был виден весь партер со стойкой бара и биллиардным столом. Ира быстро сделала заказ, заранее поинтересовавшись, полагаюсь ли я на её вкус. Она явно была знакома с репертуаром подобного типа заведений. Я же больше разбирался в кухне французских и итальянских ресторанов, входивших в список любимых мест отдыха моей израильской жены.

– Луковица, вот с чем можно сравнить израильские слои общества. – Ира продолжила начатую в машине дискуссию. – Верхняя часть, богатые. Середина, это средний класс, их большинство. А корешок составляет нищета. Здесь же сейчас треугольник, с верхушкой очень богатых людей и огромным количеством населения, еле сводящего концы с концами. «Расскажи мне, как ты познакомился со своей женой в Израиле». – Вдруг спросила она на иврите, сделав согревающий глоток