Мужчина с волосами цвета луны, серебра – некогда его волосы были каштановыми, он носил длинную шевелюру в свои двадцать семь, когда впервые женился – смотрел перед собой задумчивым взглядом. На самом деле это был взгляд смирения и усталости – он терпел головную боль и не хотел показывать этого. И когда его собеседник наконец закончил свою речь, Старик сказал:

– Я подумаю, а сейчас мне нужно уходить.

Муж убитой молча встал со своего места и вместе со Стариком направился к выходу из кабинета. Он не стал перечить пожилому мужчине, расследовавшему это дело, не стал навязываться со своими разговорами. Ему подумалось, что Старик не хочет его слушать, и этого было достаточно, чтобы закрыть рот и думать про себя.

Старик жил в небольшом двухэтажном доме – с соседями, так как дом был разделен на две части. Давным-давно, когда ему было всего несколько лет, его отец, прошедший войну и вернувшийся из Берлина живым в звании старшего лейтенанта, взял денег у своего знакомого на строительство дома, пообещав, что по окончании работ отдаст ему половину дома, а в другой половине будет жить со своей семьей – у отца было двое мелких мальчишек и жена-учительница.

Отец давно умер, мать умерла еще раньше, и Старик жил в этом доме вместе со своей женой. Женщина с густыми, длинными темными волосами была младше своего супруга на восемь лет, работала в местной аптеке и получала пенсию. Нехватка денег вынуждала ее работать изо дня в день, она жаловалась Старику, что устала. Ее мечта накопить на маленькую квартирку, чтобы сдавать и жить на деньги арендаторов, казалась Старику несбыточной фантазией. Он мог слушать об этом, но никогда не относился к словам жены серьезно. Его устраивала та жизнь, которую он выбрал, и ничего менять он не хотел, Старик, можно сказать, болезненно относился к переменам. Чего совсем не скажешь о его жене, которая была рада любой перемене в жизни, как глотку свежего воздуха – будь то поездка за город, на дачу, будь то путешествие на старый рынок через весь город или запланированная встреча с дочерью у нее дома. Она любя называла мужа старым дубом, пустившим корни у себя во дворе. А он называл ее ласково «ласточка-фантазерка».

Мужчина выпил таблетку от головной боли, и когда она подействовала, вышел на балкон, встал возле горшков с цветами, за которыми каждый день ухаживала жена, – осторожно, чтобы их не задеть. Посмотрел на пустую собачью будку – еще год назад был жив его пожилой приятель, рыжий дворовый пес, родившийся лет девятнадцать назад от суки, которую однажды приволок из школы его младший сын.

«Хороша была сука, – подумал про себя Старик. – Еще злее Барса. Пришлось ее усыпить, спи спокойно, мать. А Барс был уже ветераном».

Пес умер своей смертью – сначала что-то отхаркивал и не мог выхаркать, затем перестал есть, почти все время лежал в своей будке. Хотя еще несколько лет назад носился по всей улице, распугивая прохожих и бросаясь на соседских псов, обозленно гавкая каждому в ворота. Так же бесстрашно он прогонял бродячих собак с улицы – редких залетных пассажиров. В общем-то, службу свою он нес отменно, грех было жаловаться на верного бойца. Старик долго горевал втайне, он не плакал, не говорил о случившемся ни с кем, даже жене не признавался в своей боли. Хотя жена частенько шмыгала носом в его присутствии и вытирала слезы, текущие из глаз, поглядывая в окно на пустое убежище, в котором не было старого доброго бойца, заслуженного и полноценного члена их семьи. Она выпускала свое горе наружу, Старик же держал его при себе.

«Все мы там будем», – подумал про себя Старик, плюнул с балкона вниз туда, где цвели тюльпаны, посаженные женой у яблони, и вернулся обратно в свою спальню.

