– Я уверен, что ты изменилась, ведь теперь ты выглядишь… – на его губах снова показалась улыбка, – старше.

Я покачала головой и почувствовала, как зарделись мои щеки.

– Все стало еще хуже. Меня по-прежнему обзывают Чудовищным Мозгом и Франкенштейном, но к этому теперь добавились мерзкие шуточки относительно меня и какого-то похотливого старого профессора, который живет неподалеку от школы. Девочки тоже бывают ужасны.

– Я уверен, что все они просто чувствуют себя ничтожествами по сравнению с тобой. Скорее всего, разговаривая с тобой, они боятся показаться глупыми.

– Это никогда не мешало тебе разговаривать со мной.

– Что? – У него даже рот слегка приоткрылся. – Эй!

Он усмехнулся – я не помнила, чтобы раньше он смеялся таким низким гортанным смехом – и локтем толкнул мою руку.

Я хихикнула и толкнула его в ответ, хотя больше всего на свете мне хотелось обвить его руками и крепко к нему прижаться.

– Стивен! – донесся из столовой голос его матери. – Ты здесь? Ты нашел Мэри Шелли?

– Покажи мне свои новые фотографии, прежде чем нам придется вернуться к дамам, – прошептала я.

– Они удивятся, что тебя так долго нет.

– Мне все равно.

– Хорошо.

Он положил «Таинственный остров» на ступеньку и встал, выпрямившись в полный рост. Он был сантиметров на десять выше меня, хотя, вероятно, сантиметров на пятнадцать ниже своего высокого братца. Я обратила внимание на скрытые белой рубашкой мускулистые руки и плоский живот и почувствовала, что краснею. Мне даже захотелось снова надеть очки в попытке скрыть физическую реакцию на него.

Стивен провел меня в одну из расположенных в глубине дома гостиных, оклеенную переливчатыми сине-зелеными обоями. В центре комнаты стояли стулья и диван с розоватой обивкой, напоминающей внутренности раковины. В воздухе стоял сладковатый аромат сухой лаванды, расставленной в вазах. На стенах были блестящие коричневатые фотографии в рамочках – пейзажи, портреты членов семьи, натюрморты.

Стивен направился в угол позади самого большого кресла, снял с гвоздя одну из рамочек и принес мне. Это было изображение бабочки монарх, пьющей нектар из розы. Хотя снимок был выполнен в коричнево-белых тонах, переходы тонов на крыльях бабочки были настолько отчетливыми, что мне показалось, будто я смотрю на ярко-оранжевое насекомое на нежно-желтом цветке.

– Это одна из самых любимых, – произнес он.

– Она бесподобна. Как тебе удалось сфотографировать бабочку? Они ведь так быстро улетают.

– Отец научил меня сидеть совершенно неподвижно, фокусируясь в нужном направлении. Я целый час сидел в нашем саду, прежде чем мне удалось поймать момент.

– Стивен, ты самый терпеливый человек из всех, кого я знаю. Мне бы хотелось, чтобы я хоть немного была похожа в этом на тебя.

– Ты очень терпелива, когда увлеченно работаешь над каким-то проектом.

– Не настолько, как ты. – Я протянула руку и коснулась рамки возле его пальцев. – Что ты написал тут внизу? – Я прищурилась, пытаясь прочесть три слова в нижнем правом углу. – «Тело»?

– Это тайное название. Джулиус насмехается над названиями, которые я даю своим снимкам, поэтому я превращаю настоящие названия в анаграммы, чтобы он ничего не понял.

– Интересно… дай подумать… «Тело»… – Я изучала слова, разбирая их на буквы и снова собирая в единое целое, как будто складывая в уме кусочки пазла. – Те… ло? Идея – «Лето».

– Ничего себе. – Он улыбнулся. – В детстве ты не была такой быстрой.

– Научилась у тебя.

– Я ухожу на войну, Шелл.

Эти слова вырвались у него, поразив меня так, будто мне в лицо плеснули ледяной воды.

– Знаю. – Я даже слегка попятилась. – Твоя мама мне уже сказала. Скажи мне, бога ради, зачем ты идешь? Ведь тебе осталось совсем немного до окончания школы. Я думала, ты поступишь в колледж.

Он перевел взгляд вправо, на окно.

