Ко дню прихода Аночки с Верой Никандровной он стал очень слаб. Но появление их лихорадочно возбудило его, он сделался говорлив, суетливость вернулась к нему, поневоле выражаясь только в лице и руках. Он смотрел все время на Аночку, лишь украдчиво покашиваясь на другую гостью, но Вера Никандровна физически ощущала, как он ждал, чтобы она заговорила. У нее не находилось слов - ее поразил вид старика с горящим розовым лицом в ореоле сивых волос.

Аночка простодушно спросила - что, наверно, ему скучно в одиночестве? Он возразил торопливо, насколько позволяло короткое дыхание:

- Я никогда не бываю один. Меня тянут в разные стороны мои мальчуганы.

Отдышавшись, он сказал помедленнее:

- Одиночество ужасно, когда ты никому не нужен, и стоишь на улице, и тебя все обходят... Оно прекрасно, если у тебя есть угол, и ты иногда закроешься дверью - отдохнуть от тех, кому ты нужен.

- Поправитесь, - сказала Аночка, - тогда можете запираться на все замки и отдыхать от нас, а сейчас надо сделать, чтобы за вами был уход.

- О, я доволен! Ваш Павлик топит печь. Ваня Рагозин моет посуду. Они стараются.

- Мальчишки ничего не понимают. Нужна сиделка. Мы устроим, Вера Никандровна, правда?

Дорогомилов перепуганно взглянул на Извекову.

- Что вы! Я уже очень бодро чувствую себя. У меня служба!

- Служба не уйдет, - немного повелительно заметила Аночка.

Он улыбнулся воспаленными глазами, по-стариковски игриво и будто извиняясь:

- Я еще пойду на войну.

- Как Павлик! - засмеялась Аночка.

- И потом займусь чем-нибудь поэтичным.

- Вот это чудесно! Чем, например?

- Стану рыболовом.

- Так это же времяпрепровождение, а не занятие, - засмеялась Аночка.

- Нет, почему же? Можно и зарабатывать... рыбной ловлей.

- Тогда вы будете рыбаком, а не рыболовом.

- Рыбак хорошо. Рыболов поэтичнее.

Он начинал уставать, щеки его бледнели, глаза делались печальнее.

- Вы как думаете, букинисты не будут упразднены... со временем? неожиданно спросил он.

- Это - которые продают на базаре книги?

- Старые книги.

- Вы хотите продавать книги? Лучше быть библиотекарем.

- Букинист лучше. Он, если любит какую книгу, отдаст только тому, кто любит еще больше, чем он... Библиотекарь... хорошо. Но должен угодить на всякий вкус.

- Сделайтесь, сделайтесь букинистом, пожалуйста! - вся загораясь, воскликнула Аночка. - Я буду ходить к вам рыться в книгах!

- Приходите с Павликом. Беречь... мальчикам, которые любят...

Ему становилось все труднее говорить, он как будто начинал бредить.

Явился Витя, сел в стороне, требовательно поглядывая на женщин. Они поднялись.

Вера Никандровна, быстро пожимая руку Арсения Романовича и наклоняясь над ним, проговорила единственную фразу, какая могла выразить ее убежденность, что он не встанет.

- Как встанете, прошу вас к нам с Кириллом, очень прошу!

- Пришли!.. Хорошо, - слабым голосом отозвался Дорогомилов и, сморщившись, туго сжал дрожащие веки.

Он умер спустя недолго после этого визита, ночью, один в своей нелепой квартире. Ваня Рагозин утром застал его холодным. Ваня не боялся мертвых на своем маленьком пути он видел их нередко. К тому же Дорогомилов казался по-старому добродушным. Он только держал правую руку сложенной в кулак, будто кому-то грозил или, может быть, с кем-то здоровался. Ваня побыл около него минуту, потом сорвался с места и побежал сказать отцу о происшедшем.

Странно, но похороны этого одинокого человека собрали довольно большую толпу провожающих. Тут была молодежь самых разных возрастов, от мальчиков до юношей в солдатских шинелях или в полинялых студенческих фуражках. Большинство помнили друг друга по детским похождениям. Но за гробом шло много взрослых, не знавших друг друга, соединившихся на этот час в кольцо что-то одинаково понимающих людей. Конечно, были здесь и родные дорогомиловских любимцев, среди них - Лиза, Парабукин, Аночка. Был Рагозин, шедший одним из первых за дрогами. Он и помог устройству похорон, столь хлопотному в эти дни.

Обычные в былой провинции расспросы встречных - кого хоронят? - стали в суровое это время редки. Смертей было много, похороны - одинаковы, по одному "разряду" и разнились только тем, что одни гробы были некрашены, другие красились в красный цвет.

Но все-таки обилие провожающих останавливало любопытных, и вопрошавшие не могли взять в толк, почему совсем непрославленный покойник собрал за собой столько народа.

- Учитель, что ли?

- Да нет, не учитель. По счетной части.

- Чего же за ним ребятишки идут?

Иная городская тетушка, однако, сразу догадывалась, кто умер:

- Дорогомилов? Да это не Лохматый ли?

- Он самый.

- Сумасшедшего хоронят.

- А-а! Тоже отжил, голубчик, свое...

Находилось, таким образом, основательное объяснение - почему идет столько людей, ибо сумасшедший всегда представлял как-никак больше интереса, чем человек обыкновенный.

На кладбище провожавшие тесно сгрудились вокруг могилы. Хотя дул сильный ветер и начинало крутить недавней порошей, все стояли с открытыми головами - даже мальчики, которые не слушали старших, заставлявших надеть шапки. Почему-то все ждали, что минута прощанья должна быть отмечена особенно, и насторожились, когда Рагозин ступил на бугор земли у могилы.

Он помолчал секунду. Выше толпы чуть не на голову, взойдя на бугор, он стал еще больше виден, и лысина его с трепыхавшими на висках и затылке кудрями привлекла к себе взоры отовсюду.

- Умер человек, которого многие знали в нашем городе, - сказал он негромко. - Знали сослуживцы по работе, которой он отдал три с половиной десятка лет. Знали дети, с которыми он любил проводить свой досуг. Знали, как труженика, как скромного человека, как друга детей. Но одной своей стороной известен он был, пожалуй, меньше всего. А сторона эта была в нем самой главной, и о ней сейчас надо сказать.

Петр Петрович поглядел на красный гроб, вдоль крышки которого ветер гнал снежинки, и поднял выше голову.

- Арсений Романович Дорогомилов, - сказал он громче, - был мечтателем. Всю свою жизнь мечтал он о будущем, о великом будущем человечества, и помогал растить это будущее, делая свое дело незаметно, только потому, что верил в него, и не мог его не делать.