Они с женой жили на втором этаже дома, каждый из них занимал отдельную комнату – они спали раздельно уже много лет. Каждый день – и холодной зимой, и утомительно душным летом – Старик поднимался к себе по старой скрипучей лестнице. Тихо спускался с утра, чтобы не разбудить жену скрипом, – слышимость была хорошая, а он первым уезжал на работу. Когда летом стояла невыносимая жара, его жена спускалась на первый этаж и спала в комнате сына, который давно покинул родительский дом, женился, купил себе квартиру. Многие его вещи остались в этой маленькой комнатке на первом этаже – мать постоянно перекладывала их с места на место под предлогом уборки. Благодаря любящей женщине здесь всегда было чисто – ей было важно хоть иногда трогать вещи сына. Старик оставался в жару там же, под крышей, открыв двери, ведущие на балкон. Он предпочитал терпеть жару, кормить голодных, надоедливых комаров и никому ни на что не жаловаться. Он сам себя порой ассоциировал с побитым, зубастым псом, способным выжить любой ценой в любой ситуации.

Когда Старик прилег отдохнуть, он вспомнил, как в детстве чуть не утонул, увязавшись незаметным хвостиком за старшеклассниками, которые ходили купаться к местному большому озеру, а его с собой не хотели брать – он был слишком мелким, неинтересным, и никто не желал за ним следить. Вспомнил, как выбирался из воды, как попал на глубину и чуть было не пошел ко дну, как захлебывался, как боролся за свою жизнь, не умея плавать. Как в конечном итоге одержал победу над смертью и выжил. Ему тогда было всего шесть лет. Он никогда не рассказывал об этой истории родителям, потому что те могли не только отругать, но и хорошенько пройтись розгами или даже грубым толстым ремнем по седалищному нерву.

Старик вспоминал и о том, как несколько лет назад залез на лестницу с бензопилой в руках, чтобы спилить часть яблони во дворе, а в конечном итоге свалился со стремянки. И чуть не лишился части тела, да что там – чуть не лишился жизни, но чудом уцелел, и все обошлось без единой царапины. Как будто ангел его уберег, хотя Старик не верил ни в ангелов, ни в демонов. Для чего-то же его бережет жизнь. Он часто задумывался о том, для чего именно. Несколько лет назад Старик все-таки внес небольшое разнообразие в свое существование, у него появилось тайное увлечение, которое он держал в строгом секрете от всех, кроме жены. Его жена – больше чем друг, это уже боевой товарищ. «Ласточка-мечтатель», которой можно доверить свою тайну.

У Старика было два сына. Младший сын (от его теперешней жены) уехал от них и начал строить свою жизнь самостоятельно. Старший сын Старика от первого брака жил в другой стране, и мужчина не видел его уже больше двадцати лет. Так порой бывает, мог бы однажды сказать Старик: жены бегут далеко вместе со своими детьми. Бегут к кому-то. От кого-то. Зачем-то. Старый побитый двуногий не понимал, простил ли он окончательно свою первую жену за ее побег от него вместе с ребенком или до сих пор держит обиду за то, что предала его, оставила одного, уехала от него к другому мужчине в чужую страну. В любом случае это горюшко не болело, не пекло – оно никуда не исчезло со временем, но и не тревожило, не доставляло особого дискомфорта уже многие годы. Оставались лишь вопросы, ответов на которые Старик не получил и уже вряд ли получит – на эти вопросы уже больше трех десятков лет мужчина отвечал себе сам.

С каждым годом его ответы менялись.

До того, как Дору убили, до того, как на землю, в которой она была погребена, положили столько цветов и жалости, сколько не дарили ей за все последние годы жизни, Дора имела пристрастие говорить почти все, что думает, и в глаза, и за спиной, в зависимости от того, с кем и о ком говорила. В отличие от Старика, расследующего дело о ее убийстве, который обдумывал каждое произнесенное слово несколько раз, мысленно взвешивая его, осторожно выпуская из губ на волю, перед этим еще прикидывая – к месту оно будет сказано или лучше промолчать, Дора выпускала слова легко, не думая – к месту ли они сказаны, несут ли пользу или вред, могут ли ранить человека или, наоборот, обнять его, сделать ему приятное или даже утешить. Она почти никогда не фильтровала сказанное – возможно, поэтому в ее жизни было не так уж много людей, которым было по-настоящему интересно то, что она говорила.