Не помню, пытались ли они извиниться. Не знаю, понимали ли, насколько глубокую травму нанесли ребенку. Я до сих пор, как в кино, помню всю эту сцену, даже в какой цвет были выкрашены стены актового зала. Но именно тогда мне открылось одно из распространенных явлений человеческой жизни – большинство людей заинтересовано в тебе только до тех пор, пока им от тебя может быть какая-то польза. Их нельзя за это винить. Они искренни как в просьбе об одолжении или помощи, так и своем кратком порыве благодарности. Чувство благодарности живет недолго, и редко благодарность подразумевает обязательства ответной помощи или услуги. Ведь в глубине души люди уверены, что тебе было нетрудно и ты легко могла бы сделать и больше. Редко кому присуще глубокое чувство справедливости, как и способность высоко ценить сделанное кем-то. За многие годы, что прошли после того достопамятного утренника, я сбилась со счету, сколько раз люди без сомнений воспринимают твою помощь как свою заслугу или достижение. Возможно, потому что принять чью-то помощь непросто, это означает признаться в собственной слабости или ограниченности ресурсов. А кто же по собственной воле готов долго помнить о таком? Только человек, по-настоящему сильный. Мне такие крайне редко встречались. Зато довольно часто помогала старинная армянская поговорка: сделал добро – брось в воду. Ее мне впервые сказал мой папа. И именно с ним связан финал моей истории.

Забирая грустную и притихшую дочь из детского сада, папа понял сразу, что что-то неладно. Вечером провел собственное расследование и… На следующий день в детском саду мне торжественно вручили невероятной красоты подарок – пенал с цветными карандашами. Объясняя, что они каким-то невероятным образом вчера забыли мне его вручить, воспитатели прятали глаза. Я поддержала их игру и, прижимая к груди подарок, еще раз окунулась в самое невероятное явление жизни. Безусловную родительскую любовь. Где и как мой папа в ночи в условиях тотального советского дефицита достал этот подарок? Что сказала по телефону заведующей детским садом моя мама? Но они сделали все, чтобы их ребенок был счастливым.

Я так им и не призналась, что знаю их секрет. Потому что уже тогда, в совершенно нежном возрасте поняла, что можно сделать многое, пойти на мелкий обман или совершить подвиг ради того, кого любишь. Все остальное вторично и несущественно. Даже несправедливость.

Утром тебя будит мамин голос «Доброе утро, доченька, что ты хочешь на завтрак?», а папа, провожая тебя на работу, не закрывая ворот, неотрывно смотрит вслед уезжающему автомобилю, совершая известный ему одному таинственный и беззвучный ритуал-оберег. Состояние абсолютной безмятежности и ощущение безусловной любви – это и есть детство. В любом возрасте.

Помните хозяйственного Василия Алибабаевича, удивленно вопрошающего: «У тебя мама был, папа был? А почему такой злой?» Интересно, знал ли он, что в одной фразе выразил тысячи заумных слов психологов, пишущих об основополагающем значении первых месяцев и лет жизни ребенка. Я, например, почти всегда определяю, насколько благополучным было детство у человека. Любили ли его родители по-настоящему, чувствовал ли он свою защищенность. Ведь из благополучного детства вырастают зрелые личности, которых, увы, всего 1 %. Все остальные 99 % пожинают плоды ошибок взрослых, помноженные на собственные. Пройдя определенный возрастной рубеж, мы, конечно же, взрослеем. Уходит непосредственность и наивность, приходит понимание ответственности и неизбежности собственных пределов. Появляется притворство и искусственность. Мы начинаем следовать стереотипам, жизнь становится скучнее. Погружение в рутину обыденной жизни все дальше и дальше уводит нас от детства. Честно признаюсь: я не люблю общаться с «супервзрослыми» людьми. От них бывает польза, но не исходит тепла. Когда же я сама начинаю превращаться в этакого рационального и шаблонного взрослого, то мне очень помогают детские фотографии. Я, конечно, уже не помню, что думала девочка с карими глазами в пол-лица, когда фотографировалась для школьной доски почета «Наши отличники», но когда она смотрит на меня с черно-белой фотографии, я понимаю, что не могу ее предать. Не имею права вычеркнуть полностью ее искренность, открытость и эмоциональность. Детство – это ведь не только календарный возраст. Это внутреннее состояние, иногда граничащее с инфантильностью, но никогда в жизни не лишнее.

