Тот поднял голову и в очень продолжительном взгляде осмотрел преподнесённый дар… Но он не приближался, и по глазам было ясно: бездомный отвергал саму мысль, что это «белое и чистое» – для него…

– Ну, долго я ещё буду ждать?.. Давай уличный боец, бери!

Осторожно и будто по приказу, он взял обувь… Но заметив какую-то бумажку внутри, бродяга замер…

Там была купюра на 5000 рублей… Вскоре, его, казалось контуженый взгляд, дополнился влагой.

– Ой, только этого не надо, соберись тряпка!

Бездомный улыбнулся настолько сильно, что это было заметно и под густой бородой. После чего, источая слёзы, он бодро посмотрел на Пака, а затем кивнул, скинув с лица несколько капель.

– Вот это уже другой разговор!.. Пока твоё сердце бьётся, человек, и ты бейся!..

Пак пошёл вглубь общины, осматривая её самых разных обитателей: У кого-то не было конечности. Другой страдал от расстройства личности. А кто-то страшно заикался.

«Некоторые люди находятся здесь не из-за отсутствия денежных благ. Они были просто отвергнуты обществом, – подумал Пак. – Хватило бы на целую армию, да Раш?»

Среди всех этих потерянных взглядов, лишь один казался ему подобно рубину среди обычных камней: Молодой парень сидел у мостовой опоры. Рядом с его ногами лежало пару костылей. Короткая стрижка, штаны с множеством пустых карманов и цветом мутного болота толстовка. Его выразительные серые глаза смотрели прямо на Пака, и тот тоже начал смотреть на него в ответ…

– Чё зыришь?.. – калека за словом в карман также не лез. – Жалеешь?.. Жалеешь меня? Считаешь жалким из-за пары костылей?

– Ни в коем случае! – поднял Пак руки, как перед ружьём. – Лишь тот факт, что ты всё ещё не сдался, уже делает тебя сильным, поэтому «жалеть тебя», это как минимум некорректно, всё равно, что назвать: «синее – красным…» Скажи, почему ты не боишься меня и моих Нексусов? Мы ведь и убить можем?

– Ну, убьёте. И что?.. Смерть никогда не бывает абсолютной.

– Ну-ка поясни? – приправив сказанное улыбкой, Пак заинтересованно скрестил руки.

– А на кой тебе это знать? Лучше иди куда шёл. И будто тебе интересны бредни молодого калеки. Поиздеваться, что ли решил?

– Нет-нет мне вправду интересно, расскажи!

– Вселенная существует… – неохотно начал он, сделав такой же неохотный вздох. – Со временем каждый атом утеряет связь и всё подвергнется неутолимой энтропии. Всё распадётся и затухнет. Вселенная погибнет… Но я думаю: раз Вселенная существует сейчас, то на фоне бесконечности она будет существовать снова, так как её существование в данный момент – это прямое доказательство её повторного зарождения в дальнейшем. Если цикл зарождения Вселенной бесконечный, то всё сущее автоматически можно считать информационно бессмертным – оно обречено, существовать снова, а на фоне вечности это произойдёт с вероятностью в 100%… Слышал о мысленном эксперименте про «Бессмертную Обезьяну?» Если посадить бессмертную обезьяну за печатную машинку, и она начнёт случайно нажимать клавиши с буквами, то согласно «Теории Вероятности» эта обезьяна слово в слово напишет «Войну и Мир». А что насчёт меня… познав смерть, я лишь окунусь в небытие, в нечто…

Парень приготовился сделать щелчок пальцами…

– Но пройдёт меньше секунды…

Послышался щелчок.

– Как я воскресну заново, перерожусь. Да, возможно, в следующий раз будет другая внешняя среда и мои другие копии, однако скачок от старого разума к новому произойдёт лишь в тот разум, которым буду я и никто другой. Все другие копии, пролетят мимо этой фиксации разума – они чужие для меня. Как я и сказал: «Всё обречено, существовать заново». По законам математики – это абсолютный факт. И что самое интересное, после такого перерождения окружающий мир в большинстве случаев не будет повторяться: Согласно «Теории Хаоса», ты будешь существовать со своим старым разумом вновь, но при этом внешняя среда не будет точно совпадать с той, которая нас окружает сейчас – разнообразие… Есть, конечно, минус такого перерождения – помнить ничего не буду: я ведь рожусь заново уже с новой нейрофизиологией. Так что я считаю, что смерть всего лишь некая специфическая потеря памяти.

