Между тем через три дня одновременно пришли письмо от отца и передача от него и брата. От передачи он большую часть выделил на «общак» – все сидельцы в камере хранили продукты сообща, за их распределением следил старший по камере – Максим. Кстати, его никто не называл «смотрящим» по камере. Видимо пацаны еще не до конца обустроились в условиях неволи. Себе Артем оставил сигареты, предметы гигиены, одежду, немного конфет и чая. Затем прилег на нары и стал читать письмо. Никто из родственников не верил, что он совершил преступление. И отец, и Серега советовали терпеть и на себя ничего не наговаривать. «Поздно… Пути назад уже нет…», – с грустью подумал Артем.

А еще дня через два следователь с тем же адвокатом, что был на допросе, приехали в следственный изолятор для ознакомления с постановлением о направлении на психиатрическую экспертизу. Павлова привели в следственную комнату длинными тюремными коридорами. Камера была небольшая. Один стол и две лавки по обе стороны, вот собственно и вся мебель, ножки которой вмурованы в пол.

– Здравствуйте,– произнес Артем негромко.

– Здравствуйте, здравствуйте, – произнесли почти одновременно приехавшие.

– Присядь, – сказала сотрудница следственного комитета, – послушай мое постановление и распишись в ознакомлении.

Она не торопясь зачитала привезенные с собой документы:

– Ты все понял?

– Когда ехать-то? – вопросом на вопрос ответил обвиняемый.

– Ближайшим этапом, – сказал следователь.

Затем она нажала на какую-то кнопочку. В следственную камеру вошел конвойный и увел Павлова в свою «хату». Причем тот по ходу движения, не дожидаясь команды, сделал руки за спину. Это становилось привычкой. Тюрьма навязывает узникам свой образ жизни, вбивает им в память, порой на всю оставшуюся жизнь свои понятия и повадки…

Павлов уже знал, что этапы на Иваново идут третьего, тринадцатого и двадцать третьего числа каждого месяца. «Значит через два дня», – подумал Артем. Утренний поезд отходит в шесть часов утра. Разбудили в два часа ночи.

– Павлов со всеми вещами на выход, – сказал конвойный или как их здесь зовут «попкарь».

Вещей было немного, уложились в один целлофановый пакет. Сокамерники все спали, попрощаться никто не поднялся. Провели длинными тюремными коридорами мимо спящих в своих «хатах» за крепкими дверями сидельцев. Долго сидел один в «боксике» следственного изолятора. Потом привычный обыск, на местном сленге – шмон, и на автозаке на вокзал. Попутчики «зэки» дремали, сидя на лавке, а несовершеннолетний Артем смотрел на «спящее царство» через круглый глазок металлического «стакана». К перрону подъехали где-то полчетвертого утра. Этапированных сидельцев набралось семь человек. Всех усадили в одно купе «столыпинского» вагона. Несовершеннолетнего Артема с взрослыми заключенными. Впрочем, никому до него не было никакого дела, каждый думал о своих проблемах. Арестованные не выспались. Сидели хмурые, неразговорчивые. Внешне спецвагон почти не отличался от обычных, пассажирских вагонов – только решетками на окнах. А вот внутри через тюрьму на колесах проходило металлическое ограждение, отделяющее все купе от прохода. Вход в каждое купе, а по-сути в клетку, был отдельный – двери из таких же толстых железных прутьев. А по проходу сновали конвойные в зеленой форме, с виду похожие на людей…

К ним обратился кто-то из зэков с просьбой.

– Сводите в туалет, три часа уже терпим.

– А вы друг другу в карман справляйте нужду, – с издевкой сказал конвоир.

Терпели все сидельцы, кто-то из последних сил. Через полчаса самый несдержанный еще раз обратился с той же просьбой.

– Пока поезд стоит, не положено! – сказал, как отрезал старший конвоя.

Наконец, застучали колеса. По одному арестанту стали выводить в туалет. Один из пожилых зэков не успел дойти, и по коридору разлилась лужа. Пара конвоиров взялась «лечить» недержание дубинками. А зэки назад бедолагу не пустили, конвою пришлось запереть его в соседнем купе. Ехали со всеми остановками… Ведь в других вагонах следовали обычные пассажиры, даже не подозревавшие о таких попутчиках. При подъезде к Иванову сидельцы дружно начали стучать по решетке руками и ногами, требуя еще раз вывезти в туалет. С другой стороны конвойные ударили резиновыми дубинками.

