Литмир - Электронная Библиотека

«Peugeot», подчиняясь элементарной механике, тем же левым боком, за которым рулил бывший господин окружающего мира, смачно увяз в густом илистом дне давно не чищеного русла. Механическое изделие повело себя нагло и уверенно, уподобившись повадкам повелителя своего, то есть, не желая считаться ни с кем и ни с чем, кроме желаемого удовольствия. Для машины, у которой как раз удовольствие выступает на первый план, в общем, поступок предвиденный. Она с наслаждением увязла, заполнив левый бок вместе с упакованным в себе водителем, – всякими водорослями вперемешку с диковинными вещицами, порождаемыми городской цивилизацией, и более ничего ей не было нужно. А бравый молодец, уверенно умеющий постоять за прибранное добро, – себя спасти был не в силах. Оставшись в одиночестве, в отсутствии даже ничтожного имущества для самовыражения, но удушаемый изобилием речных донных сокровищ, не обнаружил он в закромах жизненного состояния ни единого навыка избавления от неприятности. Уподобляясь женскому полу, то есть, имея одну из женских черт характера, известную нам, благодаря сценке у аптечного киоска, да и ту не самую лучшую, – по-видимому, не обладал он иными, по-настоящему крепкими инстинктами этого пола, а именно, безоглядным стремлением выжить, во что бы то ни стало. И не выжил. Однако народ о том не знал ничего и принялся расходиться, быстро забывая не столь для него значительное происшествие, потому как чужая беда ничем никого не коснулась. Каждый переключил мысленный телевизор на другой канал.

Глава 7. Труд

Торопящийся к дочке Даль, Касьян Иннокентьевич, приостановил скорую ходьбу подле своего дома на другой стороне улицы, и по обыкновению взглянул вверх на необычные окна. Для внешнего наблюдателя, конечно, проёмы в стенах всяких архитектурных сооружений различия между собой не имеет. Ни по большому счёту, ни по малому. Тем паче днём, когда за ними ничего толком невозможно разглядеть. Но взгляд Касьяна Иннокентьевича без труда выделял среди рядов и столбцов окон – особые, непохожие на любые другие. Он мгновенно угадывал именно эти три окна. Взгляд сам безошибочно выхватывал их из довольно обширного фасада. От них шло только ему и дочке заметное тонкое тепло. Впрочем, не знаем, вдруг есть на свете другие замечательные люди, в том числе и сторонние наблюдатели, способные уловить необыкновенное качество оконного излучения, но, к сожалению, нам они пока не попадались. Три остеклённых прямоугольника с переплётами стиля модерн в камне стены, будто щедро отпускали на волю особенную волнующую сущность. А в одном из этих редкостно живых окон взгляд художника встретился со взглядом дочки, прильнувшей к стеклу изнутри. Тоже по обыкновению. Та улыбнулась и коротко помахала одной ладонью. Касьян Иннокентьевич подвигал рукой перед собой. Им нравился привычный ритуал. Он придавал настроению чуток доброго волнения, чем-то родственного таинственному оконному излучению. Дочка и папа начали помахивать друг другу руками чуть ли ни с её грудного возраста. Ежедневно, уходя из дома, Даль оборачивался на необычные окна и видел дочку в крайнем правом. Она быстро-быстро махала ему рукой, а он отвечал тем же. Оба весело и ярко улыбались. А когда Касьян Иннокентьевич возвращался домой, бывало в разное время, дочка обязательно показывалась в том же окне. Будто весь день от него не отходила. Всегда угадывала момент возвращения. И в данный миг многолетний ритуал встречи на отдалении неизменно состоялся.

– Назагоралась? – поинтересовался Даль, отворив дверь в дом и завидев дочку, одетую в джинсы и футболку.

– Когда мне загорать, – еле слышно возразила девочка, – весь день работала, будто каторжная.

– Ага, это ладненько, что работала. Но без каторги. Каторжная работа настоящим делом не является. Человеку труд выдан в потребление неспроста. Свыше. Труд ему дан, чтоб через него прозреть и увидеть белый свет, а в нём разглядеть и Создателя. Дело обязано быть благодарственным. А каторга, она выдумана, чтобы унизить. От униженности она. И выдумана как раз людьми низшими, презренными, которые власть имеют, вернее, заимели, в смысле зажулили. Каторжная работа является неблагодарственной, а с точностью наоборот, скорее озлобленной…

– Но я Дорифора рисовала. – Девочка решила на всякий случай оправдаться. Она, по-видимому, не до конца поняла реплики отца. Или вовсе не постигала слов, благодаря давно утвердившейся привычке. Попросту говоря, дочка не предполагала ничего понимать. – Он ведь не создатель какой-нибудь. И вообще не бог.

– Угу. Просто – красавчик-копьеносец. Не Зевс или Гермес или Аполлон. Может быть, он – стилизованный сильный герой прошедшего времени. Даже непременно герой, причём собирательный, потому что древние греки портретов людей не создавали, кроме, кажется, Перикла. Но я ж не о них сказал.

– А о ком?

– Ну да. О Ком. О Том, Который настоящий, и находится кругом, куда мы смотрим. Ну, не Сам. Я говорю в переносном смысле. Его присутствие находится всюду в незримом отражении. Или печати. Все живые и, так называемые, неживые предметы, отражают Создателя. Везде в мире наложена Его печать. А для того, чтобы увидеть то, куда мы будто бы смотрим, увидеть настоящую печать, настоящее отражение, надо хорошо потрудиться. По причине тяжкого, но благодарственного труда получается мало-мальски примерное приближение взглядом к окну, раскрытому в вечность. Сперва становятся различимыми отражения, печати, а потом и Сам Он, если, конечно, это окажется позволительным.

– А я ничего такого не увидела. Целый день трудилась, хорошо трудилась, и всё насмарку. Значит, была каторга? А чьё это наказание, за что? – дочка Даля выбирала отдельные слова из папиной мини-лекции, выстраивая из них неясный смысл. Привычно. У неё давно сложилось обыкновение не вникать в любое значение папиных объяснений.

– Ладно, беды тут нет. Не обязательно сразу выдать шедевр. Ты ещё пока маленькая, – говорил отец, глядя на дочь снизу вверх, – сейчас покушаем, легче станет. Держи авоську. И сообрази что-нибудь из этого съедобное. Потрудись. Но, уговор: не каторжно. Ладно?

Девочка приняла из рук отца полиэтиленовый мешок и удалилась на кухню, шлёпая босыми ногами. «Не каторжно, это с охотой», – думала она, – «а коли охота есть, в смысле, поесть, то и охота готовить еду тоже появится. И никакой тебе каторги». Проводя свежие философские параллели, не имея в виду обнаруженного кем-нибудь второго смысла, более обобщённого, она вынимала из пакета продукты на кухонный столик подле раковины. Но мысль, тем не менее, без сопротивления развилась: «а звери всякие не готовят себе еду; просто едят уже готовую или добывают, не трудятся; может быть, поэтому у них нет мысли о том, кто их создал; удача только им нужна, уф, одна-одинёшенькая, но совершенно необходимая; хм».

– Папа! – крикнула она из кухни, – я поняла. Звери не трудятся, вот никогда и не видят никакого создателя.

– Да, да, – отозвался папа, отметив способность дочери к эвристическому мышлению. Одновременно загружалась голова думами иного толка. «Альбом, публикация, известность. Значит, наконец, оказался кому-то востребованным. Надо мне это? И действительно, так уж надо»?

Нельзя сказать, будто Касьян Иннокентьевич взволновался книжной новостью. Раньше, допустим, взволновался бы, даже сон мог потерять. Но в настоящее время он испытывал скорее досаду. Неведомая кислота или щёлочь слегка разъедала внутреннее содержимое ёмкости под солнечным сплетением. Горело немного. Слабенько жгло. Недавно возникшее ощущение себя вообще человеком невостребованным, ощущение, ставшее обыденным, вступало в конфликт с новостью о грядущей маломальской известности, сопровождающейся ощущением, как раз, неизвестности. Когнитивный диссонанс, одним словом.

– Папа, – снова раздалось со стороны кухни, – а ты-то хорошо трудишься?

– Не знаю, дочка, просто работаю.

Папа не стал признаваться дочке в том, что уволен с обеих работ. Или Его Высокопреосвященство недооценил труды папы, или, как говорится, настучали недруги, мы не знаем. А с преподавательской должности, которая по совместительству он, кажется, уволился «по собственному желанию». Но мы уже отметили: неглавные они для него. Лишь уводят, отклоняют от пути истинного.

15
{"b":"754829","o":1}