Доверять кому бы то ни было мне всегда удавалось с трудом, но раз без этого было не обойтись… Взгляд невольно упал на Зои. Как же сильно нужно страдать, чтобы смерть показалась тебе лучшим решением?

– Хорошо, – ответила я. – Обещаю, что буду доверять.

– Славно. Тогда иди и поспи.

– Что?! – воскликнули мы с Сэмом одновременно.

– Дуат высасывает жизненные силы. Войдешь туда с усталостью, а вернешься с болью. Только уже трехкратной. Если вернешься вообще… Сначала ты должна восстановиться.

Иногда я забывала, насколько Диего старше меня. Ребячливый, болтливый и, казалось бы, не воспринимающий ничего всерьез, он просто притворялся. Сейчас, готовя важнейший в нашей жизни ритуал, он был как никогда серьезен. Не только я искупала свою вину – он тоже чувствовал себя виноватым за то, что так долго верил в собственную иллюзию. Теперь, стараясь ради Сэма и Зои изо всех сил, Диего суетился в комнате, но все равно сумел заметить то, что не сразу заметила даже я сама, – мое истощение.

– Если так нужно… Шести часов сна хватит?

– Вполне. И еще кое-что… Обработай старые раны, – деликатно попросил Диего. – Помнится, они тяжело заживали. Дуат может снова открыть их. Наложи мазь… На всякий случай.

Я кивнула, несколько помрачнев от дурных воспоминаний, и посмотрела на Сэма.

– Скоро Зои снова будет с нами, – заверила его я напоследок. Он раздраженно притопнул ногой, но ничего не сказал, отвернувшись к постели и ее неподвижной хозяйке.

Я заснула поразительно быстро, даже не раздеваясь, хотя была уверена, что не смогу сомкнуть глаз от тревоги и возбуждения. Однако теплый плед убаюкивал, как и запах чабреца с жженой карамелью – запах Коула, что остался на его стороне постели. Только-только открыв глаза, я сразу приложила к ней ладонь: ледяная. Коул не приходил и не ложился со мной, а ведь за окном было уже светло, и небо превратилось в апельсиновую корку. Кажется, я умудрилась проспать больше, чем обещала, – почти целую ночь. Интересно, где в таком случае спал Коул? И спал ли вообще?

Наспех запихнув в себя старую пачку крекеров из закромов спальни, я подорвалась к шкафу. Кажется, Диего просил обработать шрамы…

– Что, снова болят?

Сидя на кровати и пытаясь извернуться перед зеркалом так, чтобы точечно нанести бальзам себе на спину, я вздрогнула и обернулась, глядя на Коула. Он стоял в дверях и не спешил входить, наблюдая за мной какое-то время – не то сомневаясь в том, что хочет зайти, не то раздумывая, как лучше это сделать.

– Нет, – покачала головой я. – Диего сказал, что лучше перестраховаться. Судя по всему, в Дуате со старыми травмами шутки плохи.

– Вот оно как… Дуат… Давай тогда я помогу, а то сама не достанешь.

Коул вдруг подошел, отнял у меня стеклянную банку с мазью из пустынных цветов, которую я достала из шкафчика, и забрался с ногами ко мне на постель.

Где-то внизу отдаленно грохотали кастрюли. Тюльпана ненавидела брать на себя готовку, и Коул, очевидно, все это время помогал ей: от него за версту пахло имбирным печеньем и клюквенным соусом.

– Ш-ш, – зашипел он мне на ухо, когда я вздрогнула от холода мази, остудившей рубцы.

Немного разогрев в ладонях банку, он расстегнул мой бюстгальтер, зачерпнул мазь указательным пальцем и осторожно растер ее по окружности солнца, высеченного на моей плоти его собственным клинком в Самайн.

– Когда-то Джулиан хотел сделать этот знак нашей парной татуировкой… Сейчас он был бы в восторге, – мрачно буркнула я, наблюдая за Коулом в отражении зеркала. Его руки порхали над моей спиной, работая так умело, как не работала даже я с травами и рунами. Он уже давно приноровился к этому ритуалу, который долгие недели мы повторяли ежедневно, настолько сильно болели шрамы, не давая мне спать по ночам. Так нанесение мази стало интимным полуночным моментом – после него даже секс казался излишним.

Я прижала водолазку к груди и закрыла глаза. Тренировки с Рашель сделали руки Коула шершавыми, но каждое прикосновение было пронизано нежностью, а потому превращало меня в оголенный нерв. На его месте мне было бы мерзко притрагиваться к тому, чем теперь стала моя спина. Даже дар исцеления не смог залатать до конца изувеченную плоть, но зато смогла мазь Ворожеи, изготовленная по просьбе Морган. В конце концов она заживила все раны, окончательно убрала боль… Но не убрала уродство.

– Ты красивая. Всегда красивая, – сказал Коул, будто прочитав мои мысли, и его пальцы осторожно обвели солнечный луч, тянущийся от середины позвоночника до левой лопатки. – Однажды время само сотрет их.

– Нет, не сотрет. Мази, дар исцеления, Шёпот… Все бессильно, ты же знаешь. Повезло, что они вообще зажили. – Я грустно улыбнулась ему в отражение зеркала. – Это ведь ритуальные шрамы. Они помечают не тело – они помечают душу. Потому никогда и не исчезают.

Пальцы Коула, еще скользкие и янтарные от цветочной мази, растерли мое острое плечо, хотя шрамы не заходили так далеко. Это была утешительная ласка, которую я не заслужила, но которую Коул все равно снисходительно подарил мне. Однако, вспомнив о том, что не должен, он осторожно убрал руку и поднялся с кровати.

– Все, готово. Можешь идти к Диего.

– Прости меня, – выпалила я, но Коул только тряхнул головой, снова избегая смотреть мне в глаза. – Я потеряла твое зеркальце.

Коул замер на краю постели, не успев с нее слезть: лишь спустил одну ногу на пол. Наградив меня недоуменным взглядом, явно ожидающий услышать совсем не это, он вернулся обратно на подушки. Вздох облегчения, вырвавшийся из моей груди при виде его смягчившегося лица, чуть не распахнул окна настежь.

– Ничего страшного, – ответил Коул спокойно. – Главное, что ты цела.

Невысказанное слово «почти» повисло в воздухе. Взгляд его очертил линию моей челюсти и невольно задержался на уголке рта, где еще ночью виднелась глубокая трещина. Он будто сумел разглядеть ее сквозь пелену регенерации. А может, просто Диего рассказал, в каком состоянии нашел меня в темнице? В любом случае ненависть к Дарию, как и ко всему Ордену, из Коула было уже не вытравить.

Оттого мне и было так сложно сказать это:

– Тот охотник, с которым ты дрался… Это он забрал у меня зеркальце. Он не убил меня на месте лишь потому, что увидел его. Потому что… узнал.

– К чему ты клонишь?

– Охотник назвал тебя Гидеоном, – напомнила я, и Коул отвернулся, массируя пальцами нахмуренный лоб. – Он перепутал тебя с ним. Возможно, они знакомы. Или охотник знает, что Гидеон старше, и просто не ожидал, что ты тоже успел так вырасти. Коул, я думаю, этот охотник ваш…

– Нет.

Коул никогда не был глупцом. В отличие от меня, он всегда и все продумывал наперед и уж точно мог сложить два и два. Отчего-то я не сомневалась, что уже по пути из Ордена в Шривпорт, сжимая побелевшими пальцами руль, Коул переваривал эту мысль. Чтобы смириться с ней, ему потребуются недели… А может, и годы.

Человек, пытающий женщин. Человек, с чьей подачи подобное содеяли и с твоей любовью. Я на собственном опыте знала, как это горько – делить свое семейное древо с монстром. Когда зверства творит один, они расходятся, как круги по воде, и омывают тебя, как бы далеко ты ни стоял.

– У нас с Гидеоном не осталось живых родственников. Только мы двое, – отчеканил Коул бескомпромиссно. – Единственной, кто смог принять нас после гибели родителей, была наша бабушка. Она сказала, мы – это все, что осталось от рода Гастингсов. То, о чем ты говоришь, невозможно, Одри. Охотник мог знать моего брата, но он не часть семьи. Поверь мне.

И что на это ответишь? Коулу точно виднее. По крайней мере, настаивать было бы слишком жестоко. Я смяла пальцами водолазку и, застегнув бюстгальтер, быстро надела ее обратно.

– Есть кое-что поважнее моей родословной, – хмыкнул он, слезая с постели. Когда я уже с содроганием подумала, что он тянется к двери, чтобы уйти, Коул открыл прикроватную тумбу, вернул туда банку с мазью и вытащил книжку в потрепанном переплете из коричневой кожи. – Я нашел это в Ордене, пока искал тебя. Там была спальня… Весьма обжитая, с целым архивом всяких писем и чертежей. Вот, почитай.