- Не знаю… - ответил Рон и уставился в окно. – Смотри!

Я проследила за тем, куда пальцем показывал Рон, и увидела огромное скопление людей внизу, под Астрономической башней. Схватив друга за руку, я рванула туда же, расталкивая толпу, чтобы увидеть, что или кого они обступили.

На траве лежало бездыханное тело Альбуса Дамблдора, над которым содрогался от рыданий Гарри. А в темном небе прямо над остроконечными башнями Хогвартса зловеще возвышалась темная метка, ознаменовавшая начало конца.

========== Глава 16. ==========

Я думаю, что многие из вас ждали именно эту главу, которую я уже уйму времени обещала. Не знаю, хорошей она получилась или нет, так как мне представлялась некая феерия, а вышло, на мой взгляд, скучновато. В любом случае, надеюсь, что вы теперь поймете Джорджа, окунетесь в его мир и перестанете злиться на его косяки.

Я очень волнуюсь, на самом деле.

Вот вам музыка, которая меня вдохновляла, вдохновляет и будет вдохновлять Editors – Sugar

Мне кажется, она отлично сюда подходит.

POV George.

Я сидел в одном магловском кафе и ждал Алисию, которой это местечко чем-то приглянулось. За окном вовсю валил мокрый противный снег, а сильный пронизывающий ветер сбрасывал оставшиеся пушистые снежинки с деревьев, оставляя их стоять обнаженными, смущенно качая угловатыми ветвями. Март с каждым днем бушевал сильнее, показывая мощь зимы, которой так не хотелось уходить на покой. Учитывая то, что мне совсем неизвестна не магическая часть Лондона, кафетерий я искал долго, даже думал, что опоздаю. Но мисс Спиннет никогда не отличалась пунктуальностью в отличие от Гермионы.

Гермиона.

Гермиона Грейнджер – это моя персональная головная, зубная, мышечная боль. Она выводит из себя, раздражает, мешает спокойно жить и заставляет думать только о ней. Ежедневно. Ежеминутно. Ежесекундно. А я, похоже, мазохист: мне нравится эта боль, я лелею ее, засыпаю с ней, просыпаюсь с ней – живу с ней.

Когда все это началось? Наверное, в тот самый злосчастный Святочный бал, когда она спустилась такая красивая, такая необыкновенная под руку с Виктором Крамом. Что-то щелкнуло тогда в моей голове, но я не придал этому никакого значения. А зря. Мне было непонятно, почему чемпион Дурмстранга, ловец сборной Болгарии по квиддичу пригласил именно Гермиону Грейнджер – самую скучную девушку на планете. Она была бы совсем незаметной, прозрачной, если бы не ее манера все время демонстрировать свои знания, встревать всюду и везде, а также борьба за справедливость и соблюдение дисциплины, конечно же.

В тот вечер я невольно наблюдал за ней, отчего получал подзатыльники от моей спутницы, которой была Алисия. Я не понимал, как ей удается скрывать красоту, которой она наделена. Она выделялась среди толпы, впервые стала ярким пятном на сером фоне, а я себя чувствовал неопытным третьекурсником, который смотрит на самую красивую девушку, открыв рот и пустив слюну. В тот вечер о Гермионе можно было сказать, что это не она достойна такого кавалера как Виктор, а все наоборот – Виктор достоин такой спутницы, как наша всезнайка Грейнджер. Но, черт бы меня побрал, они отлично смотрелись вместе: статный, сильный и серьезный Крам и нежная, хрупкая и изящная Гермиона. Больше всего меня поражало, что именно Виктору удалось разглядеть в Грейнджер то, чего не видел никто, и даже я тогда. Он показал ее с другой стороны всему Хогвартсу, а она доказала, что является не только ходячей энциклопедией, но и прекрасной девушкой.

Не забуду ее отзывчивость и доброту, когда она вызвалась помочь мне с работой, я даже уже не помню, по какому предмету. Плевать, что это был мой шестой курс, а она всего лишь на четвертом. Для умницы Гермионы никогда не было преград и неразрешимых задач.

А потом я ушел в идею нашего с Фредом магазина, разработок товаров и думать забыл о той Гермионе, что так зацепила меня в ту волшебную рождественскую ночь. Но Рождество ведь именно с той поры стало таким необыкновенным, привносящим настоящую магию в этот праздник.

