Вот, например, когда я пятнадцать лет назад впервые села за руль на занятиях в автошколе, то преподаватель по вождению, слегка поношенный мужчина лет сорока пяти, оглядев меня с ног до головы и хмыкнув, надменно поинтересовался: «Че ты знаешь о машинах?». Я растерялась, и вместо того, чтобы поставить его на место, поведав ему основной принцип действия двигателя внутреннего сгорания, который я хорошо помню еще из школьного курса физики, выпалила ни к селу, ни к городу: «Философия экзистенциализма считает автомобиль одним из проявлений суицидальных наклонностей человечества». Он, разумеется, посмотрел на меня как на сумасшедшую и сразу понял, что легко ему не будет. Хотя в итоге сдала я экзамен на права с первого раза, и ПДД и вождение.

Когда я получала права, мой инструктор даже прослезился. Но все же бывают случаи, и к сожалению, довольно часто, когда я чувствую себя за рулем жутко неуверенно, например, если точно не знаю маршрут.

Прекрасное изобретение человечества – навигатор. Милая девушка подсказывает куда ехать, я с ней соглашаюсь, и мы благополучно приезжаем куда угодно. В этот раз я, как обычно, попросила Мишутку построить маршрут. Как доехать до городского архива я уже знаю, но вот адрес Екатерины Георгиевны, был для меня загадкой. После изучения карты города, я все же нашла нужный дом, но он оказался у железнодорожного вокзала города. Я там почти не ориентируюсь. Мишутка, забивая адрес в навигатор, заодно поменял голос с женского на мужской – это оказалось фатальной ошибкой. Сначала все было чудесно – приятный мужской голос шепчет мне в ушко (я в наушнике) где повернуть или принять левее. Я киваю, улыбаюсь, даже слегка кокетничаю. Потом он меня стал раздражать тем, что а)контролирует («держитесь правее» – умник нашелся, ну а куда я тут вообще денусь, если это съезд на «односторонку»), и б) критикует («вы съехали с маршрута» – вот не обязательно это комментировать, молчи и перестраивай маршрут).

Уже порядочно раздраженная я все же добралась до нужного дома, и даже почти идеально припарковалась, что со мной бывает редко. Как только вышла из машины – в меня вернулось предчувствие чуда.

Екатерина Георгиевна оказалась очень милой женщиной, действительно чем-то напоминающей мою маму. Она предложила нам чай. Задерживаться не хотелось, но было видно, что хозяйка нас ждала. Прическа уложена, на груди брошка, в глазах надежда на приятный разговор. Так что мы согласились на чай с сушками и малиновым вареньем. Разговор шел гладко – Екатерина Георгиевна поведала нам историю своей семьи от ее прабабушки и прадедушки, которые были «народниками» и обучали крестьян грамотности, до ее внучки, которая «блестяще окончила школу» и ожидала зачисления в университет. На моменте рассказа о внучке Екатерина Георгиевна заинтересованно поглядывала в сторону Мишутки. Тот, как и положено благовоспитанному юноше, улыбался и кивал. Я люблю слушать такие монологи. В них столько жизненного опыта и такие истории, которые не найдешь ни в одной книге. Потому что, если их написать, то читатель скажет – «слишком неправдоподобно». А вот в жизни такое действительно бывает. Все сказки родились в жизни. Это я точно знаю.

Екатерина Георгиевна, монолог свой закончила вовремя, не успев потерять внимания публики, и сразу перешла к делу.

– Про художника я ничего не знаю, к сожалению. Знаю только, что он ушел на войну и потом уже не вернулся. Пропал без вести. Так что тут я ничем помочь не могу, только могу показать вам документы на дом, все, которые были до приватизации. Вот, я их приготовила.

Екатерина Георгиевна достала из шкафа папку, там были старые ордера, счета, план дома и т. п. Я все документы, где есть хоть какая-то информация о хозяине, сфотографировала. Помялась чуть-чуть, в надежде, что мне покажут еще и картину. Ведь из сообщений я поняла, что одна картина осталась у Екатерины Георгиевны. Но ничего не происходило, а напомнить отдельно я постеснялась. Может быть, картина и не здесь, а где-нибудь в другом месте. Мы поблагодарили хозяйку, подарив купленную заранее большую коробку конфет, и собирались откланяться. В этот момент Екатерина Георгиевна как-то разволновалась, попросила подождать и ушла куда-то в недра квартиры. Вернулась через несколько минут, держа в руках завернутую в ткань картину.

– Помните, я рассказывала, что одна картина все же есть и у меня. Я ее забрала, нынче весной с дачи, но так и не решила, что с ней сделать. Думаю, пусть она лучше будет у вас.

Я развернула картину. Какое-то время мы все втроем стояли и смотрели на нее. На изображении фон был похож на театральную сцену и даже угадывался занавес и сцена, а декорацией было звездное небо. На сцене балерина. Ее мелодия красива и трагична, взгляд опущен, тело подчинено мелодии. Но в груди зияет дыра, как будто кто-то ей вырвал сердце. Она не кукла-статуэтка, она настоящая, и страдание ее – настоящее. В том месте, где должно быть сердце балерины изображен силуэт еще одной фигурки, из хрусталя – это юноша. У него прекрасные черты лица и отрешенный взгляд. Он ничего не чувствует, не испытывает никаких эмоций. Мне стало как-то не по себе. Потому что лицо этого хрустального юноши очень уж было на кого-то похоже. Секунду задумалась, и меня осенило – на Егора Щеглова! Тот же взгляд, та же осанка, та е фигура. Это было странно. Скорее всего, мне просто показалось. Егор привез мне первую картину, вот мое воображение и соединило реальный образ с героем изображения. В правом нижнем углу надпись: «Мальчик-звезда. Николай Чудов».

Потом мы пошли к машине, а Екатерина Георгиевна вышла нас провожать. Я пробовала заплатить за картину, хотя бы какую-нибудь символическую цену, но хозяйка отказывалась и убежденно повторяла: «Нет, я так решила, и не спорьте». Тепло попрощавшись с Екатериной Георгиевной, мы сели в машину и взяли курс на архив.

Там нам тоже повезло, так как мы раздобыли целых три документа, которые нам разрешили скопировать. Свидетельство о рождении Николая Чудова, отметка о прибытии в военкомат и направлении на фронт добровольцем, фронтовое письмо от Николая Чудова некой Марине Швальенберг, которое, по-видимому, затерялось, так как имеет пометку «адресат выбыл», и прикреплено к полевой почте.

Только дома внимательно рассматриваю все сделанные копии. Когда читаю письмо – плачу.

«Родная моя русалочка, как ты? Не понимаю, почему опять нет ответа. Но я все равно пишу, ведь когда пишу, то чувствую тебя и слышу твой шепот, как ты читаешь письмо вслух. И чуть хмуришься. Я чувствую твое тепло и твой запах. Когда пишу, то чувствую, что живой и жизнь она есть. Она была хотя бы. Я сейчас в госпитале лежу. Но скоро выйду и может быть ненадолго домой съезжу. Увижу тебя и отца и почувствую жизнь».

Николай называет Марину Русалочкой, значит та первая картина, что попала ко мне – про нее. Эта сказочная картина про реальную жизнь и любовь. От осмысления у меня кружится голова. Я много раз перечитываю письмо. Через день я уже знаю наизусть каждое слово, и повторяю его про себя с разными интонациями. Понимаю, что хочу перечитать «Сто лет одиночества», не знаю почему.

Сижу на скамье под окном с уже выпитой чашкой кофе, с книгой Маркеса, которую знаю наизусть. Вечер. Только в августе вечера бывают именно такими. Томными. Медленно и тягуче идет сквозь меня время. И я в который раз пытаюсь понять, почему полковник Аурелиано Буэндия так и не научился любить. И еще – что могло случиться с Мариной, почему пропала русалка. Закрывая глаза, представляю себе картину.

Во двор входит Мишутка. У него жутко загадочный вид, даже издалека.

– Мяу, – это у нас вместо приветствия. Я меланхолично мяукаю в ответ.

– Смотри, кого я тебе принес, увидел в магазине и понял, что тебе понравится! – из рюкзака сын достает мягкую игрушку, настолько странного вида, что я влюбляюсь в нее сразу.

– Какая прелесть. А это кто? Бобер или суслик, или сурок?

– Не знаю, пусть будет суслик. Давай назовем его Иммануил. Как Канта. Ага?