– Мы не можем принять ребенка, который пишет пока его не толкнут, у нас нет специальных классов. И времени уделять одному ребенку. Домашнее обучение тоже самое, выглядит все просто, но время нет заниматься этим. Специальная школа далеко, я понимаю, но помочь ничем не могу. Даже если она бы заговорила, вы только представьте, как ей было бы сложно среди детей. Вы хоть ее пожалейте. Сходите к невропатологу, и молитесь что бы она инвалидность дала, хоть пособие будете получать.

– Она не инвалид, а просто не говорит. Пойдем, нечего нам тут делать.

Готовясь всю неделю к этому моменту, заучивая алфавит, считая, Леся не могла поверить, что одна минута в этом кабинете принесет ей осознание своей жизни. Она чувствовала и понимала, что она инвалид.

И навсегда останется такой. Не такой как все дети. Без возможности учиться и быть как все.

Детскую поликлинику перенесли в другое здание, и Леся не знала куда они идут, пока они не вошли во внутрь. Запах поликлиники и апатии, добавлял к сердцебиению еще пару ударов. Незнакомое место.

На каждом стуле кто-то сидел, квадратный проходящий коридор поликлиники старался как мог быть уютным. Трое детей бегали по нему разбавляя тишину ожидания.

– Иди тоже побегай, засиделась, наверное, долго ждем.

Леся оторвала взгляд от разукрашенной стены и посмотрела на детей. В какой-то момент она даже хотела встать, но пока решалась, дети как будто растворились. Сидящая очередь становилась меньше, время замерло, пока мама рывком не встала со стула.

– Пойдем, – сказала она, не поворачиваясь к дочке, смотря на белую дверь впереди.

Врач за столом все еще не отрываясь что-то писала. Мама подтолкнула Лесю в кабинет и усадила на потертый стул рядом с врачом. Он немного покачнулся и скрипнул. Леся смотрела на плакаты вывешенные со всех сторон, окно сзади тети в белом халате было слегка открыто, белая занавеска покачивалась.

– Что у вас? – не глядя спросила врач.

Аня положила на писанину врача карточку и направление.

– Дочка еще не говорит, – выпалила она и села напротив стола.

Врач посмотрела исподлобья на женщину и открыла карточку.

– Осложнения болезней были? Леся?

– Нет, да, – ответила мама.

– Падала?

– Нет, я следила за ней, не дай бог, боялась, так пару раз скатилась с дивана на ковер, ничего такого, и об стол. Так.

– Плакала?

– В смысле?

– Дети плачут, она плачет, звуки издает? Мычит?

– Плакала в детстве, – она немного задумалась, – Я уже давно не слышала, как она плачет. Она взрослая уже как никак, не должна плакать.

– Мычит?

– Нет, нет, она не корова же, – пытаясь посмеяться сказала Анна, но даже самой после сказанного стало неловко.

– Вы с ней занимаетесь, читаете, разговариваете?

– Да, по букварю, она рисует, как рисует, калякает что-то карандашами. Буквы пишем, слова. Прописи все заполнили, конечно не идеально, не ровно и до десяти упражнения выполняет, вычитаем, прибавляем.

– Рисовать будешь?

– Она не говорит.

Невропатолог открыла первую страницу карточки.

– Анна Сергеевна, я вижу все и поняла, и спрашиваю у девочки. Леся, рисовать будешь. Сколько я пальцев показываю?

“Занавеска как будто летит”

– Леся отодвинься от спинки стула, я молоточком проверю реакцию ножек. Как они справляются.

“Летит”

– Леся, ты слышишь, к тебе обращаются! – нетерпеливо встав, Анна усадила дочку как просил врач.

“Летит.

Ай, нога”

– Теперь другая. Почему вы раньше не пришли, если видели проблемы у ребенка?

– Я была у врачей, они сказали, что она заговорит.

Врач начала листать предыдущие записи.

– Вы обращались только из-за речи. А то что она не реагирует на людей? Если бы вы раньше пришли мало, что изменилось. Еще она маленькая такая, не тянет на шесть с половиной, недоразвитость.

– В смысле?

– Ей скоро семь. Записывайте ее в школу не для всех.