Наверное, я никогда себе не смогу простить те слова, что сказал ей на седьмом курсе, когда она солгала, что послала нашей маме письмо с жалобой. Я моментально вышел из себя, наговорил ей кучу гадостей, наверняка очень сильно раня этим. Но Гермиона была бы не Гермионой, если бы показала свою обиду и расплакалась. Я никогда не забуду ее глаза в тот момент: сложилось впечатление, что что-то рухнуло у нее внутри. Она смотрела на меня, превозмогая боль, храбрилась изо всех сил, и я в ту же минуту пожалел о своих словах, за которые так и не смог достойно попросить прощения. Я струсил. Гермиона всегда была единственной девушкой, перед которой я так трусил. Возможно, потому что она казалась такой непробиваемой, от нее веяло моральной силой, жестким характером и непоколебимостью, а, возможно, потому что она заставляла меня думать о себе дольше положенного, дольше установленного.

Я никогда еще не влюблялся. По-настоящему. По-взрослому. Я всегда страшился ответственности, правил, рамок, условностей и прочего, к чему Гермиона была привязана, что она так почитала.

Я был восхищен ею, когда она стала инициатором создания Отряда Дамблдора, как она боролась за эту идею, готовая идти до самого конца. Тогда, в трактире, она волновалась, но в ее глазах застыла решимость. Мне так хотелось поддержать ее, придать уверенности в себе и своих собственных словах, но единственное, что я сделал – это заткнул того мерзкого хаффлпаффца. Но Гермионе, как оказалось, этого было достаточно.

Она почти никогда не путала нас с Фредом. Единственная, кто видел разницу, особенно с нашего шестого курса. С тех пор она не допустила ни одной промашки. Как объяснила мне позже – мы разные, со мной ей теплее, уютнее и проще. Наверное, это было так, потому что Гермиона всегда тянулась ко мне, всегда так мило смущалась и улыбалась. А я ничего не замечал. Я был слеп.

На первом занятии Отряда я допустил грубую оплошность. Было задето мое чертово эго, мужское достоинство. Я ненавидел быть посмешищем, но именно им я и стал в тот вечер. Тогда я не рассчитал сил и покалечил Гермиону. Я ни на шутку испугался, но не за себя – ведь мне могло очень попасть за содеянное – а за жизнь этой несносной заучки. Она ведь такая маленькая, хрупкая и не железная, а мне иногда удавалось об этом забыть. Будучи эгоистом, как многие подростки, да и некоторые мужчины в целом, я впервые испугался не за себя.

Наверное, именно с этого момента я потерял покой окончательно и бесповоротно.

Помню, как извинился перед ней, взял ее за руки, которые оказались такими холодными, что у меня на коже выступили мурашки. Она тогда хотела меня поцеловать. Сама. И в тот раз я был, пожалуй, впервые рад появлению Рона, потому что испугался. Ее близость вызвала панический страх, страх перед ответственностью, ведь Грейнджер была не из тех глупых девочек, которые на один раз или пару месяцев. Она всегда была другой и заслуживала соответствующего к себе отношения, которое я был не способен дать. Но одновременно меня вывело из себя то, как мой младший брат носился за ней, как привязанный. И единственной моей обороной, своеобразной броней стали сарказм и язвительность. Я всегда прятался за этих вечных спутников, чтобы не показывать истинных чувств и неподдельных эмоций, которые мне были невыгодны. Гермиона звала меня, а я сделал вид, что не услышал.

Я просто сбежал, как последний трус.

Мое фирменное насмешливое произношение ее фамилии, ироничные фразы, замечания и такого же рода комплименты – за всем этим напускным озорством и безразличием я прятался от самого себя. При этом я не позволял даже самому себе признаться в этой слабости, списывал на усталость и глупый и даже постыдный интерес, который скоро пройдет. Но он не проходил, а только, наоборот, усиливался.

Рождество мы встречали на площади Гриммо. Мне это не особо нравилось, было непривычно, но я смирился. Помню, как мимо нас с Фредом пронеслись веселые Рон и Гермиона у него на плечах. Тогда я впервые почувствовал укол ревности, а в голове пронеслась вереница мыслей, что так не должно быть, она может смеяться только над моими шутками, может веселиться только в моем обществе! Во мне пробудился маленький эгоистичный собственник, даже ребенок, который не любит делить свои игрушки с кем-то еще. Но дело в том, что Гермиона была не моей и уж подавно не игрушкой.