Невероятно смешно, но внезапно Сириус Блэк перестал казаться мне надменной свиньей, по крайней мере, в той степени, что думалось раньше, я ощутила, что даже испытываю к нему нотку симпатии. Ремус Люпин оказался вовсе не занудным и забитым мальчишкой, а вполне интересным и ироничным молодым человеком, а Питера мне стало искренне жаль за все издевки, коими бросаются в него собственные друзья.

Благодаря Питеру я и стала заметной для того, кого так невообразимо требовало мое сердце. Вечером в гостиной Блэк в очередной раз глумился на Петтигрю, тот вжимал голову в плечи, отчаянно сопел и молчал, и я сорвалась. Я говорила и говорила о том, как мерзко и унизительно для самого себя самоутверждаться за счет других и, в особенности, за счет друзей, называла Сириуса раздражающим куском дерьма и баловнем судьбы, которому однажды воздастся. А потом я ушла из гостиной остывать, желая лишь прогуляться.

Я стояла на заднем дворе и полной грудью вдыхала по-осеннему холодный воздух с ярко выраженным запахом сырости, прелых листьев и недавно прошедшего дождя. Во мне так сильно клокотала злость, что я могла сейчас сравниться разве что с разъяренным гиппогрифом. Настолько сосредоточившись на своем неуемном раздражении, я даже не услышала шагов за своей спиной, поэтому, когда прозвучал твой голос, вздрогнула и поежилась от холодного ветра, сквозняками гулявшего по окрестностям Хогвартса. Ты тогда спрашивал, чего я так завелась, и меня снова прорвало. Мой осипший от простуды голос срывался на болезненный крик, когда я доказывала, что друзья так не поступают, что эти шутки унизительны для забитого парня с кучей комплексов, которых становится еще больше, что Питер проглатывает эти колкие фразы и ежится, как от удара. И напоследок я с горечью добавила, что мне жаль, раз из-за своего раздутого самомнения они не способны увидеть таких простых и очевидных вещей.

И тогда, в тот самый момент ты по-настоящему задумался. Сначала так глупо и по-детски стал оправдываться, но потом сдался и послушал меня, словно мое мнение имело для тебя какое-то значение тогда. До того вечера я и не думала, что можно еще сильнее влюбиться в тебя.

Однако мне удалось привлечь твое внимание с того ракурса, который мне до тех пор не был знаком. Я больше не видела эту дурацкую кривую ухмылку, теперь ты просто солнечно улыбался мне, по-доброму подкалывал, и я стала замечать еще одну твою удивительную особенность — способность освещать и согревать своим теплом всех вокруг. Ты был самым настоящим солнцем нашего факультета: вечно позитивным, шумным и веселым. Ты умел поддержать так, как не смог бы никто другой. От одного твоего взгляда и легкого касания пальцев мне хотелось жить.

Центром твоего внимания все еще была рыжеволосая огненная львица. А я потеряла покой окончательно и бесповоротно, так как ты стал тем, ради кого мне хотелось открывать глаза по утрам. Я потеряла голову, рассудок и власть над собой.

Однажды я решилась завести разговор о Лили и о том, как ты глупо выглядишь, бегая за ней. Мы тогда едва не поругались, но лишь благодаря какому-то чуду или влиянию свыше мне удалось сгладить острые углы. Я была абсолютно уверена, что ты меня даже слушать не станешь и забудешь о моих словах моментально, но и тут ты меня поразил. Когда ты перестал уделять ей то внимание, что и раньше, то не представляешь даже, насколько преобразился. Я гордилась тобой, и мое сердце ликовало и трепетно рвалось к тебе.

А с наступлением весны за окном, весна пришла и в мое сердце. После очередного успешно выигранного матча гостиная Гриффиндора взрывалась от шума и гама ликования, ты был звездой этого вечера, чье сияние не был способен затмить даже несравненный представитель древнейшего и благороднейшего рода Блэков. Помню, как я тихонько сидела в кресле, пила сливочное пиво и улыбалась, глядя на тебя. И ты, заметив мой взгляд, решительно поднялся с насиженного места, подошел ко мне и подал руку. Я тогда недоумевающе сдвинула брови, чувствуя, как сердце вот-вот пробьет грудную клетку, и вложила свою влажную от нервов ладошку в твою сухую и крепкую. Ты рывком поднял меня на ноги и в тот же момент, уверенно притянув к себе, поцеловал. Я с трудом могла различить свист и радостные улюлюканья. Для меня существовали только твои объятия и твои твердые губы.