– Я не понимаю.

– Она не будет ходить в общую школу. Я сделаю запрос на инвалидность. Приходите через недели три. И оформляйте, я адрес напишу. Школа знаете где такая есть?

– Но мне сказали она заговорит. Что с ней?

– Это не обсуждается с родителями, если она тихая и таблетки не понадобятся. В школе ее попробуют чему-то научить, может научится читать, говорить. Всякое бывает.

– И все?

– А что вы хотели? В обычную школу ее не возьмут. Вылечить это нельзя.

– Что вылечить?

– От диагноза вам легче не станет, поэтому просто постарайтесь ее учить жить, читать, считать. Я справку выпишу, а там вам помогут и расскажут, как дальше быть.

– И все?

– А вы что ожидали? Еще можно пару лет подождать? В больницу положить? Есть специальные интернаты для таких детей, проще вам будет. Тоже адрес напишу.

– Я думала она научится, – она сделала паузу, – Мне так и сказали.

– Если она за все это время не захотела говорить за полгода до школы вряд ли это произойдет. Если нарушений нет и другие врачи ничего не нашли, хотя бы успейте занять место в школе, домашнее обучение тоже можете выбрать. Но лучше бы за ней понаблюдали специалисты. Никто не застрахован от такого. Редко, но метко. Школа полная была в прошлом году, поспешите. Проблемы со сном есть? Еще что мне надо знать? Припадки?

– Я не знаю, нет, она просто не говорит же, это ведь не страшно, она…

– Да, поэтому вы можете надеяться на лучшее, найти специалистов по работе с такими детьми…

– С такими?

– Мы будем следить и наблюдать за Лесей, ко мне как к районному врачу раз в год будете приходить на проверку. А так можете найти логопеда или еще кого найдете из специалистов, но тут нет хороших преподавателей, надо будет ездить. В школе будут направленные занятия, и вам не придется все время ей уделять. Хотя придется переехать, далеко ездить каждый день или как там занятия проходят у них. Да, даже раз в неделю не наездишься. Пришли бы раньше года в три, было бы легче, диагностика и лечение. Но теперь основной пожизненный диагноз ставится после девяти лет. Время есть, чтобы однозначно понять, что вам делать дальше.

Анна взяла дочку за руку и потянула к двери, больше она не сказала ничего.

– Карточку забыли, – протягивая, сказала врач, но на ее слова никто не отреагировал.

На следующий день Аня оставила дочку с бабушкой и снова пошла к невропатологу. И кое как уговорила ее сказать, что с ее дочерью.

– Мне надо знать, – сказала она в конце монолога.

Врач сдалась и сказала, что у нее детская шизофрения.

– Мы все равно не ставим других диагнозов, шизофрения или нет, в записи значится теперь это. Если хотите другой диагноз езжайте в столицу. У нас тут школ нет, все равно туда ехать надо.

– Она будет на домашнем обучении, – сказала Анна напоследок, забрала карточку и вышла, – она была спокойна.

На следующий день они вышли погулять. Мама петляла по улицам. Неожиданно для девочки, они прошли мимо магазина. Потом самый дальний, в который они заходили только один раз, как-то летом за мороженым – тоже оказался позади.

Душное лето заставляло передвигаться размеренно, Леся хотела пить и надеялась, что по какой-то причине они идут именно в этот последний магазин. Но даже оборачиваясь на него и представляя, как они покупают ситро, мама не остановилась. Они шли дальше. Ветра совсем не было. Хоть лето и не было жарким, но дождя не хватало природе. Первые дни стояла высокая температура, с непривычки все как будто расклеилось и ждало чтобы его собрали. С каждым днем асфальт только накаляется, а от ветра остались лишь взмахи крыльев птиц.

Середина лета плавно переходила в август, нагревая и стараясь наполнить теплом все вокруг. Что бы потом, кто-то, вспомнив, сказал: “А вот помнишь мы ждали летней жары, а потом, когда она подобралась к нам, мы уже не могли отмахнуться?”.

Прогноз погоды по радио передавал еще неделю повышенной температуры и местами грозу. Которая была где угодно, но не тут.