========== Пролог. ==========

И снова здрасти :D

Ненадолго же меня хватило, да?)

Вернулась, как и обещала, с новой работой по Джомионе.

Не обращайте внимание на размер пролога, он ведь и должен быть небольшим. В дальнейшем главы станут привычного вам размера)

Ну что? Поехали)

Солнце все так же лениво поднимается из-за горизонта и сонно озаряет своими лучами землю; ветер все так же перегоняет пористые облака по всей планете и игриво касается ветвей деревьев, ласково перебирая ярко-зеленую листву; день и ночь приходят своевременно – и все вроде бы в порядке, а погибших на войне людей уже не вернуть.

Война эквивалентна смерти и наоборот, ведь от перемены мест слагаемых сумма не меняется - это известно любому школьнику в мире. Мы боролись за согласие, за светлое будущее для нас и наших детей, за мир, в котором нет места классовому делению, в котором не сажают в крохотную и холодную камеру лишь за то, что человеку не посчастливилось родиться волшебником в семье маглов.

Мы боролись за справедливость, за то, чтобы жить без страха за свою собственную жизнь и жизнь близких людей. Мы боролись за добро и были на его стороне даже тогда, когда казалось, что все потеряно, нам не выстоять. Мы сражались до последнего вдоха за то, во что верили, за нашу точку зрения – непоколебимую ни кровью, ни болью, ни смертью.

Солгу, если скажу, что мы не боялись. Но страх в такой ситуации не постыден, а логичен: он дает знать, что мы все еще живы и готовы бороться, пока свет не померкнет перед глазами. Страх вынуждал нас действовать быстрее, проворнее, хитрее. Он подстегивал каждого человека двигаться вперед, а осознание реальности даровало понимание того, что назад пути нет, мост к отступлению сожжен, и у каждого есть только один путь – вперед и до самого конца, не смея обернуться, ведь все равно позади ничего не ждет.

Когда солнце взошло, озарив руины, в которые превратился некогда величественный Хогвартс, являвшийся на протяжении стольких лет неприступной крепостью и самым безопасным местом на всем белом свете, я прикрыла глаза и поглубже вдохнула утренний воздух, наполненный лишь болью потерь и слезами тех, кому повезло остаться в живых.

Я не ощущала радости или горя – в какую-то минуту мне стало просто все равно на то, что происходит вокруг. Я выпала из реальности, замкнув свое сознание и душу где-то глубоко внутри за ржавой решеткой, в самых удаленных участках подсознания, откуда так просто не выбраться. Кричи – не кричи, никто не услышит.

Наверное, именно подобная защитная реакция моего воспаленного мозга спасла меня от потери рассудка. Я навсегда запомню все события «до», но уже никогда не смогу досконально вспомнить, что было «после». Провал в памяти длиной, казалось, в целую вечность сохранил мою душу в целости, не позволив ей в эти тяжелые для всех времена распасться на маленькие кусочки, соединить которые было бы слишком сложно, почти невозможно.

Я помню лишь отдельные фрагменты, которые бесконечно путались с теми снами, что являлись мне каждую ночь и заставляли кричать, комкать простынь, просыпаться в холодном поту. Утром все словно забывалось, включилась привычная функция робота с механическими действиями, и так продолжалось весь день, а ночью моя душа рвалась наружу, истошно вопила, взывая к спящему сознанию, умоляя о помощи.

Словно во сне я держала за руку Рона, целовала его, пряталась в его крепких объятиях от всего мира, вместе мы помогали восстанавливать родную школу, на которую в тот момент было страшно смотреть. Я сдала выпускные экзамены и в день, когда был позади последний, наведалась в Нору, рассчитывая застать там Рона.

Всегда полный людей дом, в котором не затихал смех и звонкие голоса, сейчас был спрятан за вуалью тишины и скорби. Щемящее спокойствие нарушал лишь шелест августовской листвы, что доносился из открытого окна в маленькой кухне, да ненавязчивое пение птиц, которые, казалось, побаивались разгневать затишье, воцарившееся в этом месте.

Я вошла в гостиную и окинула ее беглым взглядом, убедившись, что здесь никого нет, а затем направилась к лестнице, намереваясь найти хоть одного живого человека в этом месте.

