Уже собравшись спрыгнуть, я услышал из-за спины шелестение бумаги и шипение труб, складывающиеся в «Тебе здесь самое место». Отвлекшись на этот голос, я соскользнул с подоконника и неловко, будто мешок с дерьмом, вывалился из окна. Последним, что я видел, был стремительно приближающийся деревянный угол песочницы.

Когда я открыл глаза, на улице уже была глубокая ночь. Ресницы слиплись от спекшейся крови, но попытавшись стереть корку с глаз, я почувствовал, как пальцы уперлись во что-то твердое и холодное прямо у меня на лбу.

Отняв руки от лица, я с нарастающим удивлением и ужасом смотрел на хлопья ржавчины, оставшиеся на ладонях. Аккуратно ощупывая это странное новообразование, этот закрученный нарост, я с отчаянием узнавал его, будто ночной кошмар из далекого прошлого вернулся, чтобы терзать меня вновь. Каждый изгиб, каждая зазубрина, каждая капля засохшей крови была мне знакома – ведь точно таким же куском металла я забил на стройке несчастную девочку, отличницу класса, а во дворе – веселую пацанку и свою лучшую подругу. На рыжих волосах кровь почти незаметна, я тогда даже поначалу не понял, что произошло. Смотрел с глупым выражением на лице, как девушка, которую я любил, лежит на бетоне и бьется в конвульсиях. Разбивая ее неожиданно мягкий череп загнутым куском арматуры, я не мог принять, не мог жить с тем фактом, что та, которой я готов был посвятить всего себя, предложила мне этот жестокий, нестерпимый суррогат любви – дружбу. Теперь я вспомнил, теперь я осознал. Слезы катились по щекам, и я размазывал их рукавами, оставляя кровавые разводы на одежде, то и дело натыкаясь пальцами на металлический рог, торчащий из моего лба, пронзающий голову насквозь, вместе с бесконечным вязким чувством вины, давящим и опустошающим.

Обернувшись, я посмотрел на проклятую девятиэтажку. В зарешеченных окнах уютно и маняще горел свет – было ощущение, словно мне снова четырнадцать, и я возвращаюсь домой к ужину после долгой прогулки.

Мысленно вычислив, какое из окон принадлежит двадцать первой квартире, я вперился взглядом в забранное бордовой шторой окно на пятом этаже. Где-то там мелькнула долговязая длинноволосая тень. С легким сердцем я зашагал в сторону подъезда. Мне здесь самое место.

– Арина! – крикнул я изо всех сил, точно моя жизнь зависела от этого крика, – Я не могу встать, помоги мне! Нога совсем не слушается.

Я видел, как девушка колеблется. Всего шаг – и она на свободе. Но рыжая нервно закатила глаза и все же спрыгнула с подоконника в квартиру.

И, когда Арина уже собиралась сделать последний роковой шаг, когда я почти мог дотянуться до нее рукой, перед моими глазами и в самом деле встала та картина из прошлого, которую я так долго старался забыть. Пальцы сами собой разжались, и кусок арматуры с грохотом упал на пол.

– Стой! – крикнул я, – Брось меня! Управдом здесь! Он пришел за тобой! Беги!

Я видел, как она колеблется. Как темные глаза под прядями волос бегают из стороны в сторону, точно девушка ищет, куда бы спрятаться, куда бы забиться и исчезнуть, лишь бы не принимать решение. Наконец, Арина бросается, вытянув вперед раскаленную, тлеющую, будто поленья в печи, руку.

– Я же сказала, своих больше не брошу! – выкрикнула девушка, хватая своей пышущей жаром пятерней черное запястье Венички. Тот тут же мгновенно заверещал многоголосым хором, в нос мне ударил запах паленой плоти, а рука Арины раскалилась добела. Я видел, как по всему ее телу пламя собирается в одну точку, как антрацитовая кожа сереет и осыпается в ее хватке, а сама девушка повторяет одну и ту же фразу раз за разом:

– Я ни в чем не виновата! Не виновата, слышишь! Это не моя вина! Не моя вина, тварь!

С паническим визгом хватка Венички разжалась – моя нога была свободна. Уже потухшей, черной от сажи рукой, Арина подхватила меня под локоть и потянула вверх.

– Осторожно! У тебя за спиной! – предупредил я, вспомнив о том, что прямо сейчас на месте унитаза по пояс из разбитого кафеля торчит жуткая туша Управдома.

Арина резко обернулась, готовая встретить опасность лицом к лицу, но…

– Ты дурак что ли? Там нет никого!

И действительно – в маленьком помещении возлежала лишь какая-то груда строительного мусора, в которой только при очень хорошей фантазии можно было бы разглядеть черты чего-то антропоморфного.

– Идем! – скомандовала Арина, помогая мне подойти к окну, – Ты первый!

Усевшись на подоконник, осторожно спустился на торчащую снизу решетку и, сгруппировавшись, прыгнул вперед, стараясь не удариться о песочницу, что была под самым окном.

Пребольно ударившись задницей, я шлепнулся на твердую землю, но это было лучшее в мире ощущение. Серое, пустое небо надо мной продолжало поплевывать на мир неприветливой моросью, ветер все также трепал одинокие скопления ковыля вдали, а подъездная дверь девятиэтажки все также поскрипывает, открытая нараспашку.

Через возведенную медикаментами, гипнозом и моим собственным разумом дамбу у меня в мозгу хлынули подавленные воспоминания и давно сдерживаемые слезы. Картинки, свежие, яркие, словно это происходило еще вчера – стройка, ее отказ, торчащий из рыжих волос кусок арматуры – проносились перед глазами.

Рядом раздался тяжелый удар о землю. Встав с колен, Арина отряхнулась и хлопнула меня по плечу.

– Ну что, валим? – спросила она, но я лишь покачал головой, не в силах ответить, – Ты чего?

– Арина, то, что я совершил…Оставь меня. Я – чудовище, монстр, урод!

– Мне плевать, что ты там натворил! – решительно бросила она, – Нам здесь не место!

Взглянув на ее протянутую руку, я поднял взгляд и увидел, что никаких трещин и никакого пламени на ее лице больше нет. Через силу улыбнувшись, я схватился за ее теплую, сухую ладошку и девушка помогла мне подняться.

– Ты права! – запоздало ответил я, прыгая на одной ноге через заросший мусорными кучами и ковылем пустырь, и оглядываясь на дом, в котором, казалось, я провел целую вечность, – Никому здесь не место!

Никто не знает, где находится Дом на самом деле. Обычно порочные люди всех мастей находят его сами, в совершенно неожиданных местах. Тем не менее, большинство жильцов, все еще способных рассказать свою историю попали туда через Подмосковье. Девять этажей снаружи и бесконечность внутри. Со временем жильцы, чья человечность истекает окончательно, спускаются на нижние этажи, меняются неузнаваемо и врастают в стены Дома.

Дом – хищная тварь, что сама, будто гнилостный нарыв, проросла сквозь трещины реальности. Удерживая путами вины и сожалений своих жертв, он, словно огромная грибница, высасывает из людей все, что составляет их личность, заменяя это лишь следами слез и страданий. Дом постоянно культивирует чувство вины в своих обитателях, все туже затягивая петлю, заставляя их вспоминать о прошлом. Путы Дома настолько сильны, что жилец, остро ощущающий собственную порочность, не сможет сбежать ни в внешний мир, ни в мир иной. Впрочем, Дом не против, когда жильцы калечат друг друга – это лишь множит столь любимые им страдания.

Промоутер фирмы «Антей-Телеком», молодой человек двадцати шести лет жил с ненавистью в душе. Он ненавидел свою утлую однушку в Новогиреево, свою начальницу, что вызывала в нем одновременно и похоть и негасимый, нечеловеческий гнев, ненавидел свою работу. Сколько раз его спускали с лестницы, гнали ссаными тряпками и посылали на все буквы алфавита, но шанса найти работу получше у Андрея не было – большую часть своей юности Андрей провел в психиатрической лечебнице на окраине Мытищ. Что он там делал, и как туда попал, Андрей не помнил, и вспоминать не хотел. Выстроив стены в собственном сознании, он сдерживал чудовищный поток кошмарных сожалений и переживаний, что варились в его подсознании, становясь все токсичнее с каждым днем. Андрей никак не предполагал, что совершенно обычный рабочий день закончится тем, что ему придется вспомнить и осознать все. И, наконец, определиться с собственной природой.