– Вообще-то… ты полностью прав… – Пак принялся вытирать рукавом свои красные глаза.

– Ты что плачешь?

– Соринка в глаз попала… – хмыкая, ответил он. – Надсущинатурное Виденье… у человечка…

– Странный ты, дедуля…

– Смею ли я просить тебя вступить в мою банду? – сказал Пак, продолжая испускать бесконечный водопад.

– Банду?..

– Лучшая еда, лучшая кровать, лучшие девки и живые, и мёртвые.

– И какова же будет моя цель в этой твоей… банде?

– У творческого человека есть сильный внутренний огонь. Если его не высвобождать, то он сожжёт его душу изнутри. Твой же огонь: желание объединять физический мир и свою фантазию. Математика, компьютеры и так же невероятный гуманитарный потенциал.

– Но как ты узнал?..

– Я умею видеть таланты.

Молодой калека всерьёз призадумался…

Пак не давил на него, и полностью стерев рукавом слёзы, он терпеливо начал ждать, при этом осматривая прочий люд. Затем его красные глаза замерли на девушке, стоящей неподалеку:

Она была молода и очень красива, но ожог взял в плен половину её лица. Осторожная и прижатая оглядка выдавала в ней новичка данного сообщества бездомных. Лёгкая, спортивная одежда; чёрно-белая и чистая – так же выделяла её средь прочих.

Пак был не единственным смотрящим на неё: сгорбленный мужик явно крапел в мыслях о худшей половине её лица, а его собственная вытянутая морда поблёскивала омерзением, будто у него под носом сдохла крыса. Он смотрел и смотрел, но вместо того, чтобы отвернуться от неприятного для него лица, он наоборот подошёл к его обладательнице…

– Сука! Уродина! – говорил он или плевался, понять было сложно. – Пришла сюда еду нашу есть! Уродина уходи!..

Со временем из-под её длинных чёрных волос, закрывающих шрамы, проступила слезинка. И слезинка была невидимой для этого мужика:

– Уродина, уродина! – отчитывал тот, как поломанный механизм. В каком-то смысле эта зацикленность даже казалось смешной.

– Так-так-так! Стоп-э! – вмешался Пак, пестря театральностью. – То есть ты, вот сидел там поодаль, да? И такой: «надо отметить своё недовольство, выразить его!» И прошёл, значит, шагов двадцать, чтобы начать капризничать?!

Мужик слушал и не понимал – его деформированный омерзением оскал не исчезал.

– У тебя такое выражение лица, будто при тебе совокупляется пара Годзилл… Как можно с такой рожей смотреть на… – Пак отвёл чёрные волосы от ожога молодой девушки, – эту столь прекрасную молодую леди… – Далее он заговорил только с ней: – Тебе вовсе незачем это скрывать. Это твой шрам, гордись им. Это твоя боевая отметина, показывающая, что ты прошла через множество испытаний, включая беспощадные волны недовольства, что насылали на тебя эти воротки… и этим волнам не удалось снести такую маленькую, но очень стойкую опору. – Затем Пак нежно приподнял её подбородок и аккуратно поцеловал в губы; продолжительно и чувственно.

Лицо наблюдавшего за этим мужика, покрылось, куда большим омерзением и настолько сморщилось, что оно уже напоминало крысу без шкуры; только растопыренные кудри сверху, различали в нем подобие человека.

– Так, ну а теперь ты, – обратился к нему Пак. – Ты взбесился, глядя на этого ангела, потому, что красивое лицо было осквернено недостатком. Как если бы в теории она согревала твою постель – это не так, а ты выказал эмоцию, которая уже предполагает это: оскорбляет потенциал идеальной половины лица. Ты раб эволюции, заправленный своей запредельной недалекостью… Был такой чел, у которого водилось очень много котов и кошек. Когда те гадили и ссали на пол, он всё это добро сливал в большое ведро. То есть получались некие «говно-часы». И когда ведро наполнялось, он топил в нём пушистых. Заставлял, так сказать… отведать собственного дерьма. Так мы с тобой и поступим.

Двое в противогазах схватили того грубияна за руки, и после стали ждать приказа: