<…> Хорошо я знаю, что /одному из русских/ фамилия была Кабанов. Это я весьма хорошо помню и положительно это удостоверяю. <…>
Всех этих прибывших из Американской гостиницы людей мы безразлично называли почему-то «латышами». Нерусских мы называли потому «латышами», что они были не русские. Но действительно ли они были латыши, никто из нас этого не знал. Вполне возможно, что они были и не латыши, а, например, мадьяры. Среди нас же все эти десять человек, в том числе и пятеро русских, просто назывались «латышами». <…> Пожалуй, неверно не будет, если сказать, что было у нас три партии: вот эти самые «латыши», злоказовские рабочие и сысертские. К «латышам» Юровский относился как к равным себе, лучше относился к сысертским и хуже к нам. Различное отношение его к нам и к сысертским объяснялось тем, что нас он причислял к тем же рабочим со Злоказовской фабрики, которые были изгнаны вместе с Авдеевым[117].
Итак, среди десяти чекистов внутренней охраны, которые и участвовали затем в расстреле, было пять русских и пять латышей. Как же повели себя эти пятеро иностранцев во время убийства? Комендант Юровский в своих ранних, 1922 года, воспоминаниях писал: Когда я распределял роли, латыши сказали, чтобы я избавил их от обязанности стрелять в девиц, так как они этого сделать не смогут. Тогда я решил за лучшее окончательно освободить этих товарищей в разстреле, как людей неспособных выполнить революционный долг в самый решительный момент[118].
Годы спустя помощник коменданта Юровского Г. П. Никулин рассказал о своем участии в убийстве, отметив численное превосходство русских в расстреле: Причем он (речь идет о Я. М. Свикке. – Н. Р.) даже говорит о том, что, дескать… он был на прогулке – царь, его охраняли латышские (стрелки)… латыши. …Берзин и вот этот товарищ (имеется в виду Свикке. – Н. Р.), видимо, хотели… …Приписать честь охраны и расстрела царской семьи латышам, понимаете.
Они там были. Их несколько человек было, (которые) несли внутреннюю охрану. Но они даже отказались участвовать в расстреле.
Д. П. Морозов:
– Почему они отказались?
Г. П. Никулин:
– Они отказались потому, что, дескать, мы (латыши. – Н. Р.) встречаемся с ними (с дочерьми Николая II. – Н. Р.)… <…> Девушки проявляли такую, знаете, любезность. Может быть, особые улыбки расточали этим самым постовым. <…> Ну, струсили, я думаю, просто, чего там говорить. Конечно, я уж, например, с ними, как-никак, встречался каждый день и по утрам, и по вечерам. И водил их гулять. Однако, свой исполнить долг, должен был. И исполнил[119].
Расхожее представление о том, что Николая II расстреливали не русские, а латыши или австро-венгры, сложилось в годы гражданской войны, когда белые расследовали обстоятельства гибели Царской семьи. Но это, как видим, не соответствует действительности[120]. Иной вывод прочитывается и в указаниях прокурора Иорданского, составленных еще в январе 1919 года на основе данных предварительного следствия: …большинство охранников дома «особого назначения» были из рабочих Сысертского завода. В числе таковых, например, были Андрей и Алексей Стрекотины, Иван Петров и Иван Иванов Старковы, Николай Садчиков, Егор Столов, Константин Степанов Добрынин, Николай Зайцев, Сафронов, по прозвищу «Файка», Иван Таланов, Иван Котегов, Семен Турыгин и другие. По данным следствия многие из числа охранников являются соучастниками по делу, а некоторые из них принимали и весьма видное и деятельное участие в преступлении[121].
Судя по приведенным выше документам, если из отказавшихся стрелять пяти чекистов-латышей все они были отстранены от расстрела Царской семьи, то, кроме единственного инородца – еврея по происхождению – Юровского, остальные убийцы-исполнители были русскими[122]. И сам Юровский, хорошо зная, что русские чекисты и рабочие, находившиеся в доме Ипатьева, составляли большинство, впоследствии писал: Разговоры о том, что царя и его семью нужно было разстреливать инородцам-латышам, что будто бы русские рабочие и крестьяне не могли дойти до разстрела, это разумеется чепуха, которой поверить могут только глупо и безнадежно тупые монархисты[123].
Так, не ведая, что творят, без сомнения и жалости сокрушали русские люди будущее своих судеб: Вы спрашиваете меня, почему я пошел караулить Царя, – говорил на допросе А. Якимов, вскоре скончавшийся в Иркутской губернской тюрьме. – Я не видел тогда в этом ничего худого. <…> Царя я считал первым капиталистом, который всегда будет держать руку капиталистов, а не рабочих. Поэтому я не хотел Царя и думал, что его надо держать под стражей, вообще в заключении, для охраны революции[124].
Чем полнее открывается нам неистовая ненависть, излившаяся на Государя в последние дни его жизни, тем более поражает нас в Николае II подвиг христианского терпения и кротости. Чей взгляд может быть пристальнее взгляда врагов и чей язык – выразительнее их обличительного языка? Однако все противники Царя, наблюдавшие за ним в дни заключения, словно не замечая за собой, проговаривались и отмечали присущую ему простоту, сдержанность и незлобие. Это бросалось в глаза, иногда ошеломляло. Едва ли кто из посторонних и чуждых Романовым людей мог представить, что́ в глубине души чувствовал бывший Император, для них он так и остался непостижимым. Поэтому, как правило, они приписывали исключительные качества Николая II ограниченности его ума.
Вспоминая период ареста семьи в Царском Селе, Керенский говорил о Государе:…в заключении Николай был большей частью в благодушном настроении, во всяком случае спокоен[125].
…В нем поражало полное равнодушие ко всему внешнему, претворившееся в какой-то болезненный автоматизм[126]. В Тобольске комиссар Временного правительства В. С. Панкратов[127] удивлялся выдержке Государя во время ссылки: При встрече он так хорошо владел собою, как будто бы эта новая обстановка не чувствовалась им остро, не представлялась сопряженной с громадными лишениями и ограничениями[128]. И даже в Екатеринбурге, где для Царской семьи практически ввели уже тюремный режим, Николай Александрович, находясь второй год в заточении, не утратил бодрости духа. Вот отзыв о нем коменданта Авдеева: По его виду никогда нельзя было сказать, что он арестован, так непринужденно весело он себя держал[129].
У главного исполнителя расстрела, Юровского, о Николае II сложилось такое мнение: Всякий увидев его, не зная кем он был, никто бы не сказал, что этот человек был много лет царем такой огромной страны[130]. А говоря обо всех Романовых, заключенных в доме Ипатьева, Юровский вынужден был признать: Если бы это была не ненавистная царская семья, выпившая столько крови из народа, можно было бы их считать как простых и незаносчивых людей[131]. Общее впечатление о их жизни такое: обыкновенная, я бы сказал мещанская семья… <…> Сколько-нибудь долгое пребывание с ними, люди слабой настороженности, могли быстро потерять бдительность[132]. Если посмотреть на эту семью по обывательски, то можно было бы сказать что она совершенно безобидна[133].
