Что делает Аслан, пока я медленно сползаю на коврик, шокированный происшествием? Он спокойно, без всякой толики надменного пафоса, видимо привыкший к подобным выходкам, открывает бардачок, вынимает оттуда ствол, звонко передёргивает затвор и выходит из машины под сигнальный свист всего потока.

Что было дальше? Как только на горизонте дерзилы замаячила потенциальная угроза сквозной вентиляции в чердаке, тот, отправив по известному адресу свои бездарные попытки самоутвердиться, дал по газам и сорвался прочь. Ну как прочь? До куда хватило места, прежде чем он снова уперся в непролазные четырёхколёсные джунгли. Вот это я понимаю – безопасность на уровне. Заслуженные пять звёзд ушли в копилку Аслана, как только он остановился у нужного подъезда, и я лихо уплыл, не заплатив.

Там кучковался кокой-то невыразительный контингент, и я, вспомнив, что в рюкзаке осталась недопитая коробка «Монастырской трапезы», двинул к двери с ощущением, что всё самое худшее, что могло случиться, уже случилось. Думал ещё забежать за шавермой – за углом ларёк стоял, а у меня оставалось кровных мелочью сто тридцать рублей, но потом вспомнил, как её готовили на моих глазах и передумал. Там не то, что дефицит перчаток – ещё и руки вытирают сначала об соседа, а затем об собственную жопу.

Жизнь и впрямь со специфическим чувством юмора. В общем, как говорится, беда не приходит одна. В моём случае, сия блядина всех подружек с собой притащила. Судьба подкинула щепок в пламя. Когда я проходил мимо этой гоп-компании, меня окликнули.

Не сразу сообразил, но, минуя секунду, голову пронзила, как долгожданная гроза в засуху, мысль, что мне знаком этот голос. Ребята оказались засланными казачками, у которых я много нала увёл пару месяцев назад. Не могу вспомнить ни имён, ни места, где происходили упомянутые события.

– Не хорошо, Кирилл. – меня сто лет не называли полным именем, только производными, на манер деревенского фольклора. – Не хорошо – как заклинённый талдычил один из них. По-видимому, вожак, раз остальные соплеменники молчали, понурив головы.

– Человечность, честность и справедливость не купишь ни за какие деньги. А продать – так это уже совсем другой разговор, да, парень? – довольно унизительная характеристика для такого самовлюблённого персонажа, вроде меня.

Я было хотел что-то возразить, но затея успеха не возымела. Поэтому, как истукан, просто косил тупой взгляд в сторону, пытаясь отвлечься. Это – настоящая банда, а тот, который глаголил – её предводитель. Куда он поведёт свою ватагу? Неизвестно.

Вдруг взмах руки говорящего стал подобен удару электрическим током, и вся орава, как коршуны, налетела на меня. Вокруг не было ни души, только одинокий фонарь на домовом фасаде и темнота. Поздно уже. Все нормальные люди спят. А ненормальные в данную секунду устраивают мне чрезвычайно гостеприимный приём. Уроды, конечно. Хотя нет. По сравнению с ними – «урод» – не самое страшное, что извергала из себя эволюция. Ущербность человеческая – демонстрировать силу тому, кто заведомо слабее.

Мораль сей басни такова – толпой ебут и даже льва. Думал, что лоб зелёнкой намажут. Не хотел умирать, но по какой-то причине мне казалось, что именно сейчас всё закончится. Не был готов отдавать швартовы на чужбине, но вмешалась такая вот случайность, которой всегда плевать на расчёты. И как они меня нашли только?

Однажды я уже был близок к смерти. В одиннадцатом классе грипп подхватил. Когда температура перевалила за сорок один – испугался. Подумал: «Всё – строчите некрологи». Я полумёртвый пополз к компу удалять переписки и чистить историю браузера.

О чём я думал у того подъезда? О том, что коробка вина в рюкзаке сейчас лопнет, и красное полусладкое окропит землю вперемешку с кровью. Ещё думал о дате, которая будет стоять на моей могиле. Я не успел взглянуть на часы перед тем, как меня повалили. Какое уже? Тридцать первое или первое? Размышлял также, что смерть – бабка справедливая. Всех берёт. И плохих, и хороших. Никто ещё не откупился.

А я какой? Плохой? Хороший?».

