– Наверно, лиса.

Это было самое правдоподобное объяснение.

Под дубом расстелили одеяло, в центре расставили запасы.

Коньяк был холодный – недаром Кобзиков волочил его на веревке за лодкой.

Адель пила молча, не морщась. «Красивая самка, – думал я, неприязненно косясь на загорелые плечи своей соседки, – гипсовая статуя из городского парка. Все-таки Кобзиков отчаянный парень, если не боится на ней жениться».

Когда все было выпито и съедено, Вацлав и Адель ушли любоваться окрестностями. У меня все сильно плыло перед глазами. Река, лес, небо сделались какими-то смутными, почти нереальными и в то же время близкими, понятными. Я разделся до плавок и лег ничком на песок.

«Черт с ней, пусть думает что хочет, – решил я, почему-то считая себя обиженным. – В конце концов они будут целоваться, а я обязан сидеть в этой дурацкой чалме, как истукан».

Теперь, когда я вспоминаю этот день, мне кажется, что его никогда не было, что я прочитал про него давным-давно в какой-то книге и почти все успел забыть. Он остался в моей памяти большим солнечным пятном на желтом песке. Очевидно, я выпил слишком много, потому что, кроме ощущения горячего песка и прохладной воды, ничего не осталось. Кажется, приходил Кобзиков, что-то кричал, ругался, потом он приходил опять, тряс меня, поздравлял и громко смеялся.

– Ты теперь старший инженер совнархоза! – орал он мне в ухо…

Очнулся я от чьего-то прикосновения. Был уже вечер. Из леса выползли длинные тени и пили из реки. У моих ног горел костер. Дым от него уходил в лес, и казалось, что деревья стоят по колено в воде.

Возле меня сидела Катя и гладила мои волосы.

Она не видела, что я проснулся. Ледяная принцесса была в купальном костюме. Волосы, собранные в пушистый жгут, лежали на смуглой спине.

Катя смотрела куда-то поверх деревьев. Там на огромной высоте шел самолет. Он шел среди черного неба и россыпи звезд, освещенный солнцем, сияющий, как кусочек расплавленного золота. Сзади него хвостом кометы тянулась багровая полоса. Тьма гналась за самолетом, пожирая светящийся след, а он, смеясь, уходил все выше и выше, неся солнце на крыльях.

Лицо у Ледяной принцессы было печальное и умное. Я никогда не видел у женщин таких лиц… Они всегда играют.

– Ты откуда взялась?

Катя вздрогнула и обернулась ко мне.

– Помнишь, как у Гомера? Одиссея выбросили на берег волны, и его нашла Навсикая…

– Неправда. Он уехал к своей жене.

– Да, – сказала грустно Катя. – У тебя всегда по истории было «отлично».

Я потянулся к своему белью.

– Уходишь?

– Да.

– А может, покупаемся немного?..

– Нет.

Я молча оделся. Белье было влажным и мятым. Катя сидела ко мне спиной.

– До свидания! – сказал я,

– Подожди, Гена…

Она встала рядом и попыталась заглянуть мне в глаза. Она была слишком маленькой для этого. Ее лоб едва доставал до моего подбородка.

– Послушай, Гена… Давай завтра уедем с тобой… с утра. На целый день… далеко-далеко… Чтобы одни мы… понимаешь, одни мы. Солнце, песок, вода и мы… и чайки…

– В наших местах нет чаек.

– Я тебе напеку картошки… Знаешь, как я умею вкусно печь картошку!.. Мы будем купаться, и ты мне прочтешь какую-нибудь книжку. Ведь за целый день можно прочесть книжку? А потом мы пойдем босиком по полям, по росе… под луной. Завтра должна быть очень красивая луна…

– Да-да… Все это хорошо. Но что скажет твой муж?

У нее задрожали губы. Она быстро схватила платье и туфли и пошла по тропинке вдоль реки. Вскоре она растворилась в дыму.

Обиделась. А чего обижаться? Разве я сказал неправду? У нее действительно есть муж.

– Ку-ка-ре-ку!

Я вскочил с кровати и выглянул в окно. На крыше своей будки сидели «вооруженные силы» и горланили во всю глотку.

– Что за черт? – подал голос с кровати Вацлав. – Егорыч купил другого петуха?

– Да нет, вроде тот самый.

Кобзиков высунулся в окно и стал торопливо одеваться.

