Увидев Мишу, бодрый старик поднялся, явив свой действительно высокий рост, и под гул ламп дневного света проследовал между косых деревянных парт с прорезями под карандаши навстречу Крымскому. Держа одну руку в кармане, Профессор шёл, слегка выбрасывая колени вперёд, так что широкие штанины подскакивали на его худых ногах. В нём в равной степени присутствовали почтительность и уверенность в себе, граничащая с властностью.

После немого рукопожатия Профессор дождался, когда аудиторию покинули сопровождающие, и пригласил гостя вернуться к рабочему столу. На столе, среди исписанных большим непонятным почерком листов, Миша заметил обтрёпанную распечатку первой версии своего эссе, на оставшемся пустом месте внизу листа чёрной ручкой было нарисовано с десяток фигурок разного размера, напоминающих мишени. Одна из них, самая большая и жирная мишень, размещалась прямо поверх текста.

– Ну, привет, Михаил Петрович. Как себя чувствуешь, не устал? – добродушным тоном, можно сказать, по-отечески обратился к Мише академик.

– Здравствуйте, нет, совсем не устал, – с мягкой улыбкой ответил аспирант. Начало разговора ему понравилось.

– Это хорошо. Тогда давай знакомиться?

– Давайте. А это астролябия? – поинтересовался Миша.

– Да-а-а, – протяжно ответил Профессор.

– И что можно ей замерить?

– Да хоть всё, было бы что мерять. Знакомимся?

– Да, конечно, извините.

– Хорошо. Меня зовут Лев Алексеевич. И, как ты уже понял, я и есть Профессор. Как тебя зовут, я уже знаю, ты – Михаил Петрович Крымский, и ты здесь, потому что мы с Чистоделом решили, что так будет правильно. Сразу скажу, для меня большая честь с тобой познакомиться, надеюсь, наша дружба будет крепкой и продуктивной. В дальнейшем ты всегда можешь рассчитывать на мою поддержку. В общем, добро пожаловать в нашу семью!

– Взаимно… Спасибо, – залепетал Миша, но Профессор сделал жест рукой, означающий, что на сегодня с формальностями покончено, тем самым снизив ценность произнесенных им ранее слов. Профессор относился к тому редкому типу людей, чья учтивость могла польстить человеку наивному, в делах неопытному и, напротив, насторожить опытного.

– Я ознакомился с твоим эссе, – продолжил Профессор. – Что бы там ни говорили, а глобализация меняет жизненные устои. Даже ты, извини меня, безнадёжно нищий человек, смог чему-то выучиться. Ничего не поделаешь, барин более не особ учёностью, барин нынче особ только ощущениями. С этим у тебя наверняка проблемы, благо решаемые.

Произнеся эти слова, Профессор замолк, поднёс руку ко рту и, прикусив мягкую часть указательного пальца, чрезвычайно внимательно смерил Мишу с ног до головы.

– Но в целом ты весьма хорош, – продолжил пожилой мужчина, – лицо честное, вызывает доверие. Мускулов не хватает, но это тоже решаемо.

Миша слегка опешил.

– Ну да ладно, давай к делу, – Профессор сменил интонацию на более бодрую, убрав руку ото рта. – У меня есть конкретный вопрос к используемым тобой в эссе формулировкам: уверен ли ты в них?

– Вы о чём?

Миша насторожился, как отличник-параноик, которого вроде бы похвалили, а в конце добавили многозначительное «но». Профессор это заметил.

– Нет, всё очень хорошо, нам подходит, просто… не правильнее ли будет сказать, что Вселенная создала не жизнь, а Бытие? Или даже не Вселенная, а цельное, осознанное Ничто, и оно не создало, а разделило себя на разрозненное Бытие?

И не факт, что причиной послужила тоска, откуда нам знать? – продолжал Профессор. – Может, не всё так серьёзно, может, Вселенная просто под кайфом? Текущее разделение на всех нас – это её трип. Но вот она скоро протрезвеет, и нас всех не станет.

– Можно было и так, – согласился Миша, – а можно вообще написать, что творец сумасшедший, только не с раздвоением, а с рассемимиллиардением личности как минимум. Тоже хорошая версия, не менее жизнеутверждающая, чем ваша.

