– Ты к кому, милок? – спросил мальчика пожилой мужчина с совершенно лысой, словно отполированной головой и одутловатыми щеками.

– Я к Павлу.

Павел даже не пошевелился, услышав свое имя. Алеша поднял глаза к потолку: что можно с таким исступлением там рассматривать? Трещины в старой побелке и грязноватые пятна, напоминающие материки на карте, – и только. Ничего красивого или интересного.

Мальчику захотелось уйти и больше сюда не возвращаться, но он пересилил себя и подошел к кровати Павла.

– Можно я присяду тут у тебя? Ненадолго.

Парень перевел взгляд с потолка на Алешу. Он был юным, темноволосым, с запавшими глазами, в которых застыла тоска, похожая на черный лед. Может, лучше сразу уйти? Вряд ли такую тоску прогонят разговоры о прочитанных книжках. Но сразу встать и распрощаться было неловко.

Повисла пауза.

– Да ты не спрашивай, садись, милок, – сказал отполированный. – Ответить-то он все равно не сможет. Ты тот мажорик из одноместной палаты?

Ну вот, опять ему ставят в упрек его палату! И кто такой «мажорик»? Может быть, мазурик?

– Я не мажорик, – твердо ответил Алеша. – И не мазурик. И даже не китайский мандарин! Хоть и один в палате.

Мужчина засмеялся, и остальные больные подхватили его смех.

– Отбрил! – одобрительно воскликнул кто-то.

Алеша вновь повернулся к Павлу.

– Ты «Тома Сойера» читал? – спросил он. – Я знаю, что ты говорить не можешь. Ты мигни, если да. А если нет, – мальчик секунду подумал, – то дерни ртом, как будто усмехаешься. Хорошо?

Парень смотрел все так же безысходно-бесстрастно: ни моргания, ни усмешки. Но Алеша не собирался сдаваться так быстро.

– Я два раза читал. И сейчас у меня в палате лежит: папа принес. Он не знает, что́ я уже прочел, а что нет. Хочешь, тебе дам? Там много веселого. Ты только моргни. И еще есть книжка про девчонку, которую звали Длинныйчулок. Смешное прозвище, скажи? Но мне она не слишком понравилась, эта книжка: потому что таких девчонок не бывает – с сундуками золота и чтобы одной рукой могла повалить бандита.

Алеша болтал и болтал, а выражение на лице Павла не менялось. У мальчика остался один козырь, самый последний.

– Знаешь, кто у меня здесь есть? Бурундук! Настоящий, из леса.

– Ну, это ты заливаешь, друг, – вмешался лысый дядька. – Книжка про чулок – это ладно. Но вот бурундук из леса? Во-первых, где ты его взял? Во-вторых, кто тебе позволил держать его в палате?

Алеша чуть было не выпалил, что зверька подарила Чукля, принеся из самого настоящего леса, а живет он в палате тайком. Но вовремя прикусил язык: чуть не выболтал сглупу важную тайну, чуть не подвел друзей!

– Пошутил я про бурундука, – пробормотал он, опустив глаза. – Отец обещал купить, если отметки в школе хорошие будут. А в больницу его нельзя: здесь дератизацию проводят.

– Ух ты! – восхитился словоохотливый дядька. – Какие слова знаешь! Я таких не знаю, а малек знает. Так ты точно отличником станешь, и папка пять бурундуков тебе купит.

– Пять мне не надо, – откликнулся Алеша. – Пять я не смогу одинаково сильно любить.

Нагнувшись к Павлу, он прошептал ему очень тихо:

– У меня есть бурундук, честно-честно. В палате. Тебе можно вставать? Когда будет можно, заходи, и я тебе его покажу. Это в конце коридора.

Показалось Алеше, что парень кивнул, или это случилось на самом деле? Во всяком случае, покидал он палату, будучи немного бодрее, чем когда в нее заходил.

Вечером Алеша взахлеб рассказывал Чукле о своих новых знакомых.

– Дед Фома такой грозный! Брови косматые, как рявкнет – Кузякин аж присел от страха. Я думал, он его сейчас палкой стукнет – палка огромная, в сучьях, – но нет, не стукнул, пожалел, наверное… А Кузякин противный – кривляется, дразнит меня, что в отдельной палате лежу. Я разве виноват, что папа попросил меня положить в отдельную? Он в две смены из-за этого пашет… А Павел Фролов молчит. Молчит и лежит, в потолок смотрит. Я ему про Сему рассказал, он даже не улыбнулся… Дед Фома сказал, что он из-за какой-то девчонки кислоты ядовитой наглотался и говорить теперь не может… А тот, с полированной лысиной, сказал, что я буду отличником и папа купит мне много-много бурундуков!

Чукля слушала бессвязный рассказ с доброй усмешкой. Когда мальчик замолк, заговорила. Правда, не все было понятно Алеше.

– Фома – он такой, да. Дуб кряжистый! Дубище. Ни ветрам его не согнуть, ни мышам его корни не перегрызть. Лежит, не встает, говоришь, только рявкает? Такие люди и лежа могут горы двигать, и рыком своим в дрожь вгонять поганцев всяких. Крепким дегтем он пахнет и солью морской. Силища.

– Не пахнет он дегтем и солью, – возразил Алеша. – В той палате вообще запах тяжелый, нехороший.

– Дурашка! Я не про тот запах, что каждый почуять может.

– Ты что, специально принюхивалась? Откуда ты это вообще можешь знать?

– Как откуда? Небось, кажинный день полы в их палате драю. А Фому так вообще сто лет знаю. Принюхиваться мне без надобности. Другая у меня чуйка!

Алеша не поверил: слишком самоуверенно для пожилой нелепой санитарки, которую никто не принимает всерьез. Но все-таки спросил:

– А Кузякин тогда чем пахнет?

– Кузякин? Этот не пахнет, а пованивает: плесенью, гнилью подвальной, кротовьей мочой. Не водись с ним, Лексей, – хорошему не научит. И не лайся.

– Очень нужно мне с ним водиться или лаяться! – фыркнул Алеша. – Это он ко мне цепляется – не я к нему. Это ему не нравится, что я в отдельной палате скучаю, а не мне – что ему весело в общей. А с полированной головой дядька – у него есть запах?

Текст предоставлен ООО «ЛитРес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на ЛитРес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.