Мы все очень разные. Нас разделяют невидимые барьеры, иногда на пересечении границ возникают вспышки каких-то удивительных событий, но чаще же всего, наши лучшие намерения оборачиваются бедой для другого человека.

Однажды, в начале двухтысячных, меня попросили быть гидом для одной немецкой девушки-социолога, прибывшей в Иркутск по обмену. Я весьма ответственно подошел к поручению. Мы обошли весь деревянный центр, затем залезли в один из заброшенных домов конца восемнадцатого века, чудом уцелевший после пожара. Там мы обнаружили брошенный семейный фотоальбом и пачку писем из переписки девушки с парнем, служившим в советской армии в семидесятые годы. Мы прочли некоторые из них. Спутница была в шоке от того, что жильцы дома просто бросили все как есть, включая личные вещи, не пытаясь ничего спасти или сохранить. Затем мы поехали на Ангару, в место, где в нее впадает небольшая река Ушаковка. Где-то в этих местах красноармейцы зимой 1919 года расстреляли Колчака и спустили его тело под лед. Очень атмосферное место со своей историей. Через семьдесят лет после этого, предприимчивые иркутяне наладили производство пива «Колчак» из той самой воды, которая стала могилой адмирала.

Я уговорил рыбака продать нам только что пойманного хариуса, и после мы поехали ко мне домой, в Солнечный, для заключительного аккорда в симфонии русского гостеприимства. Я предложил отужинать свежей рыбой, приготовленной по традиционному бурятскому способу, называемому «сёгудай». Для аутентичности запивали сырую рыбу водкой. Спутница не осмелилась возражать, полагая, что следует освященной веками традиции. Я был очень доволен собой и тем, как был организован однодневный тур, и лишь спустя время, узнал от организаторов, что у студентки на следующий день открылась жестокая диарея, и вся дальнейшая программа ее пребывания в Иркутске полетела к чертям собачьим. Я был смущен даже не тем, как у девушки из Европы сработали рефлексы, а той разницей между моим восприятием удачно проведенного тура, и тем, как он был оценен принимающей стороной. Живая история умирающего деревянного зодчества Иркутска, артефакты жизни советского человека, оказались просто декорацией на фоне подлинной трагедии немецкой студентки, попавшей в руки неистового культуролога-любителя, волей случая, оказавшегося в эпицентре культурной катастрофы старинного сибирского городка

Работая в туризме, я невольно обогатился трагическими казусами межкультурных коммуникаций, которых хватило бы на полноценный сборник анекдотов.

Как-то привезли на базу группу японцев, вернее японок – бывших учителей, средний возраст которых был около шестидесяти пяти лет. Группа была небольшой – всего пять женщин. Одну из учительниц сопровождала дочь – хрупкая, смешливая японка, лет тридцати. Японцев, из состава работников дипломатического корпуса в Монголии, нам поставляли партнеры по линии Улан-Баторского управления железной дороги.

База была небольшой, располагалась она на семьдесят девятом километре Кругобайкальской железной дороги, в шести с половиной километрах от ближайшего очага цивилизации. Каждой туристке досталось по отдельному номеру с русской печкой, но с удобствами во дворе. Поскольку электричество на турбазе было от генератора, и свет на ночь отключали, то, на всякий случай, мы в каждом номере поставили по ведру, и эта предусмотрительность оказалась совсем не лишней.

Ужин проходил в теплой дружественной обстановке. К моему удивлению, учителя знали множество русских песен и с удовольствием их распевали за столом, настаивая на том, чтобы я солировал, но, на свою беду, я совершенно не способен к пению, и даже из «Подмосковных вечеров» мог вспомнить лишь мотив и пару строк припева. Оказалось, что все женщины просто фанатки русской музыкальной культуры. В детстве они учили русские песни и мечтали побывать на Байкале. Не обошлось даже без «Славного моря», но тут я как мог подпевал, стараясь не ударить в грязь лицом. Во время ужина женщины достала из рюкзаков по бутылке водки, и то и дело подливали себе, даже не закусывая. Они пили водку, как воду, и я начал понимать, что последствий не избежать. Пить они совсем не умели. Вскоре женщины разошлись по номерам, я отключил генератор, и база погрузилась в ночную мглу, которую подсвечивали лишь яркие звезды.

Чтобы не скучать, мы с монгольским гидом, разбили костер на берегу, и к нам присоединилась молодая японка, которая воспользовалась тем, что осталась вне родительского контроля.

Гид рассказывал мне о большой тяге японцев к русской культуре, упомянув вскользь, что монголы все-таки им ближе. Русские пугают японцев своей грубостью – сказал он, – они кажутся японцам слишком опасными для более близкого общения. Мы сидели у костра, выпивали, и японка деликатно хихикала, прикрывая рот ладошкой, согласно кивая на всякое замечание гида, хотя едва ли понимала, о чем у нас идет речь. Я попытался завязать коммуникацию напрямую, используя свой далеко не совершенный английский, и как-то, более-менее, нам удалось наладить с ней простенький разговор. За нас, впрочем, говорила сама природа. Ночь была просто волшебной. Огромное звездное небо, плещущийся у ног Байкал – мы были просто небольшой горящей точкой в этой огромной Вселенной, которая окружала нас со всех сторон. Заметив, что мы больше не нуждаемся в посреднике, гид незаметно удалился в свой номер, оставив нас одних у догорающего костра. Беседа по инерции продолжалась еще пару минут, и постепенно затихла, исчерпав себя, словно наткнувшись в темноте на невидимое препятствие. Мы вдруг одновременно потянулись губами друг к другу, и в этот момент я врезался японке лбом в лицо и раскроил ей губу так, что мы едва смогли остановить кровь, стекающую у нее по подбородку. Пока я в темноте искал аптечку, на шум прибежал гид и с осуждением смотрел на то, как я пытаюсь наложить повязку.

– Как это произошло?! – терзал его вопрос, который он задавал мне с назойливой настойчивостью.

«Как случилось так, что я подтвердил все самые худшие подозрения японцев о русских?» – злился я на собственную неуклюжесть.

Чтобы не тревожить остальных членов группы, монгольский сопровождающий увел расстроенную японку к себе в номер, где она и нашла себе утешение до утра. Утро оказалось хмурым не только для нее, но и для остальных членов группы, которые испытали жестокое похмелье.

Что же касается молодой японки, то страсть, которую она пережила в ту ночь в объятиях гида, настолько ее захватила, что по приезду в Улан-Батор, она отказалась покидать его номер, даже тогда, когда за ней явился из посольства ее муж. Гиду пришлось умолять ее вернуться в семью, поскольку инцидент мог разрушить не только его карьеру, но и семейную жизнь.

Обо всех драматических последствиях той ночи он откровенно рассказывал мне в свой последующий приезд, нервно посмеиваясь, и поглядывая на меня так, как мог бы смотреть подельник по преступлению на более удачливого своего товарища, отделавшегося условным сроком. Запад есть Запад, Восток есть Восток, но иногда они все-таки встречаются. О последствиях этих встреч едва ли кто-то осмелится рассказать вам всей правды.

С японцами у меня был еще один случай недопонимания, который произошел на той же базе, где отдыхали бывшие японские учителя.

На этот раз я оказался там, сопровождая пожилую респектабельного вида семейную пару. Судя по тому, что для их сопровождения выделили отдельного гида и переводчицу, это были состоятельные туристы. В ходе подробной экскурсии по железной дороге, я в деталях осветил вопрос с японскими военнопленными, работавшими на Транссибе после войны, отмечая исключительную выносливость, дисциплинированность и неприхотливость японских военнопленных. Поскольку кроме этой пары на базе других туристов не было, им достался лучший номер на втором этаже с видом на Байкал. На ужине японец угостил меня сакэ, сам прилично выпил и отправился отдыхать в номер. Следом за ним покорной тенью последовала его супруга. Ночью меня разбудил страшный крик, шум и грохот. Я поднялся наверх и поинтересовался у японца все ли в порядке?