— Кстати о варках, — сказал Антон. — Народ, тут я в своих файлах с молитвами одну классную штуку нарыл. Называется "Молитва оленя". Или "Щит святого Патрика". По-моему, как раз для нас. Она такая, знаете… боевая молитва. Просто ух.

Эней раскрыл файл по его указанию. Начал читать. Улыбнулся.

— Да, Тоха, ты прав. Это как раз для нас.

________________________

[1] Челны сварганив, разместились,

Весельцами взмахнули в лад,

Ватагой по морю пустились

Чесать куда глаза глядят.

Юнона, злая сучья дочка,

Тут раскудахталась, как квочка, —

Энея не любила — страх;

Хотелось ей, чтоб отлетела

К чертям душа его из тела,

Чтоб сгинул этот вертопрах (укр.).

[2] Рация у соседа, а у меня пулемет (укр.). Игра слов с «мати рацію» — быть правым.

[3] Потому, сладкая, что я вообще не хочу убивать эту бабу (пол.).

[4] Отдел по контролю качества наркотиков (нем.)…..плохой приход (англ.).

[5] Понял? — Понял (кит.)

Компания подобралась странная — возможно, потому что Каменевский приехал прямо из министерства международных связей и совершенно случайно прихватил с собой Лири и Гарфилда, представителей Содружества. Лири тут же начал обхаживать Майю на предмет участия в благотворительном концерте — больших ирландских посиделках в честь дня Патрика. Эти посиделки уже вошли в моду в Европах, а теперь вот приживались в Москве под девизом "среди ирландцев большинство все-таки не террористы". В мире более тринадцати миллионов ирландцев, распространялся Лири. Из них всего четыре — на Острове. Из тех, кто живет на Острове, не более четверти придерживаются религиозных предрассудков и сепаратистских убеждений. Из них не более двадцатой части предпринимают какие-то реальные действия против Аахена на Острове или на Материке. И даже среди этих — убийц совсем немного. Спрашивается: почему клеймо заведомых террористов висит на тринадцати миллионах человек из-за нескольких сотен мерзавцев?

— Потому что на них не написано, что они мерзавцы, — логично заключила Керимбекова, коллега Сергея по ЦСУ. — Пока кто-то из них не взорвет супермаркет или станцию метро. А как начнут опознавать, так и окажется, что фамилия у половины начинается на "О". Или что он эту "О" вычеркнул, чтобы было легче вписаться в общество.

Лири наступили на больную мозоль. Будь Майя на этой вечеринке как частное лицо, она напомнила бы Керимбековой, что каких-то сто лет назад точно так же рассуждали о тех, чья фамилия заканчивается на "еков", "аев", да и "изов" тоже. А потом ушла бы к чертовой матери. Но она была здесь как гейша. Коня в гости зовут не меду пить, а воду возить — и Майя немедленно вмешивалась в разговор, подливала вина, переключала спорящих на иных собеседников, играла и пела, и подыгрывала, когда пели другие, танцевала со всеми по очереди — словом, возила воду и проклинала все на свете: Селянинова, поскупившегося на двух гейш для вечеринки, Каменевского, у которого на хвосте притащилась американская парочка, не дающая ей обхаживать Ганжу, Керимбекову с ее вожжой под хвостом, Лири с его благотворительным концертом, те паскудные обстоятельства, из-за которых она не могла от водовозного мероприятия отказаться — и скопом весь ублюдочный мир, где живет тринадцать миллионов ирландцев и всего несколько сотен террористов, которых, естественно, не дозовешься, когда они нужны. Плохо без данна[1], ах, как же плохо без данна. И вдвойне плохо оттого, что Фазиль Ицхакович умер, а в таких случаях раньше, чем через полгода искать нового данна попросту неприлично, и кабы не совершенно отчаянные обстоятельства, то Майя бы и не искала…

Наконец Лири вытянул из нее клятвенное обещание появиться на благотворительном концерте. В конце концов, подумала Майя, к Патрику она будет или мертва, или так рада, что удалось отделаться от Старкова, что споет им и спляшет — аж дым пойдет.

А лучше все же без дыма, потому что не один в мире Старков — и мало ли кто еще любит искусство на блюде и с печеным яблоком в стратегически избранной точке.

Уже ближе к концу гулянки Майя смогла потанцевать с Ганжой. Связь их пребывала в полудохлом состоянии — главным образом по ее желанию. Гейшам не следует заводить стойкие привязанности — если не из милосердия, то хотя бы из самосохранения. Потому что если мужчина разрушит свою жизнь из-за яркой бабочки — то виноватой, конечно, окажется она. Слава женщины-вамп прилипчива, отделаться от нее тяжело, а работать только в этом амплуа и неприятно, и невыгодно. Нет, бабочка должна быть эпизодом, о котором вспоминают с теплом и благодарностью. Тепло и благодарность приносят в будущем небольшие дивиденды, а от вулканических страстей остается только вулканический пепел. На котором, впрочем, тоже все неплохо растет… но далеко не сразу. А еще он время от времени хоронит города. Не то, чтобы ее городу сейчас что-то могло повредить…

Она как бы невзначай коснулась партнера бедром. Она назвала его Сережей. Она разбудила не такие уж старые воспоминания — и еще не отзвучала "Вернись в Сорренто", как он на ухо попросил ее завершить этот вечер у него дома.

По правилам она могла отказать. И конечно, не собиралась отказывать. Сергей не самый влиятельный из гостей — но он молод, жаден, очень любит гордиться собой и еще до Фазиля подбивал клинья: покровительство гейше придало бы ему веса. Майя тогда выбрала Фазиля: мало что хуже, чем данна-скупердяй. Но как чиновник ЦСУ, Сергей действительно кое-что мог, и по счастью — именно то, что нужно, и ему нравилось думать, что он может много. Как в одной старинной песенке поется, "на хвастуна не нужен нож…"

После вечерники, распрощавшись с гостеприимным хозяином и взяв чип, Майя пошла с Сережей в грузинский ресторан. Он пил кофе. Она ела сациви: за весь вечер удалось вбросить в себя только четыре тарталетки, а чувство было такое, словно вагон разгружала — при том, что ночью отдыха опять не предвиделось. Некогда дамы перед суаре плотно обедали, чтобы потом деликатно клевать, как предписано этикетом. Гейши тоже так поступают: на работе приходится много пить. Только Майе этот рецепт не помогал — от сытости она начинала клевать носом.

Потом они поехали к Сергею домой и освежили воспоминания. Какое-то время после душа Майя колебалась: сказать сейчас или наутро? Нет, утром он будет собираться на работу, хмур с недосыпу и вообще… А сейчас… добыть гору сокровищ или разрушить город этому джинну не под силу, но вот деревянную пайцзу он сотворить вполне способен.

— Сережа, — сказала она, разливая чай. — Со мной случилась беда. Мне нужна пайцза.

По лицу Сергея, длинному, слегка помятому, будто рой солнечных зайчиков пробежал. Разочарование — значит, все что было сегодня, было не просто так; раздражение; интерес — что стряслось; осознание — к нему обратились, рассчитывая, что у него найдется управа на старшего; согласие — найдется, у него, да, найдется; благосклонное — ну чего еще ждать от гейши, конечно, все в свою пользу, но зато… Все это — в доли секунды, и разглядеть успеешь едва. Так оно у многих, кто имеет дело со старшими.

— А что случилось? — спросил он наконец с теплым, даже неподдельным участием.

— Ты же знаешь, я никогда раньше не просила… — Майя поболтала ложкой в чашке, — и не попросила бы. Я думала, это будет быстро: однажды подойдут на улице или в кафе, и… все. Но оказалось, кое-кто может изводить неделями. У меня нет сил, Сережа. Мне нужно, чтобы он отстал.

— Но это ведь не "королевская охота", так? — уточнил Сергей.

— Нет, если Старков пока еще не король.

— Старков? — Сергей вдруг улыбнулся, в основном глазами, как улыбается цапля, глядя на особо крупный экземпляр лягушки. — Он к тебе прилип? И хочет согласия?

Майя кивнула. Тут можно было даже не врать, все так и было. Прилип и хотел согласия.