Недавно я целую неделю наблюдала группу людей в возрасте от 25 до 50. Точнее, это были сотрудники моей клиники, приехавшие в Испанию отмечать наше десятилетие. Откровенно говоря, все это походило на настоящий детский сад, ну в крайнем случае пионерский лагерь. То, как бурно они реагировали на происходящее вокруг, как самозабвенно участвовали в тимбилдинге, как восторженно кричали, побеждая в конкурсах, как бесконечно бегали за советами и одобрением покупок в El Corte Ingles, как втихаря от начальства (то есть меня) удирали на ночные гулянки или почти до утра играли в «мафию», – все подтверждало мудрое наблюдение: в каждом из нас живет ребенок. Именно он может радоваться мелочам, именно он постоянно открывает что-то новое, и именно он скрашивает скучные будни себя-взрослого. Именно ребенок в нас может быть по-настоящему счастливым.

В доме напротив на первом этаже жил гиж[1] Гаго. Мало кто мог сказать, сколько ему лет. Все мое детство его внешность не менялась.

Впрочем, как и поведение. Он был этаким одутловатым добродушным увальнем, который часами играл на дхоле[2], бегал с улыбкой за играющими детьми, разбегавшимися от него врассыпную и дразнившими его из-за угла. Он обижался, злился, и эта злоба выражалась в громких криках и битье по голове. Своей. Никогда за всю свою жизнь он не причинил никому вреда.

А еще в минуты апатичной задумчивости он крутил локон у правого уха.

Им взрослые пугали отлынивающих от учебы детей: будешь плохо учиться – станешь как гиж Гаго. Никому не хотелось быть предметом насмешек, и шаловливые соратники по играм во дворе старательно учились. В какой-то момент он неожиданно исчез со своего неизменного поста на балконе первого этажа дома напротив. Во многом это было благо для окружающих. Стало тише, нет бесконечных удивительно ритмичных барабанных звуков, никто не маячит немым укором и страхом ненормальности.

Дети, лишившись привычного объекта насмешек и дразнилок, задавали вопросы прятавшим глаза взрослым. Но не запоминали размытые ответы.

В активном детском уме «скоро» – это или сейчас, или никогда. В этот раз было именно никогда.

Те дни остались в другой жизни и в другой стране. Это уже потом произошли развал строя, война одна, вторая, третья. Потери и необратимые изменения на географической карте и в умах людей.

Высокообразованные дипломированные персоны затевали конфликты, разыгрывали комбинации и говорили «упс», если план срабатывал иначе. Или просто с театральной маской на лице твердили «фейк, фейк, фейк». Для нашего мира злиться и обиженно вредить – словесно отрицаемая и стойкая норма. В этом «здоровом» мире не принято бить по своей голове, все больше по чужой, сохраняя при этом «нормальное» выражение лица.

А я иногда ловлю себя на том, что задумчиво кручу локон у левого уха…

В прошлом году к 1 июня мы развесили в клинике фотографии сотрудников. Черно-белые. Увеличенные. Детские. Придумка была из серии «просто так, для настроения». Трогательные детские лица на слегка затуманенных снимках вызвали умиление и фурор. Было в этом что-то соревновательное. В попытках угадать, кто есть кто, развернулась настоящая борьба. Но еще более ощутимым стало то самое настроение, в котором искренняя улыбка была припорошена грустью ностальгии.

Как бы мы себя ни называли, чем бы ни занимались, каких социально-финансовых высот ни достигли, все равно иногда мы ведем себя абсолютно по-детски. Чем старше мы становимся, тем реже позволяем себе неприкрыто выражать эмоции, бесстрашно исследовать неизвестное, бесхитростно проявлять свои желания, мгновенно забывать причину печали и крайне оптимистично смотреть на мир.