– Терпите до изолятора, – сказал кто-то из них.

После остановки поезда сидельцам пришлось ждать, пока не выйдут из вагонов обычные граждане и не разойдутся по своим делам. Автозак подъехал боком почти вплотную к особому вагону и арестантов конвоиры по одному стали выводить в спецкузов. В нем за решеткой оборудованы камеры для перевозки таких «пассажиров». Отдельные места, огороженные от них, предусмотрены для вооруженной короткими автоматами охраны. «Эти скорее убьют, чем позволят сбежать», – подумал Артем. Наконец все расселись по своим местам и машина тронулась. Впрочем, дорога оказалась короткой, но еще полчаса пришлось ждать, пока автозак запустят на территорию СИЗО.

…В ивановском изоляторе сотрудники оказались добрее и перед «шмоном» всех сводили в уборную. Обыск был проведен обычный, с полным раздеванием. Затем Артему выдали те же предметы, что и в кинешемском СИЗО и повели еще более длинными коридорами из одного корпуса в другой. У одной из камер конвойный скомандовал:

–Стоять, лицом к стене.

Открылась дверь. Вошел в камеру… Она оказалась значительно больше предыдущей в Кинешме, рассчитана на восемнадцать человек. Стены покрашены такой же зеленой краской, которая местами также облезла и была видна штукатурка. И давным-давно беленый потолок, успевший почернеть от времени. Причем стояли металлические двух ярусные кровати рядом друг с другом. Два места на верхнем ярусе были свободны, и Павлов занял одно из них, дальнее от туалета, находящегося справа от входа. Между кроватями стоял довольно длинный стол с лавками по обе стороны.

– Здравствуйте, – сказал вошедший и добавил, как научил его дорогой один арестант, – мир нашему дому.

– Мир, мир, – послышалось в ответ.

– Я Артем Павлов из Кинешмы, арестован за разбой, приехал на психиатрическую экспертизу.

– Психованный значит, – послышалось с верхней полки, – а кусаться не будешь?

Мальчишки засмеялись. Павлов знал, что на шутки при знакомстве с новыми сокамерниками огорчаться не стоит и ответил в таком же стиле:

– А я без повода не кусаюсь. Пацаны, а кто у нас старший по камере?

– Монгол тейковский…, но он сейчас отдыхает вон на «шконке» у окна за занавесочкой, проснется – подойдешь к нему, познакомишься. И не старший, а «смотрящий» за камерой.

– А зовут – то его как? – Спросил Павлов.

– Анатолий. А тебе-то зачем? Его все Монголом кличут. А у тебя самого-то кличка есть?

– Да нет… Ну, знакомые Темой зовут, так это вроде просто имя…

– В тюрьме без погоняла (кличка – прим. автора) нельзя. У каждого из нас оно есть… Ну, ладно Монгол проснется, что-нибудь придумаем.

Артем поглядел в ту сторону и сразу увидел закрытый серой тканью первый ярус тюремной кровати, расположенной возле окна. «Время еще два часа дня, а он отдыхает, видно ночь была беспокойная», – подумал новенький, но вслух ничего не сказал. Излишнее любопытство, как и наблюдательность в СИЗО не приветствуется. Нет, когда кто-то попадает под подозрение в «стукачестве», за ним наблюдают многие арестанты. Ну, те, которых «смотрящий» посвятил в свои подозрения… Ведь чтобы с негласным агентом поговорил оперативник, его надо вывести из камеры под каким-то предлогом…

Однако и уборная была оборудована занавесками, это приятно удивило Артема. Хоть какое-то место, где можно укрыться от глаз сокамерников. А больше всего его поразили «кабуры» – сплошные отверстия в толстых стенах, таких – же крашеных и облезлых, как и в Кинешме. Через них видны соседние камеры, и можно передать записки, продукты, одежду. Или просто поздороваться с соседями за руку… Сидельцы произносили слово «кабуры» с ударением на первом слоге. «Вот это да…»,– подумал Артем. Удивился он, конечно, не произношению, а наличию такого средства связи.