Пусть мы и часто ругались так, что весь факультет стоял на ушах, но и мирились мы также бурно. Мне казалось, что мы стали так близко и тесно связаны, что больше не существовало тебя и меня по отдельности. Теперь были только мы, и, клянусь, в те месяцы мы были бесконечны. Если бы мне предложили повернуть время вспять и все изменить, я бы ни за что не согласилась. Те месяцы, что ты принадлежал одной лишь мне, стоили той пустой жизни, что ждала меня вскоре. Несмотря ни на что, я ни о чем не жалею и, надеюсь, ты тоже.

То лето перед седьмым курсом было самым лучшим в моей жизни. Мы провели вместе почти каждый день из тех месяцев отдыха и палящего солнца. Мы часто гостили у Блэка, напивались в хлам и веселились так, как никогда. Клянусь, я еще ни разу так много не смеялась, как с тобой. Только ты мог развеселить меня, даже когда я была на тебя чертовски зла. Я ненавидела и любила тебя за это.

А с первым осенним холодком все началось сначала.

Я думала, что прошлое осталось в далеком прошлом, где-то в прошлой жизни, но, как оказалось, я вновь ошиблась. Да, сейчас, спустя столько лет размышлений и выводов, я понимаю, что ты любил меня, но все же недостаточно. Не так, как ее — эту проклятую девочку с цветочным именем и огненными волосами.

Помню тот день, как будто это было вчера. Мы стоим в пустом и холодном коридоре школы, за окном бушует октябрьская непогода, а ты нервно перекатываешься с пятки на носок и обратно, не смотришь мне в глаза и вытягиваешься, как гитарная струна, говоря мне все это. Как будто эти слова причиняют тебе нечеловеческую боль, но разве могла эта боль сравниться с моей?

Я могу припомнить только обрывки фраз.

«Лили…»

«Люблю»

«Прости»

Но того, что я слышала сквозь туман осознания, было достаточно. Я услышала самое основное. Самое ужасное. Мне страшно хотелось схватить тебя за рубашку, потрясти и закричать. Хотелось ударить тебя, а затем разреветься на твоей груди, пачкая белую ткань черными разводами туши.

Но я этого не сделала.

«Ладно».

Я просто сказала «ладно», кивнула и сделала глубокий вдох. Я задержала дыхание и не выдыхала, пока не ушла от тебя на такое расстояние, где бы ты меня не услышал. Не помню, сколько раз я петляла по коридорам школы, распугивая своим призрачным видом и невменяемым взглядом учеников, но, завернув за очередной угол, я прижалась спиной к холодной шершавой стене, зажала рот рукой и с обреченным стоном скатилась вниз. Меня разрывало от боли на части, и тогда казалось, что ничего хуже случившегося просто не может быть. Он никогда не любил меня, лишь проводил время и пытался забыть ее — эту до зубной боли идеальную Лили Эванс. Так я тогда думала и придерживалась тех же мыслей довольно долго, пока не повзрослела.

Лили всем твердила, что пошла с тобой гулять, потому что у тебя поубавилось спеси. Я лишь ядовито усмехалась, слыша это донельзя нелепое утверждение. У тебя — самоуверенного придурка с завышенной самооценкой и комплексом бога — просто не могло внезапно уменьшиться спеси. Ее слова говорили лишь о том, что просто эта дура совершенно тебя не знает. Она никогда не узнает тебя так, как знала я. Она никогда не сможет полюбить тебя так, как любила я. Мне хотелось кричать об этом во всеуслышание, но я молчала и, стиснув зубы, старалась учиться, чувствуя лишь тошноту и головную боль от постоянной зубрежки и вида учебников.

Спасибо моей боли, ведь именно она помогла мне так блестяще закончить школу.

Я молилась и приближала день выпуска, при этом так невыносимо страшась его. Мне до безумия хотелось, чтобы ты исчез, но вместе с тем я так глупо боялась, что это случится. Как же я смогу жить без тебя, без твоих глаз, голоса и смеха?