Профессор посмотрел на Мишу с долей некоторого удивления, на несколько секунд на его лице зависла лисья ухмылка.

– А ведь вы правы, Михаил Петрович, не в своё дело лезу. Так или иначе, логические векторы и вектор намерения у вас расставлены верно, нам подходит, а как назвать эти векторы – дело вторичное.

– Я вам, кстати, новую версию привёз, отредактированную, упрощённую, как просил…

Миша посмотрел на Профессора, взглядом прося подсказки, как лучше называть грозного бритоголового мужчину из тюрьмы, напомнившего ему Карлсона.

– Чистодел, – подсказал Профессор.

– А по имени-отчеству как? Может, я лучше его по имени-отчеству буду называть? Всё же он…

– Не лучше, – отрезал Профессор, – Чистодел, и никак иначе. Так и говори – Чистодел. Привыкай.

– Хорошо. Ну, в общем, я всё сделал, вот.

Миша достал из папки листок и протянул Профессору. Тот пробежал по нему глазами, хмыкнул и поднял взгляд на аспиранта.

– Мне показалось, или в тексте остался намёк на божественное начало? – спросил Профессор. – Не такой явный, как в черновом варианте, но всё же.

– Возможно, – ответил Миша. Вопрос ему польстил. – Но вы же не будете против? Хороший пропагандист всегда оставляет место для отхода, обязательно надежно завуалированное. Я не про нынешних вещателей – тех, что приняли форму оголтелых фанатов своих инвесторов и занимаются ежедневной стенографией, я про славных литераторов, которые на года, о которых сразу и не скажешь…

Пока Миша развивал дорогую ему мысль, Профессор продолжал за ним наблюдать. Сперва он заметил, как загорелись глаза аспиранта, как он жадно ухватился за возможность дать обстоятельный ответ по спорным моментам его эссе. Далее, по мере удлинения монолога, «степень возгорания» лишь увеличивалась, а вместе с тем увеличивалась и амплитуда движения губ, начала проявляться порывистая жестикуляция.

Рассматривая Крымского, пожилой мужчина слушал его лишь краем уха и, словно медленно ползущая змея, клонил голову со стороны в сторону, а в один момент даже заглянул Мише за ухо, после чего тот на миг запнулся, но тут же продолжил своё маленькое выступление.

Монолог заканчивался следующими словами:

– Пожалуй, лишним будет объяснять, что остатки двусмысленности в моём эссе ни в коем случае не являются диверсией, а, напротив, предусмотрительно оставлены во благо заказчика. Потому что заказчик чаще всего не знает, кем он будет через, скажем, двадцать лет, а пропагандист должен этот момент учесть и оставить ему лазейку для отхода в случае чего. Вдруг риторику придётся сменить, а тут тебе – оп, и обоснование есть!

– Во-о-от злодее-е-ей, – льстиво протянул Профессор, – ты мне начинаешь нравиться. Да что там, ты мне сразу поправился. Отличный рост, отличные глаза, волосы, уши, просто-таки красавец. А теперь ещё и говорит складно, сразу видно – наш человек.

– Спасибо, – с блаженным лицом, обрадованный не странным комплиментам, а представившейся возможностью дать длительное объяснение, ответил Миша.

Увидев, что тёплые волны удовлетворённости уносят аспиранта из аудитории в какую-то иную реальность, Профессор сделал громкий двойной хлопок в ладоши. Звук глухо отбился от стен, заставив Мишу встрепенуться. Бодрый старик взял слово:

– Ладно, с этим ясно, оставляем как есть. В остальном тоже молодец. Вроде всё встало на свои места. Главное, теперь всем будет понятно, что потребности – это единственное благо, отпущенное нам Вселенной, которое спасает нас от бессмысленности, и нет никакого иного выхода, чем их удовлетворение. Люблю, когда всё предельно ясно, кратко, однозначно и подчинено высокоприоритетным процессам.

– Каким процессам? – переспросил Крымский.

– Высокоприоритетным, – ответил Профессор. – Но это всё ерунда, не забивай себе голову.

– Хорошо, – согласился Миша. – Что касается краткости, я тоже всегда за краткость, просто не мог поверить, что кто-то готов заплатить столько денег за два абзаца, потому-то и начал додумывать.

– Понимаю, но не стоило. Шеф не только читать не умеет, но и слушать долго не любит.