– Ну, уж нет, – сказал я. – Теперь ты его не тронешь! Понял? Это редкая птица.

– И наверно, чертовски вкусная. Пусти!

Но я скрутил локти куролова полотенцем.

– Мы даруем ему жизнь! Понял? Поклянись, что ты не тронешь его пальцем!

– Клянусь… – торопливо сказал планомерный донжуан, – не тронуть его пальцем, а тронуть топором.

Весь день у меня было хорошее настроение: слова Кобзикова «Теперь ты старший инженер совнархоза» не приснились мне. На этот раз ветврачу здорово повезло. Адель оказалась дочкой начальника отдела кадров совнархоза. Вчера вечером Кобзиков сделал ей предложение и получил неопределенный ответ: «Не знаю… Как посмотрит на это папа…» По мнению поднаторевшего в таких делах ветврача, папа должен посмотреть одобрительно.

Вацлав выклянчил у меня на представительство десятку и уехал продолжать натиск на сердце Адели.

– Сроки жмут, – так объяснил мне Вацлав свою торопливость.

После отъезда Кобзикова к нам явился Егор Егорыч с бутылкой «Рошу де десерт» и кругляком колбасы.

– Поговорить с тобой надо, – сказал он. – Закрой дверь.

Я набросил крючок. Егор Егорыч налил в стакан вина и пододвинул колбасу.

– Получил назначение? – спросил он.

– Ага.

– Куда?

– Далеко.

– Слушай, посоветоваться с тобой хотел… Ты по сельскому хозяйству учился… Прочитал я в газете: взаправду овощи на воде разводить можно?

– Чего ж, – ответил я, расправляясь с колбасой. – Есть такой способ. Гидропонным называется. Вода и железные ящики. И уплетай себе помидоры за обе щеки круглый год. А чего это ты вдруг сельским хозяйством заинтересовался?

– Удумал я себе такую штуку сделать. Потолков в моем доме на сто двадцать метров квадратных. Накуплю цинковых корыт, воду подведу, свет дневной сделаю, отопление. Жильцов жалко, у некоторых малые ребятишки, овощ-то нынче пойди на базаре укупи. А тут цельный год будут помидорчики да огурчики. Похрустывай себе мальцы на здоровье.

– Задумано, конечно, крепко, но без инженерных и агрономических знаний тебе, Егорыч, не потянуть. Гидропонный способ – дело тонкое.

– Так вот и я насчет этого. Берись.

– Ха-ха-ха! Инженер по механизации потолка?

– А ты не смейся. Обижен не будешь. Оклад хороший положу, и живи бесплатно… Опять же овощи круглый год. Опять же городская прописка.

– Нет уж, Егорыч, уволь. Благодарю за угощение, скорблю, что разорил тебя на бутылку, но уволь.

Президент забрал недопитое вино и сказал от порога:

– Жаль. Парень ты серьезный, положительный, не то что этот баламут Кобзиков. Мы бы с тобой сработались.

– Кончай, Егорыч, закругляйся. Живот от смеха болит.

– Президент неожиданно обиделся.

– Думаешь, я для себя стараюсь? Да я за них и деньги брать не буду!

– Не сомневаюсь, Егорыч, но перестань, пожалуйста.

– Работаешь, работаешь для них, а все плох, – сплюнул Егор Егорыч и хлопнул дверью.

Я еле дождался из института Кима, который улаживал перед отъездом последние дела, чтобы сообщить ему про овощи.

Но капитан выслушал меня невнимательно.

– Выживший из ума индюк ощипанный, – выругался он беззлобно. – Тунеядец! Времени нет, а то бы я занялся его выселением из города. Ты знаешь, какую я новость принес?

– Какую?

– Догадайся.

– Нас допускают до защиты и оставляют э аспирантуре.

Ким удивился:

– Откуда ты узнал? Правда, в аспирантуре не оставляют, но дипломы защищать разрешили.

– Что?! – теперь пришла моя очередь изумиться.

– Да. Да. Все Кретов. Это он настоял. Звонили«сверху». Декан, скрежеща зубами, согласился, но, Кажется, решил нас с треском провалить. Кретов сказал – готовиться во все лопатки, чтобы в расчетах ни единой ошибочки не было. Езжай за Тиной, будем сидеть день и ночь.

В этот день мы занимались до одурения. И только когда я, помножив два на два, получил шесть, Ким сказал: