Воет ветер. Как странно слышать его, но при этом не чувствовать. Я двигаюсь вслед за фургоном. Это несложно. Мне хочется взглянуть на него, и я гляжу – это как велеть руке за что-то схватиться. Моя душа существует, но у меня больше нет никакой физической формы, которая бы ее вмещала. Я свободно перемещаюсь туда, куда ведут меня мои мысли. Я не вижу ни белого света, ни черной пропасти. Я понимаю, что я здесь совершенно одна. И хотя я уже не жива, но я продолжаю ощущать себя частью реального мира, а мои чувства обострены так же, как и при жизни.

Фургон ударяется об огромный камень, отлетает к дереву и наконец замирает. Я с ужасом думаю о Мо и тут же оказываюсь внутри фургона, прямо над ней. Она лежит на боку, глаза широко раскрыты, руки вцепились в сиденье. Натали лежит напротив в такой же позе и громко вопит.

Оз свисает на ремне с того, что теперь оказалось потолком, и орет, требуя, чтобы папа остановился. Он держит Бинго: пес дергается, пытаясь высвободиться, но, как ни странно, даже не пытается укусить Оза, чтобы тот его отпустил.

Хлоя, Вэнс и Кайл – парень, которого мы подобрали на дороге, – скатились к водительскому сиденью, на них горой навалены все настольные игры, хранившиеся в шкафчиках фургона. В воздухе кружатся деньги и карточки из «Монополии», таблички для подсчета очков из «Скраббла». Мама, тетя Карен и дядя Боб грудой лежат посреди прохода.

Слышится папин стон – и вот я уже в кабине. Я зову маму. Истошно кричу. Папе нужна помощь, но меня никто не слышит. Передняя часть фургона вмята внутрь, папу зажало между рулем и окном водительской дверцы. У него сломана нога, нижняя часть бедренной кости прорвала джинсы и торчит наружу, все вокруг залито кровью. Лицо исполосовано осколками стекла, покрыто кристалликами льда. Кровь повсюду.

«Пожалуйста, – умоляю я, – помогите ему».

Папа открывает глаза и снова стонет, дрожа от боли и ужаса, пытаясь понять, что произошло. Он бормочет мое имя, поворачивается, издает страшный крик. Я поворачиваюсь вместе с ним и тут же отвожу взгляд. Похоже, моя смерть не была мгновенной и безболезненной. Глаза и рот раскрыты в немом вопле, голова наполовину оторвана и нелепо свисает вперед, в сторону папы. И кровь – ее так много, и мне даже не верится, что вся она умещалась в моем теле. Кровь течет рекой и собирается в лужу рядом с папой.

Он тянется ко мне, пытается высвободиться, причиняя себе жуткую боль, и я ору ему, чтобы он не двигался, что со мной все в порядке, что я не мучилась. Я ору ему эти слова. Я воплю, я прокручиваю их в голове, но он меня не слышит. Он отчаянно пытается высвободиться, мышцы напрягаются, лицо кривится от ужаса и боли, а мне остается лишь смотреть и молиться. И вот наконец небеса слышат мои мольбы, и папа теряет сознание.

Мама высвобождается из-под тел дяди Боба и тети Карен. Кривясь от боли, она пробирается вперед. Она прижимает руку к ребрам, не может толком выпрямиться. По пути через лежащий на боку фургон она окидывает взглядом почти не сдвинувшихся со своих мест Мо и Натали, свисающего с потолка Оза. Не обращая внимания на его вопли и вой Бинго, мама подползает к телам, сваленным за водительским сиденьем.

Кайл откатывается в сторону и неуверенно садится, придерживая левую руку. Вэнс отодвигает лежащую на нем Хлою и тоже садится. Кровь повсюду: она заливает стены салона, пропитывает диван, стекает по Хлоиному лицу.

Вэнс встряхивается и осматривает себя, пытаясь понять, его ли это кровь. Мама откидывает пряди волос с закрытых Хлоиных глаз. Вдоль линии роста волос на лбу у Хлои сочится красным рана длиной с полпальца. Мама срывает с шеи шарф, прижимает его к ране, и Хлоя стонет.

– С тобой все в порядке, – говорит мама.

Дядя Боб пробирается в переднюю часть фургона. – Займись ею, – говорит мама.

Дядя Боб приобнимает Хлою, укладывает ее на спинку скамейки, которая теперь лежит горизонтально, осторожно приподнимает шарф, чтобы осмотреть рану. Рядом с ними появляется тетя Карен. Она добирается до Натали, помогает ей встать и уводит в конец фургона.