***

«Ночная фантасмагория закончилась, не успев толком разогнаться. Для меня это произошло быстрее, чем ты прослушал это предложение. Волна схлынула, не оставив после себя ничего.

– У тебя три дня, Черников. – напоследок резюмировал кто-то из отморозков.

«Живой» – подумал я и попытался встать. Тело гудело и ныло, однако, функционировало. Кости целы, голова работает. Колотили знатно, но добивать не стали. Наушники порвали, но «Монастырская» выдержала. Вот, что значит – элитное пойло.

Завалившись в лифт, я пристально изучал своё окровавленное рыльце и изорванную кофту в зеркале. А я ведь её так любил! «Нервами не сдаём, уныние нам чуждо» – успокаивал сам себя. Как говорят десантники? «С нами Бог и два парашюта». Нет, меня и раньше лупили. И лупили похлеще. Но в этот раз было какое-то особенное послевкусие. «Осталось три дня и всё закончится».

Отбросив суицидальные мысли, я чокнулся коробкой вина со своим отражением и отхлебнул. Не хрустальный фужер с двадцатилетним киндзмараули, но тоже – вполне недурственно.

Моя комната была наполнена прозрачной дымкой и приторным запахом яблочного табака. В углу, в потёмках, примостившись к стене сидела завёрнутая в одеяло девушка, имя которой я не мог вспомнить с такого пдреналина. Окатив меня равнодушным, но в тоже время увлечённым взглядом – способность, которая подвластна только прекрасной половине человечества – она продолжила раскуривать кальян.

Не проронив ни слова, я со звоном плюхнулся на кровать. Надя не придала моему внешнему виду никакого значения и продолжала тянуть дым из трубки под характерное бульканье воды в колбе.

А за окном – Петербург, отдающий нуарным флёром – самый претенциозный, фантастический по дерзости и финансовым затратам замысел своего времени, да и в целом, в отечественной истории.

Такой ветер шнырял, что каждая щель свистела. Казалось, что все стеклопакеты к черту вышибет. Будто у дома простиралась не широченная улица с трамвайными путями, а американские горки. То громко, то затухает. То вверх, то вниз.

Это были не исторические районы, превратившиеся в туристические анклавы, пестреющие завораживающими зелёными оттенками. Не помпезный, с широким размахом кисти исторический памятник эпохи, а обыкновенная спальная обитель, напоминающая русскую глубинку. Те же полиэтиленовые пакеты, летающие выше крыш, те же неоновые вывески магазинов, аптек и закусочных, нарочито плавающие в мокром асфальте и отбрасывающие блики от припаркованных машин. Одинаковые многоэтажки с разноцветными окнами. У «БК» трётся маргинальная толпа подростков. Там всю ночь наливают пиво, поэтому обыкновенная забегаловка превращается в оазис посреди ночных бетонной пустыни.

Автобусные остановки с поваленными ветром урнами, рекламные щиты, цепочки желтых фонарей, столбы которых обклеены кучей безграмотных объявлений. Провода, бегущие над крышами домов без начала и конца. Нарушая покой ночного неба, алеет люминесцентное зарево соседних районов. Тротуары, исписанные белыми и жёлтыми надписями, в основном – номерами местных шалав.

Двадцать первый век на лавке, а древнейшая профессия продолжает уверенный шаг по панели. Типичная история провинциалок, чья погоня за красивой жизнью заканчивается в застенках подпольного борделя. Бесчисленные попытки одолеть порочный бизнес – Сизифов труд. Спрос рождает предложение, таковы законы рынка. Я вообще считаю, что проще было бы возглавить это падение нравов. Вернуть «жёлтые» билеты, обязательное медицинское обследование, налоги. Эка бюджет раздуется!

Получается этакий город в городе. Где людям после «Курска» и «Зимней вишни» всё труднее верить в чудо. Местами уродливый, жестокий и грязный. Не воспеваемый, но самобытный, находивший своего зрителя. Особенно сейчас, когда погоды стоят тёплые, зелёные, и природа перебивает запах выхлопных газов летней свежестью. Мне здесь уютно. Нет, разумеется, гулять по маленьким узеньким улочкам, окружив себя броской европейской архитектурой, будет куда уютнее, но Питер и не пытается быть таким. Это – огромный, многомиллионный мегаполис. Какой уют? Ни один большой город тебе таких преференций на платиновом блюдечке не предложит. Не в обиду местным, естественно.