– Я должен выбраться из этого дома. На этом острове все становится испорченным или развращенным. Здесь столько богатства, эгоизма и роскоши. Я больше не могу быть частью всего этого.

– Ты бежишь?

– Не знаю. – Его пальцы подвинулись по рамке ближе к моим. – Возможно.

– Будь осторожен, Стивен.

Он опустил взгляд.

– У моего отца был шрам, полученный им на испано-американской войне, – произнесла я. – Помнишь ту вертикальную розовую линию на его левой щеке?

Стивен кивнул:

– Помню.

– Он говорит, что это делает его лицо более решительным, но я, глядя на него, всегда боялась войны.

– Со мной все будет хорошо.

Он посмотрел мне в глаза с таким выражением, что показалось, он не совсем верит в собственные слова. Он не сводил с меня глаз, и я чувствовала себя так, будто он собирается наклониться и поцеловать меня, хотя мы с ним никогда этого не делали. Мы стояли так близко, что я чувствовала его мятное дыхание, заглушающее даже запах его лосьона.

Я скользнула пальцами по рамке, наконец коснувшись его руки.

– Пожалуйста, береги себя. Далеко не у каждого достаточно терпения, чтобы сфотографировать бабочку.

Он улыбнулся мне одновременно благодарно и грустно.

Я сглотнула, а он продолжал всматриваться мне в глаза, как будто пытаясь сказать что-то, что ему не удавалось облечь в слова. Пространство между нами сжалось. Наше дыхание участилось, в конце концов превратившись в единственный звук в этом доме. Мое сердце билось так, будто я собиралась спрыгнуть с высокого утеса.

Я не успела ничего ляпнуть, тем самым разрушив очарование момента, потому что он привлек мое лицо к себе и поцеловал. Сначала я покачнулась, но затем закрыла глаза и обняла гладкую шею Стивена, наслаждаясь его теплыми жаждущими губами. Обняв рукой за талию, он привлек меня еще ближе. Наши тела соприкоснулись. Рамка с фотографией оказалась зажата между нами. Он обхватил меня обеими руками и прижал к себе так сильно, как будто, целуя меня, он прощался с жизнью.

Из вестибюля донесся оглушительный звук. Часы пробили одиннадцать раз. Никто из нас не произнес ни слова – мы просто тяжело дышали, продолжая стоять, прижавшись друг к другу. Наши губы разделяло лишь несколько сладостных сантиметров. Мои пальцы поглаживали линию его волос на затылке – интригующе колючую и мягкую одновременно.

Звук затих.

– Стивен! – позвала его мать.

Нас охватило почти физически ощутимое волнение. Стивен взял меня за руку, увлек к двери и закрыл ее. Мы были одни. Он снова меня поцеловал, отчего мы оба на мгновение потеряли равновесие, и я врезалась спиной в бирюзово-синюю стену.

Его губы оставили мой рот и начали покрывать поцелуями шею.

– Твои очки мне мешают, – прошептал он.

Я фыркнула и попыталась сдернуть их через подбородок, но они застряли. Он помог дотянуть ремешки до макушки и тут же вернулся к моей шее. Сладостный холодок от прикосновений его губ пробежал по всему моему телу – от шеи до пальцев ног. Я снова закрыла глаза и вздохнула так, как еще никогда не вздыхала, растворившись в его головокружительном аромате, в его руках, сжимающих мои бедра, в интимных прикосновениях его рта к моей обнаженной коже, от которых мое сердце забилось чаще.

Дверь отворилась.

– Господи Иисусе, Стивен. Держи себя в руках.

Мы со Стивеном вздрогнули.

Очарование было разрушено.

Джулиус сжимал своей огромной ручищей, больше похожей на лапу, медную дверную ручку и усмехался, глядя на наши переплетенные тела и раскрасневшиеся лица. Его волосы были более темными и волнистыми, чем у Стивена, а его черты – более грубыми. Двухметровая фигура закрыла дверной проем.

– Так ты этим занимался с ней, когда вы были детишками? Я так и думал, что из тебя еще тот кобель вырастет.

– Оставь нас в покое. – Стивен привлек меня ближе к себе. – Дай нам еще пять минут.

Джулиус фыркнул:

– Ты думаешь, что я закрою эту дверь и позволю тебе испортить племянницу Эвы Оттингер, в то время как сама она сидит в соседней комнате? Ты вообще знаком с Эвой Оттингер?