Его близость чувствовалась болезненной пульсацией в низу живота и вакуумом, образовавшимся в голове при воспоминании о нём.
Собирался ли он что-то сказать?
Точно ответить было невозможно, поскольку девушка старательно избегала смотреть в его сторону и расфокусированным взглядом пялилась в окно, чтобы заглушить щемящее чувство неправильности в солнечном сплетении. Внезапно стало мерзко от осознания, захотелось выскочить из машины на ходу и получить пару ушибов за необдуманные решения. Хотя сказать, что её поступок был необдуманным вряд ли было бы честно. Она думала, сотню раз провертела мысль, но так и не пришла к выводу, что будет верным. Но сейчас, сидя в салоне его автомобиля, она внезапно осознала, что это ошибка.
Она бросила мимолётные взгляд на руки, сжимающие руль, и с удивлением отметила напряжение в пальцах. Его ладони казались знакомыми – бледные с синими ниточками вен, они наверняка все ещё пахли мускусным мужским ароматом, но теперь их запах искажало никотиновое облачко. Как часто он курил?
Почему-то захотелось срочно узнать ответ, но девушка проглотила вопрос вместе с чем-то горьким, вставшим поперёк горла. Напряжение в воздухе было почти осязаемым, и она молилась, чтобы он сумел перерезать эту натянутую нить, которая никак не могла разорваться сама.
Говорить не хотелось, но молчание убивало.
Опустив ладонь на коробку передач, он переключил скорость и снова свернул, у девушки слегка закружилась голова от мелькания пейзажа за окном.
Снова светофор, поворот, пешеходный переход, светофор, знак стоп, лежащий полицейский, поворот, пешеходный переход.
Дорога мельтешила перед глазами, и девушка потерялась в зигзагах, окончательно запутавшись. Она мечтала оказаться снаружи и вдохнуть чистый морозный воздух, чтобы впустить в себя этот лёд, его кристальный холод, который бы избавил от агонии. Но машина всё ещё неслась по трассе, наверняка, слишком быстро. Сбавив скорость, автомобиль въехал на украшенную сверкающей рамкой улицу. Салон озарил приглушённый белый свет, бросая блики на лицо водителя. Он снова переключил скорость, а другая рука плашмя легла на руль, управляя. Ладонь сместилась с коробки передач.
Внезапно весь воздух выбился из тела, оставив всего одну живительную частичку кислорода, которой было невозможно было насытиться.
Прикосновение холодной руки было обжигающим. Даже сквозь ткань неплотных джинсов она чувствовала его ледяной жар и замерла. Мысли испарились, оставив тупую пустоту и клубок обнажившихся нервов, сосредоточившийся на небольшой площади соприкосновения.
Тем не менее ее лицо выражало глубокое ничего, хотя девушка отчаянно кусала внутреннюю сторону щеки, пытаясь вернуть рассудок. Возможно, она могла бы потерять сознание, если бы только взглянула на него. Все это определенно было ошибкой.
Длинные пальцы сжали плоть, рассылая неконтролируемый электрический ток, затем сместились ближе к внутренней стороне бедра и надавили.
Тело – предатель. Год. Прошёл целый год, а оно всё ещё реагировало, бросалось по первому зову, откликалось на каждое движение.
Хотелось зарыдать от отчаяния, но проще было молча стерпеть пытку и молиться, чтобы маска безразличия не треснула по швам.
Его лицо отражало её собственное выражение будто в зеркале. Он смотрел на дорогу, пока рука блуждала по женской ноге, и никак не выдавал собственных эмоций.
Её чувства сочились через край – подставь ладони и они окажутся полны. Время замерло, вдохи заменили секундную стрелку, и только благодаря дыханию, она знала, что всё ещё жива. Адское пламя кислотой разъедало органы, оставляя полость. Хотелось закричать, нет – завыть, а лучше – застонать. Это была пытка: болезненная, но томительная, ужасающая, но сладкая.
Ладонь дернулась: то ли чтобы остановить, то ли чтобы прижать, – но также безвольно упала – этого хватило, чтобы он заметил. Пальцы скользнули, оглаживая, а затем впились в плоть, побеждая и проигрывая. Всё казалось сном – долгожданным кошмаром, который никогда не удавалось досмотреть до конца, но всегда хотелось. Она сдалась первой и свидетельством этому послужили хриплые, едва различимые слова, произнесённые на вдохе. Она сказала «прекрати», но прозвучало как «продолжай». Он в любом случае не мог убрать руку сейчас – только не сейчас, когда полость внутри заполнилась чем-то, что не было гнетущей пустотой. Это не была месть или желание, это была попытка узнать, понять. Наверное, последний шанс выяснить, способен ли он на что-то или забвение и темнота настигла его в самом расцвете сил. И вот теперь он купался в ярком солнце эмоций, упивался его светом, подставляя лицо под золотящиеся лучи. Нет, убрать руку сейчас – значит убить себя, а теперь он хотел жить.
Прошёл год. Целый год. И всё забытое ожило, как ожил Иисус после распятия, как солнце каждый раз оживало по утрам.
Это была щемящая тоска, кипяток, ошпаривший сердце, озарение.
Она молчала, забитая и раздавленная чувствами, его ладонью. Будто кто-то сверху уронил тяжёлый камень и придавил к земле. Не приказывать, не молить она не могла. Она была никем и всем одновременно.
Прошли часы, недели, месяцы с тех пор, а рана на сердце всё ещё отчаянно пульсировала, словно кто-то сорвал пластырь и выпустил кровь наружу, теперь густая жидкость разливалась внутри, омывая каждую клетку. Невыносимая агония. И все от одного касания.
Но каждый знал: остановиться сейчас – значит умереть.