Мама отталкивает Вэнса с Кайлом, заглядывает в кабину и замирает, охает так резко, что звук – совсем тихий, не громче шепота, – громом разносится по фургону, перекрывая и ветер, и метель, и вопли Оза. Кайл закрывает глаза, шевелит губами в безмолвной молитве. Вэнс, побелев, глядит на Хлою. По лицу Мо разливаются тревога и ужас, она тянется вперед, пытаясь разглядеть то, что видит мама. Дядя Боб бросает взгляд в кабину, хватает Вэнса, сует ему шарф и прижимает его руку к ране на лбу у Хлои, а сам быстро пробирается вперед, чтобы помочь маме.

– Вот же черт, – бормочет он, оказавшись у нее за спиной.

Мама отшатывается, и дядя Боб ловит ее, не давая упасть. Мой труп выглядит так жутко, что, кажется, мама сейчас потеряет сознание. Все ее тело бьет крупная дрожь, но тут раздается папин стон, и этот звук словно подхватывает ее на краю пропасти. Я вижу, как она изо всех сил сжимает веки, словно в поисках какой-то внутренней силы, вся собирается и наконец поворачивается к папе и смотрит на него.

Он все еще тянется ко мне рукой. Мама пролезает между передними сиденьями, подбирается к нему.

– Джек, – говорит она и убирает ему волосы со лба.

– Финн, – стонет папа.

– Тс-с, – успокаивает его мама, и он снова отключается.

Тетя Карен и Натали сидят в конце фургона, вцепившись друг в друга.

– Мама, – говорит Натали, приподнимая голову от плеча тети Карен. Ей хочется узнать, что происходит в кабине.

– Тс-с, детка, не смотри. Все будет в порядке. Просто не смотри. – И тетя Карен еще сильнее притягивает к себе Натали.

Вэнс сидит рядом с Хлоей и прижимает к ее лбу мамин шарф. Мо все еще не может выбраться со своего места и пытается отстегнуть ремень. Оз свисает с потолка, сжимая в объятиях Бинго, и зовет папу.

Кайл тянется к Озу, собираясь ему помочь.

– Нет! – кричит Мо.

Кайл замирает, поворачивается к ней.

– Оставь его, – говорит Мо.

Оз пинается и вопит, но Мо права. Это не жестокость, а необходимость. Сейчас всем не до Оза, так что ему лучше остаться на своем месте. Кайл отворачивается от Оза, пытается помочь Мо расстегнуть ремень. Сейчас им всем тепло из-за адреналина, но буквально через пару минут они замерзнут. Лобовое стекло фургона разбито, по салону вольно гуляют ветер и метель. Папа присыпан снегом, мое мертвое тело уже наполовину скрылось под белым покрывалом.

Мама вытаскивает телефон.

– Черт, – говорит она, и по ее лицу разливается страх. Телефон не ловит. Дядя Боб сглатывает, вытаскивает свой телефон, качает головой.

– Надо перенести его назад, – говорит мама, быстро оценив ситуацию и сделав вывод, что теперь их главный враг – холод.

Папа кричит, пока мама с дядей Бобом, Вэнсом и Кайлом высвобождают его и перетаскивают назад. Его кладут на стену над сиденьем. Он в очень плохом состоянии: все лицо изрезано, джинсы насквозь промокли от крови. Мама и дядя Боб опускаются рядом с ним на колени, Вэнс возвращается к Хлое, а Кайл пробирается к Мо и снова пытается ее освободить.

– У меня в сумке есть ножницы, – говорит тетя Карен.

Кайл ползет к гигантской сумке тети Карен, улетевшей вперед вместе со всеми остальными вещами, и принимается в ней рыться. Он вытаскивает из сумки целую гору самых разных, мыслимых и немыслимых вещей – косметику, бумажные платки, антибактериальные салфетки, две пачки крекеров, мобильный телефон, записную книжку, пакет «M&M’s», упаковку благодарственных записок – и наконец достает маленькие маникюрные ножнички. Он спешит обратно к Мо и разрезает ее ремень.

Оказавшись на свободе, она тут же пробирается мимо него в кабину. Кайл следует за ней. Увидев меня, Мо с криком отшатывается. Кайл подхватывает ее, отворачивает, прижимает ее лицо к своей груди, пытается оттащить обратно, в конец фургона. Но она отказывается. Вырвавшись из его объятий, она снова подбирается ко мне, берет меня за руку. Она тихо шевелит губами, разговаривает со мной, а по ее лицу текут слезы, и я уже скучаю по ней так сильно, словно мне надвое разорвали сердце, и плачу вместе с ней, отчаянно желая, чтобы все это оказалось лишь дурным сном.