– А я не работаю, я спать не хочу! Столовка для того существует. И книжка записная. Ты ещё мой день рождения забудь – живо у меня с жилплощади вылетишь.

– Это и моя квартира тоже.

– А хо-хо ни хо-хо, мо-я! Ага, уже! Утрись, болезный. Недвижимость на меня приватизирована, мама была права, хорошо, что подсказала вовремя. Ты тут на птичьих правах, муженёк.

Ангелина вываливала на гудящую как колокол голову Фёдора проклятия и брань, припоминая какие-то давно минувшие события, ставила в вину непонятно чего, грубо, обидно обсуждала его родителей и родственников, у которых, оказывается, абсолютно не было позитивных качеств, зато каждого из них можно было с её слов упекать за решётку.

Фёдор усилием воли отключил слух, двигался по квартире как сомнамбула, не понимая, что делает, вымыл руки, прошёл на кухню.

Ужина не было. Холодильник тоже зиял девственной пустотой.

– Жрать захотел? А маму поздравил? Нет, не поздравил. Отныне у нас самообслуживание.

– Дай денег, я в магазин схожу.

– С деньгами каждый дурак продуктов накупит. Я маме на подарок всё истратила.

– Так получка через неделю только. На что жить будем?

– Кто у нас мужик – ты или я? Думай. Займи. Я у мамы могу поужинать.

– Понятно. Нет, ничего не понятно! Кто дал тебе право потратить весь бюджет непонятно на что?

– Ах, вон ты как запел! Тёще на подарок денег пожалел! Она… она для тебя кто?

– Для себя она, для себя. И ты только для себя. Всё до копейки выгребаете, а на столе пусто, как в склепе. Когда ты успела превратиться в тень маменьки? Ты же поначалу внимательная и чуткая была, лаской и нежностью покоряла, бескорыстием и радушием обаяла. Смотрю на тебя, а вижу Паулину Леонтьевну, только ещё наглее и циничнее.

– Не устраиваю – проваливай. Свято место пусто не бывает. Желающих разделить со мной постель пруд пруди. Как же права была маменька, как права! Мужского в тебе – только штаны.

 Фёдор выбежал из квартиры, громко хлопнув дверью, забыв в сердцах надеть плащ или куртку. Улицу по-прежнему поливал холодный дождь, до костей пробирали порывы ветра.

Вот тебе и лето… вот такая, брат, интересная и насыщенная семейная жизнь!

Мужчина залез в машину, минуту послушал мерный гул мотора. Голова была пустая и мутная, зато закипала кровь.

Фёдор бездумно выжал сцепление, включил скорость и понёсся. Ему было без разницы – куда и зачем. Автомобиль уверенно набирал скорость, покорно слушался руля.

Мысли отсутствовали, их заменили эмоции, подстёгиваемые наркотическим действием избыточного адреналина. Мужчина жал на газ, чувствуя, как поступками начинает повелевать азарт.

Он никогда не любил лихачей и вдруг сам заразился желанием мчаться, закладывать крутые виражи, вписываться в резкие повороты и лететь, лететь бездумно на пределе возможностей старенького двигателя.

Дорога была сколькая, его занесло, закрутило, но в книге судеб не было указания завершить его жизненный путь. Фёдор слегка помял крыло, порвал одну из покрышек колеса. Пока ставил запаску – немного успокоился.

Не вчера Ангелина превратилась в стерву, не одним днём превратила совместную жизнь в ад. Давно нужно было стукнуть кулаком по столу, предъявить права на личное мнение, с которым нельзя не считаться.

Нельзя мириться с безраздельной властью в семье женщин. Нельзя балансировать на перерезанном канате, подвешенном над пропастью. Нельзя соглашаться со всем, что взбредёт в больную голову тёщи. Нельзя, нельзя, нельзя жить по чужому сценарию, наплевав на собственные амбиции, на мечты и планы в угоду людям, которые никого не уважают.

Желание испариться, исчезнуть, чтобы проблема рассосалась сама собой, сменилось на попытку осмыслить тупик, в который умудрился себя загнать под руководством жены и тёщи.

Фёдор перебирал в уме варианты, как можно развернуть семейную лодку против ветра, чтобы не потопить её окончательно. Идей было так много, что выбрать одну было невозможно. Любая из них имела слепые зоны, проблемные участки и глухие тупики.

Он уже давно ехал по пригороду. Дворники с трудом справлялись с потоком воды, низвергаемым с прохудившихся небес. На обочине стояла женщина без зонта и плаща. Она голосовала мокрая насквозь.

Фёдор посмотрел на неё безучастно, хотя подумал, что можно было бы подобрать, но она такая мокрая, что испачкает сиденья. Суши их потом, оттирай.

Фигура на дороге прыгала, пытаясь привлечь внимание, топала ногами, возможно, кричала и плакала. Ничто не шелохнулось в его израненной душе. Он даже себя не мог сейчас исцелить, выручить, вытащить из лап обстоятельств.

Фёдор чувствовал, что вплотную приблизился к моменту истины, но не своей – тёщиной. Это она мечтала высосать из его бренного тела живительный сок, чтобы выстроить башню, из окон которой можно взмахом платочка решать его судьбу.

Если раньше можно было что-то изменить, если не поздно было предъявить жене ультиматум, поскольку эмоциональная и чувственная зависимость была взаимной, если способность любить имела место быть, а желание близости играло решающую роль, то теперь “глас вопиющего в пустыне” мог быть услышан и понят лишь небесами, которые тоже пошли вразнос, слезливо испытывая терпение Планеты.

Себя было жалко, очень жалко. Фёдор считал, что не заслужил такого отношения: он не предавал, не изменял, работал на износ, отдавал зарплату до копейки, относился к жене и тёще с возможной степенью уважения. Что теперь?

Ему цинично указали на дверь, обозначив предельную степень зависимости. У него нет ничего, совсем ничего!

Километров через пять Фёдора торкнула мысль: женщина без зонта, ночью, одна под проливным дождём. Кто она, почему голосует? Если он не поможет, то кто, кто остановит в такую темень?

А вдруг в кустах притаились хулиганы или бандиты, что если цель этой женщины – нажива? Сердце Фёдора заскрипело от невозможности принять решение.

– Ну и пусть, – подумал он, – пусть меня убьют. Пусть провидение решит за меня. Это будет азартная игра, случайное стечение обстоятельств, русская рулетка.

Он развернулся, нажал на газ и поехал навстречу судьбе.

Женщина сидела на бордюре обочины, обняв себя за плечи. Ей было холодно и страшно, но перспективы вызвать сочувствие не было: мимо проехали десятки машин, никто не обратил на неё внимание.

Фёдор остановился в метре от женщины, направив на неё свет фар. Она клацала зубами, что было слышно на расстоянии, но не повернула головы. Женщина устала, замёрзла и ни на что не надеялась. Она плевать хотела на превратности судьбы, которая отказалась проявлять по отношению к ней дружелюбие.

Мужчина подошёл вплотную. Женщину колотила дрожь, похожа она была на кошку, упавшую в стремнину реки, которую течение протащило по порогам и мелям, но сжалилось. Выбросило на берег.