— То есть, это место способно воссоздать образ чего угодно, буквально достав это из моей головы? Звучит жутковато, не находишь? — об этом Блэк как-то не задумывался, а ведь это и в самом деле было ужасно странно, даже для волшебников. Но слишком прекрасно и невероятно, чтобы думать об этом в таком ключе.
— Не знаю. — Сириус пожал плечами и хмыкнул. — Эта комната не раз меня выручала. Отличное место, чтобы спрятаться ото всех или просто побыть в одиночестве. Исчезнуть, если хочешь, — припомнил он недавние слова девушки, и она печально улыбнулась.
Теперь, когда они находились в хорошо освещённом помещении, Сириус мог полностью рассмотреть Оливию, и увиденное ему совсем не понравилось. На её скуле в самом деле налился бордовый синяк. Отчётливые следы пальцев, постепенно становившиеся фиолетовыми, на шее девушки говорили сами за себя. Эван её душил. Это было такой дикостью, что буквально не укладывалось у Блэка в голове. В его семье никто никогда не занимался рукоприкладством. Правда, родители во всю использовали вербальные способы насилия, измываясь словесно так, что порой Сириус думал — лучше бы били, но молча.
Сириус помнил, что ещё в детстве слышал разговоры матери с подругами о том, как одну из его тёток регулярно побивал супруг, но дальше болтовни дело не заходило. Никто ничего с этим не делал, принимая как данность, ведь мужчина имел право делать всё, что угодно со своей женой. Со своей собственностью. Одни женщины жалели её, другие считали, что она заслужила. Но никто не смел хоть как-то повлиять на ситуацию и помочь. И то, что Оливия находилась в похожем положении, ужасало Блэка. Так не должно было быть.
Морской бриз в комнате был таким реальным, было сложно поверить, что его тоже создавала магия Хогвартса. Оливия снова поднялась и подошла к балкону, надеясь, видимо, оказаться на улице, но у неё ничего не вышло. Стоило только вытянуть руку в дверной проём, как она тут же упёрлась в камень. Иллюзия, и ничего больше. Хоть и очень правдоподобная. Девушка вздохнула, проведя рукой по каменной стене, зарябившей от её касаний, на мгновение открывая свой настоящий вид, а после снова принимая облик балкона с видом на море. Здесь было очень красиво, и Сириус пожалел, что они не находились сейчас там на самом деле. Он не знал, что это было за место и где, но пляж выглядел просто идеально. Белый песок и лазурная вода, повторяющая оттенок неба, из-за чего было сложно понять, где заканчивалось одно и начиналось другое. Здесь не хватало криков чаек и шума прибоя — видимо, звуки комната имитировать не умела.
Розье вернулась на прежнее место рядом с Сириусом, так и не выпустив фотографию из рук. Блэк догадался, конечно, что на снимке должна была быть её мать. Он боялся заговорить с ней первым, чтобы не сболтнуть лишнего и не расстроить девушку, а потому молчал, следя взглядом за Оливией. Ему хотелось залечить её синяки, но Блэк так и не научился этому виду магии. А ещё ему было интересно, как часто Оливии приходилось переживать подобное. То, что это произошло не впервые, было очевидно, но было ли это регулярным явлением, он не знал и боялся даже предположить. Несколько минут спустя Розье, видимо, собралась с мыслями и решила высказаться, нарушив затянувшееся молчание.
— Здесь всё такое же, как было в нашем доме во Франции. Раньше мы каждое лето проводили там, но потом мама заболела и… Я не видела эту комнату уже больше девяти лет. — Её голова и плечи опустились, и она уставилась на колдографию. Сириус смотрел на смеющуюся женщину, чувствуя тоску, передающуюся ему от Оливии.
— Что с ней случилось?
— Я не знаю, — тихо ответила девушка. — Отец так ничего и не объяснил. Сказал лишь, что она серьёзно больна, перевёз её во Францию, даже не дав попрощаться… А потом, спустя два года, она умерла. За это время я успела отвыкнуть от неё, и когда увидела лежащей в гробу, даже не осознала, что вообще произошло. Это было так странно — видеть её такой… неживой. Я не понимала концепт смерти, никак не могла взять в толк, почему мы должны положить маму в склеп и оставить там. Было тоскливо и грустно, но не более. Только через несколько лет я по-настоящему пережила эту потерю.
Когтевранка тяжело вздохнула и подняла взгляд к окну. Колыхавшаяся занавеска отбрасывала тень на пол, яркое солнце бликами играло на стенах. Сириус уже успел забыть, что на самом деле сейчас был поздний вечер, а за стенами Хогвартса бушевала гроза. Только усталость прошедшего дня напоминала о настоящем времени. Слушать Оливию было трудно.
Сам Блэк никогда прежде не сталкивался со смертью кого-то из близких, и кончина дяди Альфарда в этом году свалилась ему на голову, как снежная лавина. Эмоции, которые он так усердно подавлял в себе, рвались наружу, находя отклик в словах девушки, и в глазах защипало. Дядя был единственным человеком из Блэков, кого Сириус действительно любил, и он хорошо понимал, что его уход не вызвал в нём чувство тотального одиночества лишь потому, что у него были друзья, заменившие семью. Представить, какого было Оливии, он не мог. У неё не было практически никого, не считая Томас, которая, кажется, всё равно не знала и половины всего происходящего. Сириус протянул руку и сжал ладонь девушки в своей.
— Мне очень жаль, Ви, что тебе пришлось пережить всё это.
Она отрывисто кивнула и придвинулась ближе к Сириусу, переплетая их пальцы. Ей явно не хватало заботы и тепла, было слишком заметно, как сильно Оливия тянулась за поддержкой. Но смотреть ему в глаза она не могла, будто стыдилась своих эмоций. Она молчала какое-то время, то хмурясь, то вздыхая, в сомнении закусывая губу. Сириус понимал, что ей было трудно говорить об этом, к тому же она привыкла держать всё в себе, но теперь появился человек, на которого Оливия могла переложить часть своего груза. Для этого он и сидел сейчас с ней, утешая.
— Знаешь, это такая боль — больше не иметь возможности обнять её. — Подняв рамку к глазам, девушка всё же заговорила вновь. Голос её дрожал. — Никогда. Видеть её лишь во снах или на колдографиях, или в воспоминаниях, где сохранился только призрачный образ. Далёкий, ненастоящий. И самое ужасное — со временем я стала забывать, как звучал её голос. Он стирается из памяти слишком легко, и я больше никогда не услышу его, чтобы вспомнить, — на стекло упало несколько капель, Розье снова плакала, но на этот раз тихо и без истерик. — А ещё страшно то, что эта рана вообще не заживает. Все говорят — время лечит, и я верила в это, но мне не стало легче. Нет, конечно, я продолжаю жить, улыбаюсь даже, смеюсь, если не думаю об этом. Но стоит только позволить мыслям скользнуть туда, где похоронена моя боль, как она возвращается с прежней силой. Как будто рана только начинает затягиваться корочкой, а ты раз за разом сдираешь её ногтями, не жалея нежной розовой кожицы под ней. — Она всхлипнула, и ещё несколько слезинок упали на фото. — Это очень больно. Любить кого-то, а потом потерять. И я не знаю, как об этом можно забыть.
Сириус едва сдерживал собственные слёзы, так и не пролитые по дяде, по своей боли, причинённой ему семьёй. Он притянул Оливию к себе, и девушка без колебаний прижалась к его груди, отложив рамку куда-то в сторону. Её слёзы намочили свитер Блэка, но это было совершенно неважно. Она забралась с ногами на кровать, чтобы быть ещё ближе, уткнулась мокрым носом в его шею, пока он гладил её по спине и волосам, позволяя ей выплакаться. Хотя он думал, что слёз у неё больше не осталось, они всё текли и текли, до тех пор, пока дыхание девушки не стало ровнее и тише. Сириус закрыл глаза и подумал, что в комнате не мешало бы приглушить свет, а когда открыл — обнаружил, что Хогвартс выполнил его желание. Вместо белого дня за окном опустились сумерки, создав в помещении полумрак.
Он сбросил с себя ботинки и подтянулся к подушкам, увлекая Оливию за собой. Глаза Розье слипались, эмоциональные качели оставили её совсем без сил, и Блэк надеялся, что она быстро заснёт. Девушка, до сих пор носившая мантию, скинула её прямо на пол, оставшись в явно неудобной для сна рубашке и брюках, но, видимо, ей было плевать на это. Её туфли полетели следом, приземлившись рядом с обувью Сириуса. Оливия откинулась на подушку и тут же вплотную придвинулась к Блэку спиной. Он счёл это за не озвученную просьбу и обвил когтевранку руками за талию, оставив в спутанных волосах невесомый поцелуй. Сон быстро сморил их обоих, вымотанных потрясениями, и никто из них не подумал о будильнике.