- Рона здесь нет. – Послышался хриплый мужской голос, пропитанный равнодушием и смирением.

Я вздрогнула и обернулась: в дальнем кресле, в самом углу, куда не попадал солнечный свет, восседал Джордж, безразлично глядя в сторону окна. Я сделала глубокий вдох и неуверенно шагнула вперед, сокращая между нами расстояние.

Джордж выглядел ужасно: осунувшееся бледное лицо, взгляд, такой же потерянный, как и стрелка на тех самых часах, указывающих местонахождение членов семьи Уизли. Плотно сжатые губы, спутанные, прилично отросшие рыжие волосы, неряшливо торчащие в разные стороны. Чувствовал себя парень, наверное, еще более паршиво, чем выглядел снаружи.

Смерть Фреда для всех стала ударом под дых. Близнецы Уизли всегда были неразлучны, всегда были единым целым, чем-то, что точно на века, но у смерти была другая точка зрения на этот счет. В тот самый день, 2 мая 1998 года, она ухватила костлявой рукой Фреда за горло, а в нужный момент лишь сомкнула пальцы посильнее, перекрыв весь кислород.

В тот августовский теплый день был первый раз, когда я видела Джорджа после похорон, которые, если честно, вспоминаю с трудом. Рон говорил, что хандра не отпускает его брата, но, кажется, значительно преуменьшил, сказав это. Джордж больше походил на мертвеца, чем на нормального живого человека. Хотя о какой нормальности может идти речь после всего, что случилось?

- Мама отдыхает наверху, ей нездоровится, - между тем продолжил юноша, выталкивая меня из собственных размышлений.

Молли после смерти сына заметно постарела в считанные недели, казалось, лет на десять, если не больше. Здоровье стало значительно подводить, но она все равно держалась, поддерживала дом в чистоте, отказывалась от предлагаемой мной помощи. Миссис Уизли всегда справлялась со всеми трудностями с достоинством, она являлась образцом для подражания, той женщиной, которой я всегда хотела быть: доброй, отзывчивой, хозяйственной, заботливой и щедрой. Она сильнее меня, сильнее своего мужа, сильнее всех нас вместе взятых. Молли утешала себя хлопотами по дому, которые отнимали все ее время и силы, не оставляя возможности на тяжкие мысли и свинцовые воспоминания, тянущие за собой на дно.

- Никого больше нет. - Парень сжал руки в кулаки. – Можешь считать, что меня тоже нет.

Наши взгляды на миг встретились: мой – безумный и напуганный и его – пустой и безжизненный. Боль и воспоминания тянули Джорджа за собой на дно, а он и не сопротивлялся, лишь вяло ожидал, когда же, наконец, все закончится, и он больше ничего не почувствует.

- Но ты же есть… - прошептала я, желая хоть как-нибудь утешить безутешного, но это было похоже на попытку поймать воздух рукой.

Джордж поднялся на ноги и за несколько секунд преодолел расстояние, разделявшее нас. Он смотрел на меня взглядом человека, потерявшего все, в том числе и рассудок. Если раньше я знала, чего ожидать от Фреда или Джорджа, то сейчас я смотрела в его непроницаемые глаза, потускневшие и чужие, и не могла даже представить, что он выкинет в ту же минуту.

Впервые в жизни я подумала, что серьезность ему не идет, и я скучаю по озорному блеску в светло-голубых глазах, по хитрым ухмылкам, не предвещающим ничего хорошего, по идиотским идентичным улыбкам… Не отдавая себе отчет в собственных мыслях, я все еще думала о близнецах как об одном механизме, и было невероятно странно знать, что теперь есть только Джордж. Без Фреда. Это выходило за всякие рамки моего рационального мышления и понимания действительности.

- Это иллюзия, - ровным недрогнувшим голосом сказал Джордж, пронзив меня напоследок колючим взглядом, и аппарировал в неизвестное мне место.

И только тогда я очнулась ото сна, только в тот августовский теплый день мои душа и сознание освободились из заточения. Тяжелые цепи с характерным грохотом рухнули на каменный пол, старая проржавевшая дверь узкой камеры с противным скрежетом отворилась, и я, часто заморгав, со свистом втянула воздух в легкие.